Уходи и будь счастлива - Сэнтер Кэтрин. Страница 30

Когда я начала протестовать, она сказала:

– Знаю, знаю. Тебе сейчас не до пения. Но знаешь что? Похоже, ты думаешь, что можешь петь только тогда, когда ты уже счастлива. Но я уверена, что само пение может сделать тебя счастливой. И, похоже, наука подтверждает это. К тому же пара лишних эндорфинов тебя не убьет.

– Послушай, я просто не думаю, что смогу когда-либо снова почувствовать себя счастливой.

– Думаю, что сможешь.

– Почему ты так давишь на меня?

– Потому что ты любишь петь.

Я и вправду раньше любила петь.

– Я люблю петь не больше остальных.

– Неправда. Это в тебе говорит наша мама.

Я посмотрела на нее, как на сумасшедшую:

– Мама никогда не говорила об этом.

– Верно. И не ценила и не поощряла это. И не признавала твой талант.

– У меня нет таланта. Я обычный человек.

Кит кивнула и добавила:

– С большим диапазоном голоса.

– У меня нет большого диапазона.

– Ты можешь брать любые ноты. Любые! Ты что, думаешь, что всякий на это способен?

Я пожала плечами:

– Нет. Никто этого не может.

– Подумаешь, какая важность.

– Да, важность. Тебе не следовало зарывать свой талант в землю. А теперь ты будешь петь, или мне самой начать?

Но она даже не стала ждать моего ответа. Она просто не давала мне времени опомниться. И когда она исчерпала все свои доводы, она нажала на кнопку «play» на своем телефоне, и заиграла песня «Let It Be».

Она знала, что я не смогу устоять перед этой песней.

Она начала петь, а я наблюдала за ней, скрестив руки на груди и сжав губы. А потом она стала нарочно путать слова, и я не удержалась и стала поправлять ее. А она от души веселилась. Она снова и снова путала слова, а я снова и снова поправляла ее. И, наконец, песня закончилась.

– Ты догадываешься, что она у меня стоит на повторе?

И когда снова зазвучали глубокие и задушевные ноты рояля, которые напомнили мне о детстве и о том, как мы слушали старые пластинки нашего папы, я откинулась на подушку и устремила взгляд в потолок. Я очень любила эту песню. Она всегда утешала меня. И я решила, что, если немного попою, это меня не убьет.

– Хорошо, – сказала я, – только сейчас пой правильно.

– Как скажешь.

И мы запели.

И я действительно стала легко брать все высокие ноты.

Сделало ли это меня счастливой? Должна признать, что это не сделало меня несчастной.

И когда песня закончилась, мы снова повторили ее.

Глава 15

После этого моя жизнь потекла в соответствии со сложившимся графиком.

Первым делом каждое утро я пыталась пошевелить пальцами ног, что мне никогда не удавалось. Потом меня обтирали губкой, перевязывали и накладывали мазь «Сильваден». После этого приходила Прийя, которая была очень довольна моими успехами. Я уже без особого труда пересаживалась в кресло, чистила зубы, ходила в туалет, надевала кроссовки и завязывала шнурки, надевала и снимала носки и натягивала спортивные брюки. И у меня хорошо получалось управлять моим креслом. Я уже умела вписываться в крутые повороты и ездить по выложенной булыжником мостовой, и мне предстояло лишь научиться заезжать на тротуар и съезжать с него, а также преодолевать ступеньки. После этого Прийя должна была перенести наши занятия в специально оборудованную кухню, где я училась бы печь себе печенье.

Она также настаивала, чтобы я начала учиться вязать.

– Вязать? – спросила я.

– Иметь хобби очень полезно, – ответила Прийя.

В середине дня я всегда обедала с родителями, которые с неизменным оптимизмом кивали, когда я рассказывала им о прочитанных в Интернете историях о людях с такими же повреждениями, как у меня.

А после этого наступало время занятий с Яном, который продолжал молчать. Мы использовали почти все тренажеры, которые находились в физкультурном зале. Каждый день мы работали на велосипеде и на матах. Я также освоила параллельные брусья и гимнастические кольца. Он даже несколько раз заставлял меня заниматься на вертикализаторе. Он пристегивал меня ремнями к металлической раме, расположенной над бегущей дорожкой, а ноги ставил на дорожку и помогал мне ходить по ней.

Идея заключалась в том, что позвоночник и даже все мышцы имели собственную память. Ходьба, в теории, была таким привычным для человека движением, что мозг практически в этом не участвовал. Так что это было почти рефлексом.

Но мои ноги оставались безжизненными. Несмотря на все мое чтение, изучение строения скелета, на все поставленные мною цели, улучшение было минимальным. Однажды мне показалось, что я шевельнула большим пальцем ноги, но рядом не было никого, кто бы мог видеть это. А один раз, когда я занималась на велосипеде, мне почудилось, будто я нажала стопой на педаль. Но когда я попыталась повторить это движение, у меня ничего не вышло. И в таких случаях я падала духом. Все, что находилось выше колен, работало довольно хорошо. Но ниже колен мои ноги были обмякшими, как у тряпичной куклы. Но мама принесла мне несколько статей, в которых говорилось, что временно падать духом – это нормально. Это происходит в те моменты, когда тело просто приспосабливается к прошлым достижениям. Так что я продолжала надеяться на успех.

Ян стал неизменным предметом наших с Кит разговоров по вечерам. Она всегда хотела знать все о его невольных улыбках, о вырвавшихся у него словах, обо всех случаях, когда в нем мелькало что-то человеческое. Мы провели так много времени за этим психоанализом, что выдвинули теорию: женщины обсуждают мужчин для того, чтобы отвлечься от реальных проблем в их жизни. Разговоры о Яне стали таким приятным отвлечением в то время, когда других возможностей отвлечься у меня не было.

Возможно, мы должны были бы разговаривать о Чипе. Но в тот момент я не находила в нем ничего, что могло бы апеллировать к моим чувствам. Несмотря на все свои обещания, за неделю он нанес мне лишь три коротких визита. В одном случае он даже не присел, а в двух других сидел так напряженно, словно ждал, когда зазвонит школьный звонок. И он как нарочно выбирал для своих посещений самое неудачное время: когда приходил санитар, чтобы обтереть меня губкой, или когда Прайя заставляла меня надевать и снимать мои спортивные брюки, или когда я направлялась в туалет. Было видно, что он чувствует себя неловко в моем присутствии, и после непродолжительного визита он сухо целовал меня и с облегчением уходил. Я весь день ждала его, постоянно краешком глаза поглядывая на дверь в надежде, что он вот-вот появится. Но когда он, наконец, приходил, я начинала почти с таким же нетерпением ждать его ухода.

И все это сбивало меня с толку, мягко выражаясь.

Ян был куда более интересным предметом для разговоров. Он казался таинственным вымышленным персонажем. Чип же, со всеми его недостатками, был слишком реальным.

После долгих обсуждений Кит выдвинула интересную теорию касательно Яна. Она уверяла, что внутри его был спрятан веселый человек, который скребся по его ребрам, чтобы вырваться наружу. Она назвала это «теорией о красавице и чудовище» и настаивала, что в прошлом с ним произошло что-то ужасное. Но я была с этим не согласна. У меня была другая теория, согласно которой он провел детство в каком-то шотландском приюте, где ему слишком долго не уделяли внимания. Поэтому у него просто не было навыков общения с окружающими людьми.

– А он и вправду сирота? – спросила Китти.

Я пожала плечами:

– Понятия не имею.

И каким бы ни был Ян на самом деле, его общество шло мне явно на пользу.

В течение дня я мало разговаривала с другими сотрудниками больницы, но когда появлялся Ян, я выплескивала наружу все мысли, теории, мечты и суждения, которые накопились у меня с прошедшего вечера. Отчасти это было из-за того, что я плохо переносила долгое молчание. Но я все чаще стала замечать, что мне нравилось играть с ним. Это было все равно что провоцировать стражника у Букингемского дворца. То, что он никак не реагировал на мои слова, только подогревало меня. Я хотела добиться от него хоть какой-нибудь реакции. Я пробовала шокировать его. Я пробовала удивить его. Я пробовала шутить с ним. Его каменное лицо все больше искушало меня. Он не отвечал мне, но он меня слушал, и в предвкушении нашего очередного занятия я стала искать в Интернете всякие забавные факты, чтобы всегда быть наготове с новым материалом.