Орнамент - Шикула Винцент. Страница 18

Однако отец понял, что духовик из меня не получится. Понапрасну он заставлял меня петь и пытался поддержать меня терцией, я съезжал на кварту и карабкался еще выше, если голос меня не слушался, отскакивал назад; хорошо шли у меня дела в пентатонике, я запросто проскакивал хиатус, прялка жужжала, бабушка хлопала в ладоши, а мама смеялась. Яркин муж: — Масть! — Дедуля собрался объявить пики, но сначала ему пришлось оглянуться, поскольку его жена, Яркина мать, лицо мне постороннее, хотя я по дружбе называю ее бабушка, несмотря на то, что тем самым вношу в повествование сумятицу, неожиданно у меня оказываются две бабушки, одна родная, другая неродная, разбила на кухне рюмку. Пока она выметает осколки, я могу поговорить о том, как отец начал быть мною недоволен; он просил, приказывал, льстил и угрожал, что вправит мне мозги, вобьет терцию мне в голову, приму и терцию или приму и сексту, желтую и розовую нитку; желтую — петь, розовую — слушать, радоваться, что два цвета обнимаются, ведь это так легко, это сможет и мама, и бабушка, хотя одна мешает заправку, а другая крутит веретено, пение вьется: «…Она вся во шелку-у-у, ой, платье длинно на моей милой из шелку-у-у…» Бабушка, она уже вымела осколки, пришла к нам в комнату и спросила, не хочет ли кто из нас бисквит. Сегодня, 5-го апреля 1970 года, я бы от бисквита не отказался, но тогда у меня в желудке был порядочный кусок говядины и штук шесть вареных картофелин, поэтому я попросил налить мне вина, чтобы дедуля и Яркин муж могли со мной чокнуться, и чтобы мне было о чем спустя годы вспомнить. Но какой же у меня тут беспорядок. Все время впутываю сюда сегодняшний день, мне его тоже хотелось бы расшить нитками, словно я все еще только играю или словно даже спустя годы все еще хочу поступать наперекор своему отцу. Отец говорил: «Сосредоточься, малый!» И я действительно сосредоточивался. Начинаю: «…Она вся во шелку-у-у…» Бабушка вступает с прялкой. Яркин муж кричит: «Масть!» Мама и пани Ярка начинают смеяться. Яркина мать на радостях бросает на пол еще одну рюмку. Только отец все никак не может включиться в эту полифонию со своим инструментом. Он рассердится на нас или недовольно произнесет: «Давайте-ка все это бросим!» Но ведь у нас здесь сюжет в самом разгаре, с ним что-то нужно делать. Лучше вложим эту фразу в уста кого-нибудь другого.

Пани Ярка: — Давайте-ка все это бросим! Лучше пойдем проведаем Йожко Патуца.

Сейчас-то мне все равно, но тогда я этих слов испугался. Испугался, потому что пани Ярка произнесла их как нечто само собой разумеющееся, а все члены ее семьи точно так же их и восприняли. И сразу же стали собираться. Дедуля пристегнул деревянную ногу и сердито скакал из комнаты на кухню и обратно, ругая всех, поскольку не мог найти свою парадную шляпу. Бабушка спросила: — Я возьму этот бисквит?

Яркин муж вскинулся на нее: — Дайте-ка его сюда! Я его во двор выкину!

Дедуля уже нашел шляпу, снял с вешалки палку и был готов к выходу. — Пошли! — скомандовал он.

Получается, что вместо Эвы я приведу к Йожо всю эту честную компанию? Я намекнул им, что Йожо это может и не понравиться. Но никто меня не слушал.

А ведь действительно! Йожо очень перепугался. Кроме меня он знал только дедулю и пани Ярку. Вслед за ними ввалился Яркин муж, бросаясь ему в глаза своей зубастой улыбкой. Мне даже не пришлось их друг другу представлять.

Йожо извинился за то, что держит в руке огрызок, он как раз доедал яблоко.

— Огрызок? — рассмеялся Яркин муж. — Я же у вас его не отбираю. Разве нет? — повернулся он ко мне.

— Пан Патуцик, вот, пожалуйста! — бабушка поставила на стол тарелку с нарезанным бисквитом.

— Да идите вы с этим! — говорил Яркин муж. — Бутылку надо было принести.

— А вы не взяли? — дернулся дедуля.

— Тебе-то больше всех надо, — цыкнула на него бабушка.

— Ей-богу, я ей врежу! — замахнулся тот палкой.

Я хотел было объяснить Йожо, что я их сюда не тянул, они просто за мной увязались, прямо-таки даже притащили меня сюда. Но он и так успокоился. Достал самогонку, потом побежал к хозяйке одолжить рюмки, поскольку у нас их было всего три. И вскоре вернулся.

За ним по пятам шла и хозяйка. В руке у нее была кружка. Яркин муж заглянул в нее. — Что это вы хлещете? — поинтересовался он у хозяйки.

Прозвучало это грубо, но хозяйка не обиделась. — Глотните-ка чуток! — она сунула кружку ему под нос.

— Чай?

Она кивнула.

Дедуля сказал: — Плесните-ка ей туда!

Йожо плеснул ей в кружку немного самогонки.

Вскоре все мы развеселились. Точнее так: веселые мы уже пришли, а теперь совсем уж разгулялись. Дедуля махал над нашими головами палкой, хотел нас как-нибудь утихомирить. — Помолчите минуту! Хочу рассказать вам один случай.

— А я расскажу анекдот, — требовала слова и хозяйка.

— Имейте же совесть, — не поддавался дедуля. — Я хочу рассказать вам один случай. Когда закончу, тогда и вы можете говорить, что захочется. Ну, слушайте! — и он начал чесать в затылке. — Вот нелегкая! Я уже и забыл!

— Дедуля, вспоминайте, — подбадривала его пани Ярка.

— Хм! — ухмыльнулась бабушка. — И сказать-то ему нечего, а он слово берет.

— Дедуля, сосредоточьтесь! — продолжала подбадривать его пани Ярка.

— Хватит! — отрезал дедуля. — Когда мне было… Это неважно, достаточно того, что было это давно. Иду я, и вдруг навстречу лиса. Была у нас тогда собака, так я натравил ее на лису, а она ее и схватила. Собака была не маленькая, а такая порядочная, маленькая бы с лисой не справилась. Хотел я об этом написать, но все мне советовали поручить это дело кому-нибудь другому. Хорошо. Оделся я и пошел. Ну, раз я оделся, это значит — пошел в Братиславу. Прихожу в одну редакцию, говорю: так и так, моя собака задушила лису, хочу, чтобы вы напечатали про это в газете, поскольку про лису каждому интересно почитать. Ведь сколько поговорок про нее. А они, мол, в этом ничего такого нет. Как же нет? Я же говорю: моя собака задушила лису. Они — а что тут такого? Ну, ничего, раз вы такие умные. Скажите еще, что я все это выдумал. И такие люди хотят еще что-то написать? Ведь уже одного того достаточно, что я пришел в Братиславу пешком. Читай после этого газеты!

— А что дальше?

— Что?

— Что было дальше?

— Ничего. Я хотел только, чтоб вы знали, что я им сказал.

— Вот дурень! — бабушка глянула на него с упреком.

— И ведь что всего интереснее… — он хотел добавить что-то еще, но Ярка его прервала.

— Погодите, дедуля, сейчас очередь другого.

— Я расскажу вам анекдот, — вызвалась хозяйка.

— Йожко, попробуйте этот бисквит, — бабушка принялась угощать Йожо своей стряпней.

— Чего боитесь? — повернулся к нему и Яркин муж. Он потянулся к тарелке, взял кусок пирога и мигом его проглотил.

— Ах, да какой же он желтенький, — заметила хозяйка. Она сразу оживилась. — Это от свежих яиц! — и уставилась на тарелку.

Бабушка подтвердила.

А хозяйка: — Я должна это попробовать.

Вместе с ней протянул руку к тарелке и Йожо.

— А-я-яй, какой вкусный! — нахваливала хозяйка. — Это вы сами испекли?

Бабушка снова кивнула. — Такого вкусного бисквита я давно не едала, — призналась хозяйка в надежде взять еще один кусочек.

— Матько, плесни мне еще немного! — толкнул меня в бок дедуля.

— Ты уж и так налакался, — отозвалась бабушка, но дедуля не обращал внимания.

Хозяйка подсела к ней и стала говорить о бисквите. Бабушка слушала ее вполуха, примечая и то, что говорили остальные. Когда тарелка опустела, она потянулась за ней, собрала с нее крошки и бросила себе в рот.

Пани Ярка наклонилась ко мне, хотела вместе со мной спеть. Я стал отговариваться, а тем временем нас опередил ее муж. Бабушка сперва хмурилась, не понятно, отчего — то ли от пения своего зятя, то ли от речей хозяйки. Иногда она кивала головой, но хозяйка не могла быть уверена в том, что это относится к ней, поэтому вскоре повернулась к Яркиному мужу и поддержала его пение гнусавой терцией. Загудел и дедуля. Бабушку это насторожило, правда, лишь на несколько секунд, а потом она смеялась вместе с остальными. Дедуля все больше оживлялся. Когда пришла очередь его любимой песни, он отстегнул деревянную ногу и стал ею дубасить по нашему домашнему алтарю. Бабушка вырвала у него ногу и — бац ему по спине. Но даже это его не остановило. Он принялся колотить по гардеробу обеими руками, а когда песня закончилась, затянул ее снова: «Дверь моя кленовая, отворись сама…»