Чай из трилистника - Карсон Киаран. Страница 42

100. БИБЛЕЙСКИЙ ЧЕРНЫЙ

Я начал исследовать свой новый мир. Выяснилось, что известно о существовании лишь одного “Двойного портрета Арнольфини”, в лондонской Национальной галерее, которая приобрела его у полковника Джеймса Хея в 1842 году. Хей умер в 1854-м, в год, когда родились Оскар Уайлд и Эдвард Карсон. Взглянуть на “Двойной портрет” я приезжал дважды; каждый раз меня ждало разочарование, потому что он был закрыт стеклом, и мне всё время мешало отражение посетителей, в том числе, мое собственное. Я купил несколько репродукций; цвета на всех были переданы в корне неверно. В конце концов я их сжег.

В Белфасте проживало несколько Карсонов, но ни Селестина, ни Береники, ни меня среди них не числилось. Не было и “Дома Лойолы” — вернее, когда-то существовало его некое подобие. В “Путеводителе по графству Даун” Джорджа Бассета 1886 года издания я наткнулся на следующий отрывок:

“Томас Перси, автор “Ключа к Новому Завету” и проч., был епископом Дроморским тридцать лет, начиная с 1782 года. <…> “Дом Лойолы”, что поблизости от города, многие годы служил резиденцией епископу Перси, о чьем вкусе к землеустройству и по сей день можно судить по удивительной красоты лесистым холмам, образующим поместье площадью в 211 статутных акров. Здание и земельный участок были выкуплены у Комиссии по церковным владениям и доходам господами Эдвардом и Джеймсом Куинн, останки которых покоятся на кафедральном погосте. В 1883 году у душеприказчиков братьев Куинн недвижимость приобрели братья-иезуиты, и в следующем году в бывшем дворце открылось учебное заведение “Общества Иисуса” в Ирландии”.

Из современных источников можно привести следующий фрагмент “Обозрения городов и селений Среднего Дауна” авторитетного Чарлза Бретта:

“Когда в 1842 году епархии Дромора, Дауна и Коннора были объединены, дворец продали. В 1883 году была предпринята попытка учредить там иезуитскую школу под названием “Дом Лойолы”, но потерпела неудачу. С тех пор здание пребывает в “заброшенности и запустении”. После войны все деревья вырубили, и некогда приветливое квадратное строение в георгианском стиле, один из центров литературного и художественного просвещения Ирландии, сейчас находится на последней и печальнейшей стадии упадка и разрушения”.

Съездить в Ирландию я даже не пытался. Вместо этого я употребил все силы на то, чтобы стать образцовым гражданином своей новой нации. По окончании коллежа св. Варвары я поступил в Лёвенский университет, в котором (выпустившись с дипломом с отличием по специальности “Англоязычная литература”) получил степень магистра по библиотечному делу после чего прошел практику в Гентской публичной библиотеке. С удовлетворением я узнал, что в ее собрании находится первое издание вольтеровского «Задига»; и снова меня поразило, до чего тесно прилегают друг к другу тот мир и этот, с эфемерным зазором, подобно двум соседним страницам Библии, которые, однако, намертво склеились — так, что уже никогда не раскрыть.

Я вспоминал слова полковника Хея: “В доме Отца Моего обителей много” и в снах своих снова бродил по переходам “Дома Лойолы”. Я поворачивал за угол и там, в конце коридора, видел Беренику. Я бежал к ней, распахнув объятия; но прежде чем успевал приблизиться, она превращалась в старухумонахиню, и я просыпался — ничего не видя от слез — на другом конце вселенной.

Моей радости не было предела, когда в день поминовения Екатерины Александрийской 1963 года я узнал, что моё прошение о назначении на должность директора библиотеки при Гельской лечебнице удовлетворено.

101. БЕСЦВЕТНЫЙ

Я достиг некоего внутреннего равновесия. Да, мир этот далек от совершенства — как и тот, из которого я теперь изгнан. Мое положение дает мне возможность основательно исследовать загадку человеческой личности, ведь в Геле трудно сказать, кто ненормальный, а кто в своем уме. Мои близкие друзья зовутся именами, взятыми из книг, и такому сведущему в литературе человеку, как я, нетрудно довести их автопортреты до совершенства. Вчера мы с Шерлоком Холмсом опять обсуждали хитросплетения дела о “Шести Наполеонах”, и я предложил самому Наполеону альтернативный результат сражения при Катр-Бра 16 июня 1815 года, который существенно изменил бы исход битвы при Ватерлоо два дня спустя. Диоскорид оказался бесценным помощником в моих исследованиях касательно Чая из трилистника; его открытие, что лапчатка в сочетании с аконитом воздействует на наше личное восприятие времени, стала огромным шагом вперед. Некоторый интерес к этим находкам проявил и Бл. Августин, поскольку они в известной мере обосновывали его постулат о том, что время есть память.

Витгенштейн навещает меня ежедневно. Порой он несколько часов сидит без единого звука, а затем молвит гномическое высказывание, над значением которого я бьюсь несколько дней. Но стоит мне сформулировать его заново, как Витгенштейн нетерпеливо отбрасывает собственный тезис, заявляя, что с его стороны было глупостью даже подумать об этом. В другой раз он может возбужденно развивать долгую и дотошную философскую парадигму. К примеру, сегодня он выдвинул следующее.

Представьте себе некий городок, в котором от полицейских потребовали собрать информацию о каждом из жителей — его имя, возраст, откуда он родом, его профессия, досуг, его товарищи и тому подобное. Эти данные фиксируются, сохраняются и некоторым образом используются, поскольку в нашем воображаемом городе важно знать, что его обитатели могут совершить или вознамериться совершить при любых заданных обстоятельствах. Однажды, опрашивая очередного горожанина, полицейский обнаруживает, что тот не выполняет никакой работы, что у него нет никаких увлечений, что он не поддерживает ни с кем знакомства — в общем, давайте представим себе, что этот горожанин не знает даже (либо отказывается разглашать) свое имя и возраст. Полицейский все эти факты записывает, так как они тоже являются полезными данными об этом человеке! Что вы на это скажете, дорогой Метерлинк? спросил Витгенштейн.

Возможно, отвечал я, будь полицейский достаточно наблюдателен, он мог бы добавить несколько дедуктивных выводов, которые сделал бы, исходя из внешности горожанина. Благодаря Холмсу я знаю, что, скажем, по запонкам, состоянию брюк на коленях и обуви можно судить о роде занятий человека — по крайней мере, в последнее время; что рукава и ногти больших пальцев — самые красноречивые свидетели; и что нигде индивидуальность не оставляет столь глубокого отпечатка, как на трубках, за исключением, быть может, часов и шнурков.

Витгенштейн посмотрел на меня с раздражением.

Механика! воскликнул он. Сплошная бездушная механика! И с ее помощью вы рассчитываете проникнуть в тайну бытия? Знаете, Метерлинк, возможно, вам стоит написать книгу. Костюмированную драму, в которой действующие лица описаны исключительно в понятиях внешности и ничего внутреннего, никаких мыслей им не дозволяется.

Кстати, сказал я, как раз сегодня я начал одно повествование. Вчера в архиве нашей библиотеки я обнаружил детские письма от своего двоюродного брата, которые считал навсегда утерянными. Ума не приложу, как они туда попали, но это напомнило мне, что пред лицом Бога ничто не утрачено навеки, поскольку всё, что когда-то было, для Него пребудет всегда. Возвращение этих писем глубоко меня взволновало, и на мгновение я увидел в них тот, утраченный мир моего детства.

Меня вдруг осенило, что с помощью ресурсов моей библиотеки можно создать правдоподобную историческую реальность — мир, который лишь незначительно отличался бы от нашего, — используя подробности того рода, что вы только что упомянули. Хотите, я прочитаю вам несколько первых предложений?

Витгенштейн философски пожал плечами, и я начал:

“Возможно, когда-нибудь я вернусь в мир, в который пришел изначально. А сейчас я хочу записать хоть что-то, пока совсем не забыл, кто я на самом деле.

Первое, что вспоминается, это цвета обоев в моей спальне и их меловой вкус под ногтями…”

ОСНОВНЫЕ ИСТОЧНИКИ