Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов (СИ) - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич. Страница 14

Но это убьёт Айву. Чуть быстрее, чем яд богомола, который пытаются отфильтровать системы жизнеобеспечения.

Бесполезно. Всего лишь отсрочка. Твари успели отравить Айву. Его детские страхи создали в этом мире ужасных монстров, сделали былью поверье о слюне богомолов.

Он понял, что плачет. Слёзы текли по лицу, впитываясь на подбородке и щеках. Организм не хотел терять даже эту влагу. Водяной был зол на новое тело, его новые возможности. Он тряхнул головой – несколько капель оторвались и упали на пол, словно дань боли и бессилию.

«Я не смог полюбить её». Враньё. Он врал себе, как может врать только любящее сердце, заверяющее, что в мире есть более важные и тёплые вещи, чем потерянный взгляд любимой.

А его сила… способна разрушать, но не исцелять. Он пытался – вчера, когда нёс истекающую кровью и отравленную Айву через Поле, – но безуспешно. Его тоже ранили. Кабук не стал тратить остатки воды на регенерацию – попытался единым прыжком покрыть царство цветов, чтобы быстрее добраться до города, но едва не сломал ноги, рухнув вниз с четырёхметровой высоты; обезвоженный организм отказал телу в сверхспособностях. И ни одного водоёма, лужи… хотя бы росы на широких лепестках болотистого ириса или на огромных, похожих на сковороды, листьях полевой радужной кувшинки.

Она – Айва здесь, Тануй там – так любила цветы, а он потерял бдительность, убаюканный её смехом и порханием над головокружительной гаммой цветочных форм и оттенков. Она играла с растениями, как с детьми, гладила листья, опускала лицо в бутоны. И вот…

Богомолы очень терпеливы: твари могут часами сидеть в укрытии, молитвенно сложив хватательные ноги. Он боялся этих насекомых в детстве, в кошмарах они были огромны и беспощадны, их челюсти легко перемалывали кости. В мире, из которого он бежал, тёмные сны заканчивались криком. Здесь эти страхи обрели плоть: суставчатое тело с шипастыми лапами, узкий череп, обтянутый жёлтой кожей и беспощадные жвала.

– Вам что-нибудь нужно? – спросила медсестра, заглянув в палату. – Может, воды?

Кабук растерянно посмотрел на неё.

– Закройте дверь. Пожалуйста.

– Конечно.

Сервомоторы бесшумно запечатали дверной проём. Водяной повернулся к Айве, скользнул взглядом по простыне, скрывающей контуры неподвижного тела, ужасные шрамы на талии, оставленные богомолами, и стиснул кулаки. Воспоминания сжимали сердце, пытались утащить его куда-то вниз, в глубь. Тонкие пластинки жабр задрожали.

При виде любимой в лапах чудовища он впал в бешенство…

Слишком много энергии потребовала атака, слишком много. Увеличив до предела собственную скорость и силу, он кинулся на хищника. Тело богомола треснуло, раздробленные лапы упали в траву. Кабук успел подхватить девушку и аккуратно опустить рядом с мёртвым монстром. Она едва дышала.

Ещё четыре богомола появились из тени, окружая. Энергия кипящей воды оторвала Кабука от земли, пронесла над убийцами. Огромную самку он поднял вверх и разорвал пополам, другому богомолу расколол череп. Третий сбил его ударом шипастой лапы, вспорол бедро. Водяной рухнул на землю, откатился и тут же вскочил. На него бросились двое. Поры его тела распахнулись. Окутанный капельками воды, он рванулся навстречу, сшиб тварей с силой гидравлического пресса.

Один богомол был ещё жив, его псевдогуманоидная голова, повёрнутая на сто восемьдесят градусов, смотрела мутно-жёлтыми глазами. Тело водяного пронзила судорога. Кабук наступил на морду и надавил…

Он пытался влить в тело Айвы энергию, но призрачные ленты облизывали побелевшую кожу. Тогда он подхватил девушку и побежал…

Водяной просунул кисть под простыню и сжал холодную руку.

– Борись, – прошептал он. – Этот мир создан для нас. Зачем он, если ты уйдёшь?

Она молчала. Спала. Умирала. Экраны мониторов жили за неё.

«Ты же собрался вернуться, так что…»

Он вышел из палаты.

Больница занимала пять нижних этажей шагающей башни. Водяной поднялся на лифте на тридцатый. В кафе съел без аппетита кусок сырного пирога и выпил пять стаканов чистой воды.

Выставочные залы были здесь же, в восточном крыле.

Кабук быстро прошёлся вдоль стены, на которой висели пирогравюры. Задержался ненадолго у двух: на одной был изображён тонущий пароход – корабль стал почти вертикально, задрав нос к барашкам облаков, на другой – женское лицо, очень грустное, на грани слёз, даже удивительно, как художнику удалось передать это состояние набором тёмно-коричневых и светло-бежевых линий.

В центре следующего зала на стеклянной тумбе, поддерживаемая конструкцией из тонких металлических прутьев, стояла Картина.

Он замер у постамента, глядя на серый испод холста. Потом медленно сделал круг, лишь секунду задержавшись взглядом на полотне. Весь передний план занимал каменный мост. Возле левого основания росла одинокая сосна, в её тени отдыхал монах. На вершине холма замерли две женские фигурки с красными зонтами. Между людьми, едва заметная на фоне травы, бежала тропа. Река отражала бледно-голубое весеннее небо, служила границей.

Кабук вернулся в исходную точку. Исчезли монах и сосна, спрятались женские силуэты и ленивая река. Всё-таки это магия – создавать на плоскости объёмные изображения. Картины не так просты. Иногда они опасны, а иные обладают магией. Силой. Кабук верил.

Но правда ли это? Наверное…

В беседах о живописи сосед Амо отмахивался: «Не понимаю ничего в этом! А на мазню, там, где рожи только, и смотреть не собираюсь – это клетки с призраками!»

– Обычно на картины смотрят с другой стороны, – произнёс кто-то за спиной. Водяной обернулся.

Нежданный зритель затянулся тонкой сигаретой и выпустил дым к потолку.

– Ещё какие-нибудь наблюдения? – осведомился Кабук, запахивая пальто; в зале неожиданно стало холодно.

– О, – мужчина в джинсах и пиджаке на голое тело сделал шаг, присмотрелся к полотну. – Кое-что есть…. Ответы, например. Честные, хотя большинство предпочтёт обман. Даже в мыслях.

Водяного раздражала его певучая манера говорить.

– Отойди в сторону, – потребовал он. Пальцы левой руки непроизвольно зашевелились, формируя водяной шар.

– Хорошо-хорошо, – мужчина примирительно поднял руки: в правой по-прежнему дымилась сигарета, которая, казалось, ничуть не укоротилась. – Вы ведь не можете забрать её домой?

Шар-убийца чуть было не сорвался с пальцев – так Кабук был удивлён.

– Это ни к чему, – мужчина кивнул на исходящую паром руку Водяного.

– Ты кто?

– Меня называют Иллюзионистом. А вы однажды назвали меня Шарлатаном.

Кабук пропустил последнюю реплику мимо ушей.

– Что ты знаешь о Картине?

Иллюзионист достал серебристый портсигар, нажал на кнопку из тёмно-синего камня, открыл и спрятал погасшую сигарету. Неторопливо убрав футляр в карман, он сказал:

– Я её создал.

Энергетический шар распался, испариной лёг на кожу. Кабук не отдавал команд телу. Так решила сама вода.

Человек у картины не врёт?

Водяной действительно не мог забрать полотно домой, не мог сместить даже на миллиметр. Картина – центр реальности, столп мироздания, воплотившего его тайные и явные фантазии. Он сбежал через неё в этот мир. Картина. Его ключ к очередному побегу, нет, возвращению… он начнёт всё сначала под кроваво-красным, а не синевато-лазурным солнцем, в привычной воронке города, а не в паутине шагающего монстра, закрывающего звёзды…

– Небольшое уточнение, – прервал паузу собеседник. – Я создал Первокартину. Но если считать, что она одновременно находится во всех слоях или стягивает измерения в единую точку, то, да, можно назвать её оригиналом… Для этой проекции Вселенной…

Кабук молчал, глядя, как Иллюзионист подходит к единственному в помещении узкому окошку, смотрит вниз.

– Каждый раз ты бросаешься в архитектурные крайности, – сказал создатель Первокартины. – Парящий город, механистические пирамиды или полотняные домики для медитации на лоне природы. В одном ты предсказуем – цветы. Но сейчас превзошёл самого себя. Только ведь это декорации. – Иллюзионист повернулся. – Как и твоё сверхтело. И даже тут ты не можешь без школярских формул – непостоянство, зависимость силы от внешнего фактора. Огонь, земля, воздух… или – вода.