Больница здорового человека. Как люди изменили медицину во время пандемии - Мохова Полина. Страница 8

Систему волонтерского движения нужно было довести до ума: может, мобильное приложение разработать? С этой мыслью Саша жил несколько дней: прикидывал, какой функционал нужен, как все должно выглядеть, делал заметки. Искал среди волонтеров программистов-разработчиков, но его остановили: даже если получится бесплатно, писать новое приложение слишком долго. Нет, нужно искать готовую платформу и ее адаптировать. Искать Саша умел: уже через несколько дней наткнулся на Airtable и стал тестировать.

Разработчики приложения ответили очень быстро. Узнав, чем занимаются Саша и команда, они предложили бесплатный доступ, а Саша быстро адаптировал программу под цели больницы. Теперь пароли к системе получал каждый новый волонтер, врачи и медсестры сами могли добавлять пациентов на опеку, а выяснить историю того или иного больного можно было за несколько минут.

А еще именно Саша подсказал Ванюкову идею написания книги о волонтерстве в пандемию: чтобы побольше людей узнало о том, что каждый может помогать.

Как-то у них боролся за жизнь дедушка восьмидесяти трех лет. Пару раз уходил «в известном направлении», пару раз его возвращали к жизни – очень упертый был! Когда он пришел в сознание, Саша начал подходить к его кровати. Тот глядел исподлобья, надутый, злой и неконтактный.

Саша подходил – пациент закрывал глаза. Но через несколько дней стал пытаться что-то сказать. Правда, с трахеостомой [19] в горле особо не разговоришься. Саша дал ему блокнот и ручку, но вместо слов на бумаге получилось что-то похожее на ЭКГ. Саша дал ему телефон, чтобы напечатал, но он не попадал по кнопкам. Написал на листе алфавит, чтобы тот потыкал ручкой, но дедуля не понял, чего от него хотят, и только сопел обиженно.

Так они и ходили по кругу. Старик пытался объясниться, Саша не понимал, а на мониторе было видно, как у первого повышается давление. Дед взмахивал рукой: «Пошел ты!» – а потом звал снова.

В тот день Саша уехал домой, понимая, что старик хочет донести что-то очень важное. И тут вспомнил про магнитные доски с буквами, которые родители покупают малышам. В полдвенадцатого ночи написал подруге с детьми, та бросила клич по знакомым, и через десять минут доска нашлась. А еще через час благодаря Яндекс. Такси была у него.

С рассветом Саша прибежал в реанимацию и радостно протянул доску деду. Тот стал старательно выкладывать сообщение. Процесс занял почти час: букв мало, каждое слово пришлось складывать по слогам («мо-же-те…»).

Вот что получилось в итоге: «Вы можете меня не кормить так часто, потому что у меня понос и мне стыдно».

Саша представил, что все это время испытывал несчастный пациент, и сам был готов со стыда под землю провалиться. С тех пор доски использовались в ОРИТах повсеместно: волонтеры собирали их по знакомым или покупали сами.

Как различать друг друга в тайвеках? По глазам, сквозь очки, по голосу, по росту… В общем, целый квест. Ирина и Ксюша, «тимуровцы», придумали вешать прямо на костюм свое фото. Чтобы не было этой жутковатой деперсонализации, чтобы пациенты видели, что к ним приходят живые люди.

Хотя иногда доходило и до курьезов. Однажды Саша вышел из реанимации покурить. Стоит на улице со снятым капюшоном и поднятой маской, а напротив него на лавочке сидит санитарка Ира. Так несколько минут сидят они и болтают о какой-то ерунде. И Саша понимает, что Ира его не узнает. Докурили, пошли вместе по коридору. Саша спиной чувствовал Ирино недоумение: «Кто этот человек?!» Как только зашли в корпус и Саша окончательно застегнулся в тайвек и надел маску, Ира ахнула: «Саш, это ты, что ли?!»

Ребята так хорошо научились узнавать друг друга в тайвеках по глазам, голосу и манере двигаться, что остальные детали внешности были вроде и ни к чему.

В другой раз Саша вышел покурить с девушкой-реаниматологом, и, когда снял маску, у нее округлились глаза: «А я бы никогда не подумала, что ты с бородой!»

Вот и Катя Визгалова в фейсбуке писала: «Индивидуальности смазываются. Больные все разные, а медики – без лиц. Только глаза и голоса. Некоторые пишут на тайвеках фломастером: “М/с Элла”, “Санитарка Елена”. Врачи – фамилию».

Очень быстро и незаметно больница стала естественной средой для тех, кто стоял у истоков волонтерского движения и оказался на гребне волны. Им было странно, что когда-то у них была совершенно другая жизнь.

Я не могла себе представить, что увижу столько молодых ребят, одержимых желанием помогать. Они выходят из своей зоны комфорта и идут в эпицентр «красной зоны», меня это поражает.

Анжелика Колбая, координатор волонтеров «красной зоны»

Если общей координацией волонтеров занималась Ольга, то в реанимации царила Анжелика. Она тоже пришла в больницу одной из первых: врач-дерматовенеролог увидела пост Ванюкова практически сразу после публикации. 52-я больница была ей хорошо знакома: за несколько лет до этого она проходила здесь студенческую практику.

Учись Анжелика в меде сейчас, она бы точно выбрала специальность реаниматолога. Привыкшая к работе с человеческим телом, она спокойно реагировала на телесные проявления и никогда не впадала в панику.

Многие волонтеры называли Анжелику самым ответственным человеком из всех, кого они встречали за жизнь. Она всегда была на передовой: в ее ведении четыре реанимации. Следила за графиком волонтеров и постоянно присутствовала сама, даже не в свою смену. Именно ей звонили в любой нештатной ситуации. Родные Анжелики крутили пальцем у виска: никогда еще не видели, чтобы она без телефона спала и ела.

Всех волонтеров, идущих в ОРИТ, она собеседовала сама. Потом сама выходила с ними на смену, пока они не скажут, что полностью готовы и ориентируются. Адаптационный период длился два-три дня, а затем она отдавала новичков более опытным волонтерам. Многие ходили в одну и ту же реанимацию, и их уже знали и врачи, и санитарки.

Зачем вообще волонтеры приходили работать в реанимацию? Леня и Павел считают, что для них это «логичная точка», к которой приходишь, если развиваешься в больнице как волонтер, «сердце больницы». Ольга говорит, что только там, среди писка приборов и мерного сопения ИВЛ, она может побыть с собой и сосредоточиться: ее координаторские будни слишком растрепаны, слишком шумны. А еще именно здесь ты нос к носу встречаешься со смыслом всего, что делаешь в жизни.

Летом 2020 года ожидаемо всплыл вопрос о том, чтобы пускать в ОРИТ родственников пациентов – навестить или попрощаться. Волонтеры в реанимации уже помогали, то есть формально правило «не пускать никаких посторонних людей без медицинского образования» было давно нарушено. До волонтерства родственники пациентов допускались только в линейные отделения.

Копий по этому поводу было сломано немало, но часть врачей эту практику все же поддерживали: чем больше волонтеров, заинтересованных в исцелении хотя бы одного пациента, тем лучше. Открытость реанимаций диктуют и мировые стандарты.

Допуск родственников в реанимации стал без преувеличения революционным изменением. Конечно, риски были: кто-то мог впасть в панику или проявить агрессию. Ведь девяносто девять процентов семей пациентов смотрят на волонтеров и на врачей как на волшебников и уверены до последнего, что все еще можно поправить, всех можно спасти и вылечить. Но волонтеры на точечных примерах показали, что ничего страшного даже в самых критических ситуациях не происходит.

Зачастую, когда волонтер с родственником направлялись к больному в реанимацию, врач предупреждал: на свой страх и риск – пациент может умереть в любой момент.

Анжелика рассказывала, что для волонтеров это становилось настоящим испытанием, поскольку реакция посетителя всегда была непредсказуемой. Они шли и мучительно думали, как себя вести, как потом уводить родственника. А параллельно говорили что-то вроде: «Сейчас ваш близкий болеет очень тяжело, и врачи делают все возможное, но выглядит он не так, как дома, цвет лица будет другим, и это нормально в нашей ситуации…»