Пионеры, или У истоков Саскуиханны - Купер Джеймс Фенимор. Страница 47

Вечер рождества 1793 года был очень ветреным, хотя и сравнительно теплым. Лишь когда поселок скрылся в ночном мраке и в небе над темными вершинами сосен погасли последние отблески зари, Элизабет наконец отошла от окна — те лесные пейзажи, которые она успела увидеть днем, нисколько не умерили ее любопытство, но, скорее, усилили его.

Взяв под руку мисс Грант, молодая хозяйка «дворца» начала прогуливаться по залу, вспоминая события дня, и, возможно, ее мысли не раз обращались к странным случайностям, которые привели в дом ее отца таинственного незнакомца, чьи манеры так не соответствовали его видимой бедности. В зале было еще жарко — такому большому помещению требовалось не меньше суток для того, чтобы остыть после усиленной топки, — и розы на щеках Элизабет заалели еще ярче; кроткое, грустное личико Луизы тоже порозовело, но этот нежный румянец, словно краски, рожденные лихорадкой, придал ее красоте что-то меланхолическое.

Гости судьи, воздававшие должное его превосходным винам за столом в углу, все чаще поглядывали на девушек, которые молча ходили по залу взад и вперед. Ричард громко хохотал, то и дело выкрикивая тосты, но майор Гарт-май еще не успел как следует развеселиться, а Мармадьюк из уважения к священнику удерживался от проявлений даже обычной своей мягкой шутливости.

После того как ставни были закрыты и угаснувший дневной свет заменен многочисленными свечами, общество в зале еще с полчаса коротало время за этими же занятиями. Но затем появившийся с огромной вязанкой дров Бенджамен внес некоторое разнообразие в эту сцену.

— Что это ты еще задумал, любезный Помпа? — возопил свежеиспеченный шериф. — В такую оттепель, чтобы не замерзнуть, хватит и лучшей мадеры Дьюка. Или ты забыл, старина, как судья бережет свои буки и клены, опасаясь, как бы эти драгоценные деревья совсем не исчезли в его лесах? Ха-ха-ха! Дьюк, ты хороший, любящий родственник, это я всегда готов подтвердить, но у тебя бывают всякие завиральные мысли, ничего не поделаешь… «Так будем же пить и не будем грустить!..» Слова песни перешли в мурлыканье, и тут дворецкий, сложив свою ношу, повернулся к шерифу и с важностью произнес:

— А вот извольте рассудить, сквайр Джонс: может, рядом с вашим столом и проходит экватор, хотя от такой водицы толком не согреешься; а взаправду греет только настоящий ямайский ром, ну, и еще хорошие дрова да ньюкаслский уголь. Но коли я что-нибудь понимаю в погоде, то одно скажу: сейчас лучше всего задраить хорошенько иллюминаторы, развести огонь да устроиться получше у очагов. Неужто я двадцать семь лет плавал по морю да еще семь прожил в этих лесах и так ничему и не научился?

— Но почему ты думаешь, Бенджамен, что погода переменится? — спросил хозяин дома.

— А потому, что ветер переменился, ваша честь, — ответил бывший корабельный стюард. — А когда меняется ветер, значит, надо ждать и перемены погоды. Вот, скажем, служил я на одном из кораблей Роднея, когда мы побили де Грасса, земляка, значит, мусью Леквы. Дул тогда юго-западный ветер, и я был в каюте — готовил стаканчик грогу для капитана морской пехоты, которого мой капитан пригласил к обеду в этот самый день. И только это я смешал все как следует и хорошенько распробовал напиток — этому солдату угодить было нелегко, — вдруг фок как хлестнет по мачте, и «Боадицея» завертелась, что твоя юла. Хорошо еще, руль у нас был повернут влево, ну, и как пошла она сразу вправо, так и замедлила ход. А ведь всякому другому кораблю во всем флоте тут бы и конец пришел. Да только при этом она соскользнула с волны и черпнула бортом. А я-то как раз повернулся к трапу, ну и наглотался водицы вдоволь.

— Просто удивительно, Бенджамен, что ты не умер от водянки! — заметил Мармадьюк.

— И то правда, судья, — ответил, ухмыляясь, старый моряк. — Да только за лекарством мне далеко ходить не пришлось. Напиток-то, думаю, уже не годится для капитанского гостя, а следующая волна его, того и гляди, так испортит, что он и мне по вкусу не придется. Ну, я и осушил кружку до дна — не пропадать же добру…

— Ладно, ладно, — перебил его Мармадьюк, — но при чем тут погода? То есть при чем тут наша погода?

— А вот при чем: сегодня дул южный ветер, а сейчас штиль, словно из мехов вышел весь воздух; над северными горами просвет был с ладошку, а сейчас облака от него расходятся, да так быстро, что в пору хоть грот брать на гитовы, и звезды зажигают огни, будто маяки, и сигналят нам: готовьте дров побольше. И, коли я что-нибудь понимаю в погоде, пора затопить печи, а не то все бутылки с портером и вином вон в том буфете полопаются от мороза еще до утренней вахты.

— Ты осмотрительный страж, — заметил судья. — Ну что ж, можешь расправляться с лесами, как тебе заблагорассудится, но только на этот вечер.

Бенджамен охотно выполнил это распоряжение, и не прошло и двух часов, как оказалось, что он принял меры предосторожности не напрасно. Южный ветер действительно сменился затишьем, которое предвещало серьезную перемену погоды. Задолго до того, как обитатели дома удалились на покой, снова ударил мороз, и мосье Лекуа, прежде чем выйти на залитую лунным светом улицу, попросил одолжить ему попону, хотя и без того, выходя утром из дому, он, по обыкновению, предусмотрительно закутался как можно теплее.

Мистер Грант и Луиза остались ночевать у судьи, и, так как вчерашняя пирушка очень утомила ее участников, все общество вскоре разошлось по своим спальням, и задолго до полуночи дом затих.

Элизабет и ее подруга только-только успели задремать, когда за стенами дома засвистал северо-западный ветер, принеся с собой то удивительно приятное чувство, которое обычно сопутствует такой погоде, если в камине еще горит веселый огонь, занавески и ставни не пропускают холода в комнату, а пуховая перина мягка и тепла. И вдруг Элизабет, на мгновение очнувшись от сладкого забытья, открыла сонные глаза и различила в реве бури протяжный и жалобный вой, слишком дикий, чтобы его можно было приписать собаке, хотя что-то в нем напоминало голос этого верного друга людей, когда ночь пробуждает его бдительность и придает торжественное достоинство громкому, тревожному лаю. Элизабет почувствовала, что Луиза теснее прижимается к ней, и, догадавшись, что та не спит, сказала тихо, словно боясь нарушить очарование:

— Издалека их жалобный вой даже кажется красивым. Наверное, это собаки в хижине Кожаного Чулка?

— Это волки. Они так осмелели, что спускаются с гор на озеро, — шепнула Луиза. — От поселка их отпугивают только огни. Как-то ночью голод пригнал их к самым дверям нашего дома. Ах, какая страшная это была ночь! Но в вашем доме можно ничего не бояться — богатство судьи Темпла позволяет ему надежно оградить себя от всех опасностей.

— Энергия судьи Темпла укрощает даже леса! — воскликнула Элизабет, сбрасывая одеяло и садясь на постели. — Как быстро цивилизация подчиняет себе природу! — продолжала она, бросив взгляд на удобную и даже роскошную обстановку своей спальни и прислушиваясь к далекому вою на озере.

Заметив, однако, что эти звуки пугают ее робкую под-Ругу, Элизабет снова улеглась и вскоре, охваченная глубоким сном, забыла о переменах и в долине и в своей собственной судьбе.

Утром в спальню явились служанки, чтобы затопить камин, и этот шум разбудил девушек. Они встали и доканчивали свой туалет, дрожа от холода, — мороз сумел пробраться сквозь все преграды даже в теплую комнату мисс Темпл. Одевшись, Элизабет подошла к окну, отдернула занавеску и распахнула ставни, чтобы посмотреть на поселок и озеро. Но, хотя густой иней на стекле и пропускал свет, разглядеть сквозь него ничего не удавалось. Тогда она открыла окно, и ее восхищенному взору предстала великолепная картина.

Чистый белый снег на озере сменился темным льдом, который, словно дорогое зеркало, отражал лучи восходящего солнца. Дома тоже оделись в ледяной наряд, но на них он сверкал, как полированная сталь, а огромные сосульки, свисавшие с каждой крыши, горели нестерпимым блеском, делясь им со своими соседками, — их обращенные к светилу стороны испускали золотистые искры, постепенно терявшиеся на темном фоне другой стороны. Но дольше всего взор мисс Темпл задержался на громаде лесов, покрывавших холмы, которые, уходя вдаль, громоздились друг над другом. Могучие ветви сосен и хемлоков гнулись под тяжестью льда, а их вершины вздымались над кудрявыми вершинами дубов, буков и кленов, словно шпили из чистого серебра над серебряными куполами. На западе, там, где небо сливается с землей, дрожала волнистая полоса света, будто из-за горизонта, вопреки всем законам природы, вот-вот должны были взойти бесчисленные солнца. На первом плане этой картины, на берегах озера и возле поселка, все деревья, казалось, были усыпаны бриллиантами. Даже склоны горы, еще не озаренные солнцем, были одеты в драгоценный убор, где блеск, зажженный первым прикосновением светила, проходил всю гамму яркости, превращаясь в конце концов в слабое мерцание хрустальных льдинок на темной хвое хемлока. Короче говоря, весь пейзаж был одним морем сияния, слившегося из отраженных озером, холмами, поселком и лесом лучей, каждый из которых обладал своим собственным оттенком.