Да здравствует король (ЛП) - Хара Кай. Страница 61

— Ты прощен. — Я поднимаю колено между его ног и угрожающе прижимаю его к члену. Я не оказываю сильного давления, просто нажимаю достаточно сильно, чтобы передать сообщение.

Он напрягается.

— Но никогда больше не говори со мной так. У меня от общения с тобой голова кругом идет. В один день ты внимателен, в другой — жесток. Я слишком много раз оправдывала себя за нашу короткую совместную историю; я терпелива, но даже у меня есть предел. Соберись с мыслями, или в следующий раз я поставлю себя на первое место и не прощу тебя. — Я ставлю ногу на землю, ослабляя хватку на его члене.

Его тело расслабляется, физически прогибаясь от облегчения.

Его голова опускается на мое плечо, и он поворачивается, чтобы зарыться лицом в мою шею.

— Я буду, — пробормотал он. — Мне жаль.

Он никогда не говорил мне этих слов до пяти минут назад. Каждый шаг вперед — это как вырывание зубов из этого человека.

Но для меня это того стоит. Он совершенно не замечает никого, кроме меня, и я думаю, что во многом это происходит потому, что мы относимся к травмам друг друга через наш собственный опыт. Его жизнь была гораздо более привилегированной, чем моя, и все же во многих отношениях это было гораздо более суровое, изолированное и болезненное существование.

Я хотела материальных благ, но никогда не нуждалась в любви. Даже отсутствие отца в моей жизни компенсируется огромным количеством любви, которую испытывает ко мне мама.

Я видела человека, который скрывается под обидой и злостью, я знаю его настоящего. С каждым днем он все больше и больше опускает свои стены. Мне часто кажется, что мне приходится тащить его за собой на каждом сантиметре пути к прогрессу, но мы добиваемся этого. Это могло бы стать серьезным препятствием, но мне кажется, что мы преодолели его вместе.

Мы остаемся так некоторое время. Его голова на моем плече, его руки на моих бедрах. Я прижимаюсь щекой к его груди, мои руки обхватывают его шею.

Я обнимаю его, медленно раскачиваясь взад-вперед.

Мне больно думать о том, что он сейчас переживает. Я не могу представить, что потеряю маму.

Это закрытая дверь, которую он никогда не сможет открыть.

А за этой дверью — множество ран, которые гноятся.

— Спроси меня, почему я вернулась, — говорю я ему.

— Почему ты вернулась?

— Потому что я люблю тебя, — шепчу я.

Слова вылетают прежде, чем я успеваю подумать, стоит ли их произносить. Наверное, сейчас не самое подходящее время. Его мама только что умерла, и мы поссорились сильнее некуда.

Но сейчас подходящий момент, чтобы сказать их, потому что я чувствую их.

Я люблю его. Где-то на этом пути я влюбилась в Роуга, и это единственное, что я говорила, что этого не случится, пока я буду в Европе. Я не была против, но это, конечно, не было моим приоритетом.

Никаких лишних отвлечений, говорила я себе.

Посмотрите на меня. Обернувшись вокруг самого большого отвлекающего фактора, который я смогла найти.

Он отталкивает меня и смотрит мне в глаза. Его взгляд пронизывающий — он ищет ложь.

— Почему?

Я выдыхаю смех.

— Только ты можешь задавать этот вопрос, — говорю я ему. — Почему? Потому что, несмотря на то, что ты прилагаешь столько усилий, чтобы оттолкнуть людей и заставить их ненавидеть тебя, тебя очень легко полюбить.

Я открываю себя перед ним. Я позволяю ему увидеть истину этого утверждения в моем взгляде.

— Скажи это еще раз.

— Я люблю тебя. И я никогда тебя не оставлю.

Он хватает меня и поворачивает нас, а затем усаживает на стойку. Схватив мои шорты за подол, он стягивает их, а затем и трусики.

— Как может такой идеальный человек любить такого ужасного. — Он размышляет, стоя между моих ног и блуждая глазами по моему лицу.

— Ты не так плох, как притворяешься. — Я шепчу, обхватывая его лицо ладонями. — Я люблю каждую часть тебя, но настоящая часть тебя, скрытая под всеми обидами, та сторона, которую ты, кажется, показываешь только Рису и Фениксу, а теперь иногда и мне, это Роуг — тот, которого я люблю больше всего. Спасибо, что показал мне эту часть себя.

Его глаза потемнели от желания, когда я произнесла эту маленькую речь, и его рот опустился вниз, чтобы впиться в мой в обжигающем поцелуе. Он расстегивает молнию и достает свой толстый член. По его длине тянутся вены, отчего он выглядит устрашающе. Он сплевывает на свой член, и, о боже, это чертовски возбуждает. В этом есть что-то первобытное.

Он приставляет головку своего члена к моему входу и проталкивает его внутрь, толкается дважды, прежде чем войти в меня до основания.

— Как, блять, туго. — Он рычит мне в ухо, толкаясь бедрами, входя и выходя из меня. — Я никогда не устану от твоей киски.

— Ммм… — Я стону ему в ответ, сосредоточившись на своем нарастающем оргазме.

Его пальцы крепко сжимают мою попку и бедра, пытаясь прижать меня еще ближе к себе.

— Еще раз.

— Я люблю тебя.

Он кончает с ревом, яростно вколачиваясь в меня в течение бесконечных секунд, пока его оргазм растягивает и распаляет меня. Мои стены сжимают его, как тиски. Я опускаю лоб на его плечо, чтобы он помог мне удержаться, когда я падаю.

Он поворачивает голову и целует уголок над моим ухом.

— Хорошая девочка.

— Черт. Черт, черт, черт.

Эти слова приветствуют меня, когда я захожу на кухню. Дверца духовки открыта, и Беллами раздувает выходящие из нее клубы дыма, пока звучит сигнал тревоги.

— Ты что, хочешь сжечь мой дом? — сухо спрашиваю я.

Она поворачивается на звук моего голоса, на ее лице появляется расстроенное выражение.

— Нет! Я отвлеклась и забыла про лаваш. — Она показывает мне черный диск в своей руке. — Теперь это угольный хлеб.

Она босиком, в волейбольных шортах и одной из моих футболок. Ее волосы растрепаны от того, как я хватал и дергал их прошлой ночью, а на ее теле видны следы моей одержимости ею.

Следы укусов и синяки покрывают ее бедра и шею. Я рычу от этого зрелища, мой член твердеет. Она просто сногсшибательна.

Я достаю из духовки еще два подгоревших диска и уже собираюсь выбросить их в мусорное ведро, когда замечаю их неровную форму.

— Ты сделала это сама?

Она кивает, доставая из холодильника еще тесто.

— Да, сделала. У меня осталось немного теста, так что я могу сделать еще. — Она говорит, прежде чем надуть губки. — Но я испортила сюрприз.

Я вопросительно поднимаю на нее бровь. Она тянется к холодильнику и достает пару мисок и салатницу. Она снимает крышки с посуды и говорит при этом.

— Ты упомянул несколько блюд из своего детства, и я решила попробовать их приготовить. — Я заглядываю в открытую посуду, и мое сердце учащенно забилось, когда я узнал яркие зеленые цвета таббуле и почувствовал запах дымка свежеприготовленного баба-гануджа.

— Ты приготовила это для меня?

Она кивает.

— Ты мало рассказывал мне о ней, но я подумала… Я подумала, что это может быть хорошей данью уважения. Конечно, они не будут такими же вкусными, как у твоей мамы, я просто использовала рецепты, которые нашла в Интернете, и я уверена, что они были из ее семьи, но я попробовала все, и это хорошо. Ну, кроме манакиша — я правильно произношу? — В любом случае, да, я не хотела его сжигать, и еще неизвестно, будет ли он хорош, но, — она делает паузу. — Я хотела попробовать. — Добавляет она, пожимая плечами, что должно выглядеть безразличным.

Но теперь я ее хорошо знаю. Когда она нервничает, то говорит бессвязно, и по тому, как она незаметно смотрит на меня из-под ресниц, я понял, что ей не терпится увидеть мою реакцию.

Я хватаю ее за бедро и притягиваю к себе. Удивленная этим движением, она испуганно вскрикивает, когда я прижимаю ее тело к себе.