С тобой навеки (ЛП) - Лиезе Хлоя. Страница 18

Я наклоняю сковородку, чтобы масло тонко растеклось по поверхности, затем наливаю первую порцию теста.

— Тебя не учили готовить? — спрашиваю я. — Твои родители тебе никогда не показывали?

Она качает головой.

— Нет.

Обычно она такая разговорчивая, но о своей семье говорит очень мало.

— Тогда кто готовил?

— У моих родителей был повар, — Руни поворачивается и прислоняется к кухонному шкафчику, глядя в окно над раковиной. — Это роскошь, конечно же. Просто это не было похоже на семейные обеды у моих друзей, когда я ела с ними. Мне нравится эта особенность твоей семьи. Все эти традиции и семейные рецепты, о которых говорит твоя мама. Я завидую этому ощущению… причастности? Принадлежности и связи со всеми этими людьми, которые жили до меня и отчасти сделали меня такой, какая я есть.

Мне хочется сказать ей, что можно иметь кучу традиций и семейных рецептов, которые тебе нравятся, но всё равно не чувствовать себя частью этого всего. Но я бы никогда не сказал ей этого. Я никогда и никому этого не говорил.

Между нами воцаряется тишина, пока я наблюдаю за краями блинчика, высматривая признаки пузырьков и коричневого цвета. Руни наклоняется и пристально наблюдает за мной, пока я переворачиваю блинчик и убавляю нагрев конфорки.

— Хочешь, я тебя научу? — спрашиваю я у неё.

О, привет, самосаботаж. Хотелось бы мне сказать «давно не виделись», но… учитывая, что я только что поцеловал женщину, на которой женился, ту же женщину, которую изо всех сил избегал в последние два года… я не могу так сказать. Ибо совру.

Почему? Почему я продолжаю это делать?

Мне нужно было всего лишь пережить сегодняшний день. Потом я бы снова получил дистанцию между нами. А я что сделал? Поцеловал её. И теперь предложил ей бл*дский кулинарный урок.

— Правда? — переспрашивает она с рвением. Это самая широкая улыбка, что я видел у неё после приезда сюда, и вопреки панике, в моей груди расцветает тёплое и гордое удовлетворение.

— Правда, — сделав шаг назад, я освобождаю место, которое занимал перед плитой. — Давай.

Она смотрит то на сковородку, то на меня.

— Сейчас?

Я киваю.

Руни быстро встаёт перед плитой и смотрит на сковородку.

— И что я делаю? — шепчет она, пока её губы изгибаются в улыбке.

— Смотри, когда края покроются пузырьками и станут коричневыми. Потом мы снимем этот блинчик со сковородки на тарелку и нальём следующий.

— Хорошо, — она сосредоточенно хмурится, закатывая рукава платья до локтей. — Сейчас? — спрашивает она.

Я наклоняюсь посмотреть поближе, и моя грудь ненамеренно задевает её спину.

— Нет.

Проходит мгновение тишины.

— Сейчас? — снова спрашивает она.

— Нет. Будь терпеливой.

— Не могу, — она нетерпеливо поводит плечами. Постукивает ногой. Глядит то на часы, то на сковородку. — Ладно, как насчёт сейчас? Давай. Они коричневые!

— Теперь да.

Руни хватает рукоятку и наклоняет сковородку, чтобы блинчик соскользнул на тарелку.

— Вау, — произносит она. — Совсем как блинчики⁵.

— Pannkakor похожи на тонкие блинчики, только, как сказала бы моя мама, блинчики далеко не такие вкусные.

Она улыбается.

— Что такое pannkakor? Шведские блинчики?

— Да, — я тянусь к миске теста и отдаю ей в руки, затем распределяю ещё немного сливочного масла по сковородке. — Давай, налей ещё порцию.

— А в чём разница между блинчиками и pannkakor? — спрашивает она, следуя моим указаниям.

— Ну первые французские, вторые шведские, что делает вторые безгранично лучше, если верить моей матери. Ещё в шведских блинчиках меньше муки, но больше яиц и сливочного масла. Если приготовить их правильно, они лёгкие и воздушные.

Я инстинктивно хватаюсь за ручку, чтобы наклонить сковородку и ровно распределить тесто. Тогда я осознаю, что ладонь Руни уже там. Она неестественно неподвижна между моими руками — одна лежит на столешнице шкафчика, вторая направляет сковородку.

— Прости, — бормочу я. — Автопилот.

Она слегка качает головой.

— Всё в порядке. Я забыла про эту часть.

— А я забыл сказать тебе.

Из её горла вырывается мягкий смешок.

— Я продолжаю отвлекать тебя вопросами.

Я отпускаю её руку на ручке сковороды, но ни за что не могу заставить себя сделать шаг назад. Я смотрю на изгиб её плеча, переходящего в шею, на мягкие завитки светлых волос, льнущих к её коже.

Я хочу поцеловать эту кожу. И я определённо не должен этого делать.

Мои руки сжимаются в кулаки вдоль боков. Я отворачиваюсь, шаря в холодильнике.

— Умеешь готовить омлет?

— Буду честна, — говорит она через плечо. — Я очень мало что умею готовить. А то, что умею, получается отвратительным. Так что считай это моим ответом по умолчанию: нет.

Я бедром закрываю холодильник и хватаю новую сковородку.

— Почему бы нам не изменить это?

***

Еда была плохой идеей.

Очень плохой идеей.

Может, потому что каждый раз, когда она приходила в гости в дом моих родителей, я непременно садился на противоположном краю стола, как можно дальше от неё (стандартная процедура в присутствии Руни), но я никогда не знал, что она наслаждается своей едой… вот так.

Постанывает. Вздыхает. Проводит языком по зубцам вилки.

У меня эрекция размером с Сиэтл. И теперь я паникую.

— Я помою посуду, — говорит она, потянувшись к моей тарелке.

— Нет! — это звучит громче, чем я намеревался, но мне нужно, чтобы она села, расслабилась и перестала быть такой чертовски услужливой. Проблема в том, что я сейчас не могу встать и позаботиться обо всём сам, потому что… эрекция.

— Просто… — я оглядываюсь по сторонам. — Как насчёт чая?

Не хочу я чая. Я хочу ледяную ванну. Но пока что это даст мне время взять своё тело под контроль.

— Конечно, — говорит Руни, улыбаясь и собирая тарелки в стопку. Я забираю их у неё, заслужив её притворно недовольный взгляд. — Я так понимаю, он в шкафчике над чайником?

— Ага.

Она обходит стол. Пока она проходит мимо, я давлю пальцами на свои глазные яблоки, чтобы не пялиться на её задницу. Это ад. Жениться на той, которую ты желаешь — это ад.

— Кто-нибудь ещё хочет чая? — спрашивает она, оставляя позади наш сервированный стол под открытым небом и открывая дверь в дом.

— Да, пожалуйста, — отвечает Беннет. — Я помогу, — встав, он собирает оставшиеся тарелки и приборы, затем следует за ней.

— Оставь мытьё посуды мне, — кричит Паркер через плечо.

— Я так и собирался, — отвечает Беннет.

Руни смеётся, и этот звук стихает, когда она и Беннет скрываются в доме.

Паркер возится с цветами, которые он поставил в вазу (я практически уверен, что он нарвал их возле шалаша), затем смахивает крошки со стола. Его взгляд скользит ко мне.

— Всё в порядке, друг мой?

Делая медленные, глубокие вдохи, я представляю, как дюйм за дюймом погружаю своё тело в озеро посреди зимы. Теперь, когда мой член уже не угрожает прорвать ширинку, я убираю ладони от лица и смотрю на небо. Проклятье. Погода всё ещё идеальна для похода.

— Я в порядке, — говорю я ему.

— Всё ещё планируешь…

— Ага.

Паркер кивает, покосившись на Скайлер, которая спит рядом с ним на складном стуле, закутавшись в одеяло из моего дома.

— Думаю, это хороший жест.

Я откидываюсь назад и дёргаю себя за воротник, делая глубокий вдох.

— Только на сегодняшний день.

Зная меня достаточно хорошо, чтобы почувствовать, когда я почти исчерпал свой ресурс, Паркер откидывается на спинку стула и наблюдает за спящей Скайлер, позволяя тишине воцарится на несколько минут. До нас доносятся тихие отголоски того, как Беннет и Руни готовят чай. Скайлер подёргивается во сне и улыбается.

Наконец, он нарушает тишину.

— Могу я кое-что сказать?

Я стону.

— Ты же всё равно скажешь.

— Думаю, она сейчас немного… сбилась с пути.

Я хмуро смотрю на него.