Притяжение влюбленных сердец (СИ) - "Цветы весеннего сада". Страница 150

К тому же архитектор оказался примерным семьянином и, испросив разрешения, на лето привез сюда свою супругу, Елизавету Петровну. Семья Бондаренко поселилась по соседству с домом начальника каторги, и Яков надеялся, что женщины подружатся. Он все опасался, что Аннушка затоскует в глуши.

- Господин Штольман, простите за мой неуместный вопрос, - спросил однажды Илья Андреевич, - а почему не приходит посмотреть на стройку Анна Викторовна, она же так активно работала над проектом? Ей нездоровится?

Яков вздохнул. Архитектор попал в точку. Аня была здорова физически, но после сретенских событий травмировалась душевно, насколько сильно, он не понимал, с тревогой подмечая все новые и новые признаки.

Он решился поделиться с неравнодушным служащим.

- Анна Викторовна сильно грустит. - подбирал слова Яков. - Она здорова в привычном понимании этого слова, но я чувствую, что что-то не так. Дело в том, что не так давно она испытала сильное потрясение, и пока не может до конца восстановится. Вылечить душевные травмы способна только забота и время.

- И любовь. - понимающе улыбнулся Бондаренко. - передайте пожалуйста Вашей супруге, что стройка в полном порядке, и она может прийти посмотреть в любое время.

Надворный советник знал о чем говорит.

Яков зря думал, тогда, в лесу, возвращаясь из охотничьей заимки, что его снегурочка оттаяла. Она лишь сбросила оцепенение и заговорила. Внешне казалось все также, как и раньше, но иногда при близком общении, он ловил в глубине ее глаз затаившийся и спрятавшийся страх.

Супруга перестала радоваться. Порой Аня надолго задумывалась и не слушала того, что ей говорил, больше не смеялась и улыбалась тоже реже.

Она совсем перестала гулять одна, словно страшась чего-то. Аня распахивала свои голубые глаза, когда он спрашивал о том, была ли она где-нибудь сегодня. Неловко смущаясь, Анна объяснялась, что нет, не хотелось, да и по хозяйству распоряжений много.

В один из дней Яков всполошился и развил активность, призванную чуть растормошить драгоценную жену. Она соглашалась выйти из дома только с ним, по вечерам или днем по выходным.

Яков был рад и этому. Он, беспокоясь, чуть ли не силком вытаскивал жену на прогулку, и они вместе много ходили.

Гуляли до реки, чтобы посмотреть на начинающийся ледоход, ходили и в близлежащий лесок, наблюдать как набухают почки на деревьях и показываются первые листочки. Яков давно приметил, что Ане нравилось ходить на смотровую площадку, расположенную на высокой пологой сопке. Ходили и туда. На сопке было много кустов цветущего дикорастущего абрикоса - родственника японской сакуры. Крупные нежно-розовые цветы распускались раньше остальной растительности и были очень красивы. Яков иногда срывал несколько тонких веточек и дарил любимой, надеясь, что она лишний раз улыбнется.

На берегу реки Анна подставляла лицо ветру и солнцу и в блаженстве прикрывала глаза.

В такие моменты Яков обнимал ее со спины, и супруга расслаблялась.

- Выдыхай, Анечка, любимая. - говорил он ей, перемещая руки на плечи, и Аня послушно дышала, понимая без лишних слов, о чем Яков говорит, высвобождая накопившийся и застрявший страх. Он интуитивно растирал ей спину, скованную гнетом переживаний.

Француз напугал ее сильнее и глубже, чем показалось вначале.

Если бы Яков мог забрать себе ее боль, он бы забрал не раздумывая, но у него не получалось.

По ночам Аня вцеплялась в мужа руками и ногами и не отлипала до самого утра, прижавшись щекой к его плечу. Якову было хорошо с ней, он был готов терпеть мурашки и покалывание в затекших конечностях сколько нужно, однако он чувствовал и знал, что такое поведение для супруги нехарактерно.

Обычно Аня, намиловавшись и нагревшись об его жаркое тело неизменно увеличивала дистанцию, а то и во сне могла капризно ногой лягнуть, если он обнимал ее слишком крепко. Лучше бы лягала, ей Богу, лишь бы так не тревожилась.

А каким беспокойным стал ее взгляд, обращенный на него!

Яков буквально физически чувствовал страх жены, запустивший крепкие щупальца ей в душу и сердце.

Они много говорили о том, что произошло. Более всего ее удручало, что Жан убил двух городовых. Она сокрушалась, что не могла ничего придумать, ничего не могла поделать, кроме как подчиниться.

Ее поразила собственная невозможность и неготовность сопротивляться чужой грубой силе.

Когда Яков просил Аню описать свои чувства, она назвала три главных - страх, беспомощность и унижение. Сам же Яков чувствовал сильный гнев. Настолько сильный, что кулаки сжимались сами собой, когда он вспоминал Разумовского. Без его разрешения Лассаль и близко не подошел бы к Анне, тем более не стал бы запугивать физически.

Яков винил себя в произошедшем, что не предусмотрел, не смог сберечь и защитить. Все что произошло было напрямую связано с его службой. Значит, с него спрос вдвойне.

Неделя проходила за неделей, и вот уже последний месяц весны подходил к своему концу. Солнце палило вовсю, дел на службе только прибавлялось, а кусочек льда в сердце его принцессы никак не хотел таять.

Яков знал, что ответственен в этом прежде всего он сам. Кроме злой чужой воли в произошедшим он ясно увидел свои недоработки. Предателя в окружении следовало вычислить немедленно. Он составлял список возможных причастных, куда зачислил практически всех, кроме себя и Анны.

Проблема состояла еще и в том, что если в данное время “крот” спит и никак не проявляет себя то, и вычислить его не представляется возможным. Оставалось лишь наблюдать и ждать удобного случая.

Как оказалось, перемены в Анне заметил и Алексей Юрьевич. Яков неоднократно ловил его задумчивый и чуть печальный взгляд на своей супруге. Племянник понял, что здесь привычным балагурством делу не поможешь, поэтому прекратил в своей идиотской манере, раздражающей Штольмана безмерно, “смешить тетушку”. У него была пара неудачных попыток рассказать историю из жизни, но при его рассказах взгляд Анны становился совсем отсутствующим, и Алексей унял свои неуклюжие попытки.

Казалось, племянник заразился всеобщей серьезностью и выглядел едва ли не удрученнее, чем сам Яков Платонович. Если Штольману удавалось поймать улыбку своей ненаглядной, ответ на ласковый поцелуй или смущенный, чуть радостный взгляд, то Алексей натыкался на стену вежливого отчуждения.

Анна понимала, что племянник не виноват, но она не могла ничего с собой поделать. Старательно выполняя роль хозяйки дома, она закрылась ото всех, кроме мужа. В нем она всегда чувствовала любовь, опору и поддержку, согревающую ее даже в самый ненастный день. Супруг был для нее всем - другом, рыцарем и светом в окошке.

Яков усилил охрану, но быстро понял, что Анна не предпринимает попыток выбраться из дома. Ее кабинет пустовал, просители перезаписывались, ожидая выздоровления госпожи Штольман, а на стройке сиротливо хозяйничал архитектор Бондаренко.

Однажды днем, когда Яков, сосредоточившись, вновь работал с бумагами, швейцар принес ему телеграмму.

- Ваше Высокоблагородие! Срочная, заграничная! - с придыханием сказал служащий. Швейцар никак не мог привыкнуть, что начальнику каторжного района отправляют послания из столь экзотических мест.

Обычно подобного рода телеграммы предназначались Анне Викторовне. Мария Тимофеевна, разобравшись в быстроте и удобстве этого типа связи, присылала дочери одно послание за другим. Приходили Анне и пухлые конверты с письмами, и объемные посылки, но возможность отправить послание быстро и столь же быстро получить ответ очень привлекала госпожу Миронову.

Поэтому матушка Анны Викторовны, не смотря на высокую стоимость подобных сообщений, посылала одну телеграмму за другой. Анна добросовестно отвечала ей тем же. Яков был не против. Все, что угодно, лишь бы скрасить матери и дочери тоску друг по другу, и лишь бы любимая лишний раз порадовалась.