Имоджин - Купер Джилли. Страница 7

Но Ники стоял в проходе с блюдами и продолжал улыбаться ей. Имоджин отвела взгляд на дверную петлю.

— Я простужусь, — пробормотала она.

— А я нет, — сказал Ники и провел губами по ее щеке, когда она проскочила мимо него.

— Ты забыла блюда, — выпалил отец.

— Они у меня, — сказал Ники, — должен сказать, смерть как хочется попробовать… пудинг Имоджин. — Он подмигнул улыбавшейся Джульетте.

— Вы не нервничаете перед важными матчами?

— Нет, — он бросил взгляд в сторону Имоджин, — от напряжения я завожусь.

— А Гулагонг какая? — спросила Джульетта.

— Приятная, в жизни выглядит намного симпатичнее, — Ники густо намазал кусок кремом. — Все время что-то про себя бормочет и смеется, когда сделает хороший удар. Никогда не помнит счет.

Потом он им рассказал про одного судью на линии, который заснул на крупном соревновании.

— Слишком хорошо пообедал. Публика хохотала до истерики.

Теперь его глаза — цвета анютиных глазок, подумала Имоджин, вглядывавшаяся в каждую черточку его лица. И руки у него красивые, с длинными загорелыми пальцами. Вдруг она ощутила какую-то слабость от сильного желания. А потом почувствовала какое-то легкое прикосновение к щиколотке. Должно быть, это Гомер трется, но он обычно клянчил под столом, когда подавались мясные блюда. Теперь он лежал, растянувшись на солнце, под окном и подергивая во сне пушистыми желтыми лапами.

Ники продолжал спокойно разговаривать с отцом, а давление на ее щиколотку становилось настойчивее.

— Хороший приход? — спросил он, осушая бокал с вином.

— Отличный, — заверил его викарий.

Он поразительно смотрится в этих джинсах, подумала Имоджпн. При том, что они так плотно его облегают и он сидит, над поясом ничего не нависает. Мысли ее затуманились, она даже не расслышана, как Ники спросил отца, какова была тема его проповеди, и как тот ответил:

— Спросите Имоджин, она там была.

— Так о чем была проповедь? — с нехорошей улыбкой спросил он Имоджин.

— Что, простите? — перепугалась она.

— Проснись, — сказал отец.

— Прошу прощения, я думала о другом.

— Ники хочет узнать, о чем была моя проповедь, — в голосе викария слышалось явное раздражение.

Она почувствована, что кровь прилила у нее к лицу. Все теперь смотрели на нее.

— Никодим [3], — шепотом подсказала Джульетта.

— А, да, — благодарно спохватилась Имоджин. — «Дует ветер там, где он слышен, а люди, верящие в Бога, имеют жизнь вечную».

Дрожащем рукой она потянулась за вином, моля Бога, чтобы гроза миновала. Ники посмотрел на часы.

— Бог ты мой, уже почти четверть третьего.

— Я пропустил час вопросов для садоводов, — сообщил викарий.

— Надеюсь, я не слишком вас утомил, — поскромничал Ники, наверняка зная, что это не так, — если у вас какие-нибудь дела, то не стесняйтесь.

— О нет, — заверила его миссис Броклхерст, — все было так увлекательно, правда, Стивен? После разговора с вами мы будем следить за Уимблдонским турниром с гораздо большим интересом.

— Мне скоро надо будет отправляться в Лондон, — сказал Ники, — но перед этим я не прочь прогуляться по торфяникам. — При этом он еще сильнее нажал на щиколотку Имоджин.

— Я должен написать свою вечернюю проповедь, — с сожалением сказал викарий, — а в четыре часа придут за собачьим ошейником для спектакля драматического общества.

— Мне надо искупать Гомера, — сказала Джульетта.

— Вас проведет Имоджин, — предложила миссис Броклхсрст.

— Как раз на это я и надеялся, — признался Ники, улыбнувшись Имоджин.

— Зачем Имоджин выкрасила себе веки в ярко-зеленый цвет для прогулки по торфяникам? — спросил викарий жену, помогая ей мыть посуду.

— Боюсь, она влюбилась, — предположила миссис Броклхерст.

— Ее ждут торфяники и муки, — тихо пробормотала Джульетта.

Со вчерашнего дня ветер утих, и от теплого солнца в небо поднялись поющие жаворонки. У папоротников распрямились их бледно-зеленые пальцы. Ягнята бегали взапуски и блеяли, напоминая матерям о себе.

— Похоже, папа с тобой немного не в ладах? — спросил Ники.

— Он был разочарован, что я не родилась мальчиком.

— А я этим страшно доволен.

Его рука обняла ее дюймах в шести выше талии.

— Очень, очень доволен, — повторил он, и его пальцы дотронулись до ее груди. Имоджин отпрянула: их еще было видно из дома.

— Неизвестно, кого ты больше боишься — меня или его, — сказал Ники.

— О, к вам я отношусь совсем по-другому, — возразила Имоджин, — просто раньше я никогда не имела дела со знаменитостями.

Ники рассмеялся.

— Я познакомлю тебя со многими, если ты обещаешь не увлекаться ими.

Имоджин, не такая тренированная, как Ники, скоро запыхалась. Хорошо еще, что говорил по большей части он.

— У теннисиста жизнь одинокая. Сегодня здесь, завтра уже в другом месте — тысячи знакомств и очень мало друзей. Никогда нигде не задерживаешься настолько, чтобы можно было наладить нормальные отношения. — Он глубоко вздохнул.

Имоджин, у которой восприятие немного притуманилось от выпитого за обедом вина, не улыбнулась. Она посмотрела на него с сочувствием.

— Будешь вспоминать обо мне время от времени, когда зароешься в свою библиотеку?

— Да, все время.

— Прекрасно, — сказал он, взяв ее за руку и увлекая за собой в заросли вереска. Вблизи она пахла зубной пастой и свежевымытыми волосами — совсем, как его малолетние племянницы, когда они после ванной выходили пожелать спокойной ночи, — сентиментально подумал Ники. Он поднес руку Имоджин к губам.

Буровато-зеленый склон холма был опоясан каменными стенами, болота отливали смутно-лиловым цветом. Вдали темнели мельничные дымоходы.

— Правда, красиво? — сказала Имоджин, отчаянно стараясь сохранить спокойствие.

— Ты красивее, — сказал Ники, — а твой пульс, милая, — добавил он, держа ее запястье, — как атака легкой кавалерии. Веришь в любовь с первого взгляда?

— Не знаю, — честно призналась Имоджин.

— А я верю. Вчера, когда я тебя увидел, это случилось — как удар молнии. Я даже не знаю, что в тебе такое. Словами не передашь, но что-то нечто большее, чем просто красивая внешность. — Он обнял ее и прижал так крепко, что она не могла вывернуться. Вскоре она перестала сопротивляться и легла на спину.

Казалось, вся синь небес сгустилась в этих голубых глазах, и когда он целовал ее, прутья вереска кололи ей спину. Все было так плавно и так умело, так отличалось от повадок подкатывавших к ней местных парней, которые грубо хватали ее и щупали, что прошло несколько секунд, прежде чем Имоджин поняла, что произошло. Его рука вдруг прокралась ей под свитер, отстегнула лифчик, и ее теплая и тяжелая левая грудь упала в другую его руку.

— Нет, нет, Ники! Не надо.

— Почему, моя радость? Тебе это не нравится?

— Нет, нравится! Но…

— Тогда молчи.

Он опять стал целовать ее, а его свободная рука осторожно подвигалась вверх по ее бедру. Словно паралич сковал ее члены. У нее не было сил бороться с ним. И вдруг страшный шум в зарослях папоротника заставил их вскочить. Спасение явилось в облике большого черного лабрадора, который встал перед ними, высунув розовый язык и неистово крутя хвостом.

— Господи, — задыхаясь произнесла Имоджин. — это Дороти.

— Кто такая Дороти?

— Собака церковного старосты.

— И стало быть, сам церковный староста где-то поблизости, — сказал Ники, поправляя себе прическу. Собака кинулась обратно в папоротники.

Потрясенная Имоджин подтянула на себя лифчик, который оказался так высоко, что у нее стало четыре груди, как у коровы, отошла и села на замшелый камень. Она устремила взгляд вниз на долину. Там церковный староста совершал свою послеобеденную прогулку. А еще дальше она могла разглядеть и своего отца, который ходил туда и обратно по саду, заучивая наизусть проповедь.

— Наверное, я дура, — сказала она и закрыла лицо руками.