Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович. Страница 121
– Но ты помнишь, как в «Поднятой целине» или в «Тихом Доне» кто-то говорит, кулак какой-то: «А правда, что в 1903 году большевиков было двадцать человек?» Ему отвечают – да, правда. Он говорит: «Вот бы тогда их перестрелять всех…»
– Ха-ха!
– А я никакого не видел путча в том октябре, потому что в это время запускался журнал новый – «Домовой». А журнал когда запускается, то нет ни денег, ни людей. Надо и самому все писать, и за другими переписывать. Ты будешь смеяться – иногда ночевали даже в редакции. В таких случаях часто акции обещают. Но, как правило, кидают.
– Короче, ты путча не помнишь. Тогда рассказывай про «Домовой».
– Так я тебе и рассказываю. Я в курсе, что идет путч. А сам сижу в редакции. И пишу, как пить шампанское, чем хорош Париж… Какие «мерсы» новые поступили. А на улицах какая-то стрельба… Я прихожу к Яковлеву, говорю: «Слушай, чего там вообще такое? Давай, может, я съезжу на путч, чего-то напишу, а?» А он говорит: «Не отвлекайся, нам надо срочно сдать номер. Путч через три дня закончится, и только зря пролазишь по баррикадам, сорвешь выпуск журнала, и все». И я, значит, вернулся к компьютеру и стал дальше сочинять про сладкую жизнь. А сразу же по окончании путча поехал в командировку в Париж. В журнале «Домовой» была рубрика «Тусовка», где раз в месяц должен быть репортаж с какого-то события международного. Я, собственно, под это и пошел в «Домовой».
Комментарий Свинаренко
В один прекрасный летний день 1993 года Володя Яковлев, основатель «Коммерсанта», сказал мне озабоченно, что ищет человека для нового проекта – чтоб тот ездил по всему миру и писал заметки о разных забавных событиях.
– Ну так вот он я! – говорю.
– Куда тебе? Писать ты, ладно, умеешь. И фотографируешь… Права есть у тебя?
– Только что получил.
– Это хорошо… Но языков-то не знаешь!
– С чего это ты взял, что не знаю?
– Да откуда ж тебе их знать? Ты с Макеевки, спецшкол не кончал…
– Fuck you! – сказал я и грязно выругался.
– Гм, – буркнул он.
Мы обменялись еще парой реплик по-английски…
– Ах да! – спохватился он. – Ты же, точно, еще и немецкий знаешь!
Немецким я его в свое время достал. В начале 90-х, когда я работал на немецкие газеты, в редакции был только один телефон с выходом на международную линию – и всего один факс. Этот аппарат стоял в приемной Яковлева, я звонил оттуда и, поскольку связь в те годы была паршивая, долго еще орал, переспрашивая, читается ли факс. На мой ор выходил из своего кабинета Яковлев и возмущался – как я смею с его телефона звонить немцам! Евреи иногда слишком чувствительны ко всему, что связано с Германией. Но мне таки удалось его убедить, что, раз другого пригодного для моих задач аппарата в редакции нет, я вправе пользоваться командирским.
Когда мы разобрались с языками германской группы, я сообщил руководству, что у меня еще и кое-какие романские языки есть в запасе, так что скорей про Яковлева можно сказать, что он не знает языков, чем про меня. Несмотря на эту мою неполиткорректную реплику, вопрос был как будто совсем уже решен в мою пользу – и тут Яковлев вдруг обратил внимание на мою стальную нержавеющую улыбку: у меня с десяток зубов были накрыты железными коронками.
– Пора тебе нормальные зубы вставить, – сказал он.
– Знаешь что? Мои зубы – это мое личное дело. – Железные коронки меня вполне устраивали, а чужое вмешательство в мои дела – нет.
– Согласен, это твое личное дело. Но тогда и мое личное – решать, кого я назначу главным путешественником.
– Да ладно! – миролюбиво сказал я. – Ну что ты сразу горячишься! Да поставлю я зубы, подумаешь…
Я продал свой «Москвич» 41-й модели и на вырученные 2 тысячи долларов таки обзавелся белыми нерусскими зубами.
И в итоге этим счастливым парнем, которому пришлось мотаться по разным континентам в силу производственной необходимости, оказался я.
Иду, бывало, по коммерсантовским коридорам – загорелый, усталый – jet lag ведь – с тремя загранпаспортами, распухшими от наклеенных виз, и простые репортеры, бледные, сгорбленные над казенными компьютерами, недобро смотрят мне вслед. Иногда меня окликали и невесело пытались шутить:
– Ты к нам надолго? Проездом? Из Африки в Китай?
– Нет – из Штатов в Австралию, – честно отвечал я.
– Да… Когда я учился в школе, думал: «Вот надо работать журналистом – то есть ездить в Париж и Нью-Йорк „по делу срочно“, собирать там фактуру, фотографировать для глянцевых журналов…» Когда я, готовясь к этому, учил иностранные языки, знакомые говорили: «Ну ты дурак! Куда тебе в Париж?! С шахты-то? И без тебя полно желающих!»
– Скажи, а теперь, оглядываясь на пережитое, ты можешь сказать, что свои школьные амбиции – стать журналистом – ты удовлетворил полностью? В том виде, в каком они тогда были?
– В том – да.
– Теперь ты понимаешь, что это херня на постном масле?
– Вовсе нет. Это было очень забавно!
– Не, ну ты сейчас удовлетворен тем, чего достиг?
– Насчет удовлетворения – вопрос непростой. Но могу сказать, что к 93-му году я осуществил свои самые смелые планы – касательно журналистики.
– Журналист, который ездит по заграницам.
– В том числе и по заграницам. А не просто сидит гниет в редакции.
– И в колхозе «Стальное вымя»…
– Ну, типа. И не воюет с пьющими и трахающимися сотрудниками, когда все всё забыли и ничего не успели, когда личный состав грызет тебе спину и пьет твою кровь.
– А, я понял – репортер в том смысле, в котором поздний Юлиан Семенов описывал свое пребывание за границей. Да-да…
– Ну да. И бабки еще платят нормальные, как начальнику. Еще был советский фильм «Журналист» – черно-белый, помнишь?
– Да-да.
– А скорей даже образцом был, как я теперь понимаю, журналист из «Фантомаса». Мотался человек по Парижу, дружил с девушками, красиво обедал, гонялся за Фантомасом… И не сказать, чтоб он сильно дежурил по типографии и выковыривал шилом отлитую на линотипе строчку. Ловля Фантомаса или как минимум раздобывание о нем информации – это все было очень близко к моей службе в отделе преступности.
– А сейчас ты в следующую стадию перешел? Ты ведь уже издатель! Уже журналисты по твоим указаниям ездят в Париж!
– Ну, мне не в падлу и самому съездить в Париж. Зачем людей гонять, отрывать от их работы… Помню, меня как-то спросили там: «А вы часто в Париже бываете?» И я честно ответил: «Да вот в последний раз я тут был в прошлый уикенд».
– Мог бы уже кого-то и послать.
– Так по-французски ж никто не знает. Надо переводчика. А я во время этих поездок стал бойчее болтать по-французски. Не в «совершенстве», как некоторые любят говорить, но и не «со словарем». А так средне – с одной стороны безграмотно и примитивно, а с другой – бойко и убедительно. И еще с человеком-то надо фотографа посылать. Или съемку покупать. А так – я один. Чистая экономия! Я снимаю не гениально, но в целом приемлемо. Когда хуже, когда лучше. Хотя и не профессионал. А профи должен всегда выдавать качество «не ниже».
– Я тоже ведь снимаю. Помню, я снимал Бранденбургские ворота, когда только что сломали Стену… Рейхстаг там стоит…
– О! Давай устроим фотовыставку совместную! Двух писателей.
– Давай.
– Короче, к 93-му году я в части журналистской карьеры достиг всего.
– Не зря листал языковые самоучители. «Недаром мы гремели кандалами!»
– И что горько, сколько ж времени было потеряно в этом смысле! Я должен был бы, по-хорошему, поступив на первый курс, сразу начать работать в настоящей газете, а на лекции и вовсе не ходить. Как это случилось с моим бывшим стажером, а ныне звездой телеэкрана Глебом Пьяных (с которым у нас одно время был общий псевдоним Лев Свиных) – он вроде как учился на журфаке, женился там, а на самом деле сочинял заметки в режиме full time и получал за это зарплату как взрослый.