До свидания, Сима - Буркин Станислав Юльевич. Страница 46

Мне же трудно себе представить, что может быть страшнее испанского скандала, помноженного на тонкость почти вафельных стен. С этим было связано то безумие, которое возможно только в страшном сне и в Испании. Ранним утром меня разбудила ссора Мерседес и Матильды, бушевавшая где-то под моим окном в саду, я, тихо матерясь, встал, чтобы притворить деревянные жалюзи-ставни, и ни за что ни про что получил запущенным снизу тапком.

Вечером мы как обычно компанией сидим в ресторанчике Хавьера против морского берега и угощаемся местными коктейлями (мне подают безалкогольные, но я потягиваю из трубочки у Мерседес мартини с водкой и аперитивом). Первое время я торчал за столиками на террасе, чтобы смотреть на танцы с огнем, где десяток парней выделывали трюки с зажженными с двух концов факелами, а другой десяток подыгрывал на бубнах и самых разных барабанах. Но в этот вечер на улице было слишком душно, и я предпочел сидеть с друзьями Мерседес в более прохладном, благодаря кондиционеру, зале.

Неожиданно к нам подошел тот самый индус, который раздавал на улице рекламки «Робин Гуда». Вид у него был хмельной и цветущий. Сразу видно: хочет поделиться хорошими новостями.

— Я познакомился с испанской девушкой, — объявил юноша. — Нет! Точнее, настоящей испанской женщиной. Она такая… такая…

— Толстая? — спрашивает Мерседес.

— Нет, а что? — испугался индиец.

— Значит, не испанка, — отсекла Мерседес и отвернулась к Эцио.

— Фак! Фак! — начал убиваться индиец.

— А что, все испанки толстые? — спросил я у Мерседес.

— Конечно.

— Но ты не толстая.

— Я не испанка, я каталонка.

— А почему обязательно испанка? — спросил я у повесившего голову индийца.

— Да потому, что из тех девяти с половиной женщин, с которыми я познакомился в Испании, не было ни одной испанки.

— А почему с половиной?

— Одна из них была трансвестит.

— Как это?

— А это когда, знаешь, женщина, в которую ты влюбляешься, в конце признается, что она мужик.

В один прекрасный день Эцио повез нас кататься по Каталонии. И вот мы виляли по серпантинам вдоль пьянящего средиземноморского берега, проносились мимо плосковерхих вилл и ненадолго окунались в тень густых темных лесов, потом выныривали на ослепительное солнце, и снова горы и голубое море, окаймленное белой пеной под отвесными скалами. Солнце было ослепительное, и на блестящее море было больно смотреть. Эцио шутил и поддавал газу на резких, почти круговых поворотах, отчего мы с Матильдой падали друг на друга на заднем сиденье и гневно в два голоса ругали шаловливого водителя, тайно благодаря.

Эти шуточки продолжались до тех пор, пока наш переваливающийся интим на заднем сиденье не разрушился отчаянным воплем Матильды. Эцио ударил по тормозам, и машина закачалась, остановившись под цветущими мимозами. Я хотел помочь Матильде выбраться, но она злобно оттолкнула меня и, прикрывая рот руками, убежала в кусты.

— Уже? — удивленно повернулась ко мне Мерседес. — Такими темпами к концу каникул у вас будет пятеро.

— Не понимаю, — раздраженно прикинулся я, искренне переживая за мою спутницу.

— Не волнуйся, — по-дружески сказал Эцио. — Это нормально. Посмотри, сколько людей ходит по улице. Все они появились на свет таким же образом.

— Не понимаю, — честно признался я.

Эцио вышел из машины и начал ломать желтые веточки мимозы, составляя в руке букет.

— А ты чего сидишь, мимоза стыдливая? — спросила Мерседес. — Иди, собирай для Матильды.

Я ненавижу, когда мне говорят, что я должен делать. Но я знал, что Мерседес ревнует меня к сестре и потому издевается, поэтому гордо вылез из машины и направился к дереву.

Букет у меня получился жалкий, потому что в свои годы я был почти на метр короче Эцио. Но, к моему удивлению, Матильда не только приняла букет, но и как-то таинственно возвысилась в своем обычном молчании и всю дорогу ехала, глядя в окно и прижимая букетик к своему животу.

— Хотите, я покажу вам нечто? — спросил Эцио. — Но для этого нам придется пройтись пешком.

Все согласились, он свернул к морю, и мы поехали через лес по очень пыльной дороге. Мы вылезли из машины на солнцепек и пошли по красной дорожке через сад с пальмами и магнолиями в сторону старинного монастыря, который оказался необитаемым. Я подумал, что к нему-то Эцио нас и ведет, но он обошел церковь, и мы оказались на устланной кирпичной крошкой площадке со старой сосной, ветви у которой извивались как пойманные за хвосты змеи. Площадку окаймляла балюстрада, за которой открывался поразительный по своей красоте вид. Терраса выдавалась далеко вперед высоко над морем, и с обеих сторон виднелись один за другим скалистые мысы, кверху превращавшиеся в поросшие густым лесом горы.

— Спустимся немного! — позвал Эцио и перемахнул балюстраду.

Мы с Мерседес и ее сестрой переглянулись и полезли следом. Внизу разбивались белыми взрывами и грозно рокотали волны, кривые деревца росли, свесившись над утесом и крепко ухватившись корнями за скалы. Мы хватались за жесткие, как поручни трамвая, корни и находили места, куда лучше поставить ногу на шершавом красном камне утеса.

Чем ниже, тем спуск становился круче, и вскоре мы карабкались как неумелые скалолазы по отвесной скале. Внезапно Эцио, ловко спускавшийся подо мной, куда-то исчез. Я окликнул его. Никто не отозвался. Я понял, что, должно быть, под нами пещера, и продолжил спускаться.

Так оно и оказалось, под кустом, прилипшим к небольшому каменному карнизу, был лаз в мрачное прохладное подземелье. Поначалу мне чудилось, что помещение заполнено совершенно непроглядной тьмой, но как только глаза немного привыкли, я обнаружил, что перед нами целая низкая комната с каменной чашей посередине, похожей на чашу фонтана.

— Что это? — указал я на сосуд.

— Жертвенник или кадильница, — сказал Эцио и поманил меня за собой.

В глубине было еще одно помещение, где стоял плоский идол в виде верхней части человеческого силуэта. Почти у самого пола в каменную раковину струилась вода.

— А это что? — все больше удивляясь, спросил я.

— Это биде, — сказал Эцио.

Я рассмеялся. В это время ветви, заслонявшие вход, отодвинулись, и в пещеру упал яркий солнечный свет.

— Эй, где вы там? — позвали подтянувшиеся девочки.

— Эцио утверждает, что это — биде, — указал я Мерседес на фонтанчик. — Не хотите воспользоваться?

— Я не шучу, это — древний умывальник, — сказал Эцио. — Там наверху, на месте христианской церкви, был античный храм. Точно неизвестно, кому он был посвящен. Но очевидно, это было забавное божество, потому что кругом было много подобных местечек. В этой скале четыре такие ниши, а наверху наверняка была еще священная роща, и там, где теперь церковный сад, было тоже немало укромных беседок и кущ для обрядовых сношений.

— Вот было здорово! — воскликнул я.

Мы вылезли из входа в капище и стали карабкаться наверх.

— А много в Испании сохранилось памятников древности?

— В Каталонии, — ответил Эцио, — очень много руин оборонительных сооружений, но сохранились и кое-какие гражданские объекты. Например, знаменитые римские бани в Эмпориях.

— Это далеко?

— Поехали! — махнул рукой Эцио.

По дороге мы заехали поужинать в ресторан и не заметили, как начало темнеть. Когда добрались до античных развалин, были уже сумерки, и во многом приходилось верить Эцио на слово.

Неумолимо надвигалась череда праздников — феерия. Весь дом пришел в движение, и у нас все было спланировано по часам. Это был самый страшный день из всех моих дней, проведенных в Испании. Но тогда мне было только интересно узнать, как люди отводят в этой стране душу, и я это узнал.

Сначала все было мирно и спокойно. Тогда мы на микроавтобусе Хавьера поехали в замок близ городка Росес недалеко от французской границы, где должно было состояться ренессансное представление с участием Матильды. Кастилия располагалась на узком мысу, и одна из ее зубчатых башен нависала над морем. С другой стороны была небольшая площадь, в будни служившая паркингом, на которой и развернулось представление.