Церковь в мире людей - Кураев Андрей (протодиакон). Страница 63

А уж как представлен Дионис на страницах позднеантичной поэмы “Деяния Диониса” [171] – цитатами передать нельзя. Можно только общее впечатление: «Это культ особого рода сексуальности, построенный на постоянном взаимопереходе мужского и женского, причем, именно взаимопереходе, а не андрогинности (при которой различие полов как таковых все равно бы сохранялось). Постоянная смесь мужественности и женоподобности в образе Диониса – основополагающая его особенность и в поэме, и в том позднеантичном культе Диониса, который вдохновлял ее автора. Биография Диониса, как она описывается в поэме, равно как и многочисленные сцены, в которых участвуют другие герои, представляют собой нечто из ряда вон выходящее даже для греко—римской литературы. Структурообразующие мотивы поэмы почти без исключения принадлежат к области девиантного сексуального поведения (даже если не относить к этой области вполне нормативный для античного мира гомосексуализм). Сколько—нибудь подробный анализ содержания поэмы необходимо вести, вследствие этого, средствами сексопатологии и психиатрии, и мы упомянем лишь основные выводы такого анализа. Поэма погружена в мир инфантильных сексуальных фантазий, соответствующих, за малым исключением, прегенитальной стадии, когда различие мужского и женского не играет роли. По содержанию эти фантазии носят ярко выраженный садо—мазохистский характер. Отметим, что здесь налицо мотивы изменения естества и употребления для этого силы» [172].

Аполлон же был влюблен в мальчика Гиацинта (Аполлодор. Мифологическая библиотека 1,3,3). Но в Гиацинта влюбился и другой бог – бог ветра Зефир. Не встретив взаимности, он решил отомстить Аполлону и Гиацинту. Однажды, когда Аполлон ("златокудрый Феб") играл с Гиацинтом и учил его метать диск, Зефир подул, отклонил летящий диск, и тот размозжил голову мальчику, из могилы которого и выросли цветы гиацинты (Овидий. Метаморфозы 10,175—195)…

О том, как греческие философы (Солон, Диоген, Зенон) вожделели к своим мальчикам Апулей подробно говорит в своей апологии (Апология или О магии, 9 и 10).

Так что греческие гомосексуалисты просто подражали своим богам и героям [173] и философам, начитавшись коих они рекомендовали: «жениться следует всем, а любить мальчиков пусть будет позволено только мудрецам» (Лукиан. Две любви, 51)…

И если правда, что греческие философы свою мудрость изначально привезли из Египта, то, возможно, что вместе с мудростью они заимствовали и мужеложство. [174]

И вдруг над этим миром раздались слова ап. Павла: "Не обманывайтесь: мужеложники Царства Божия не наследуют. И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего" (1 Кор. 6,9—11).

Мужская любовь была возвращена женщинам и освящена церковным таинством… Христианство вернуло мужчин женщинам, может быть, в благодарность за то, что во время Евангельских событий ни одна женщина не причинила ничего дурного Христу – ни словом, ни поступком.

Но сегодня этот дар христианства людям оспаривается и осмеивается. Сегодня снова престижно и модно принадлежать к "розоВо-голубой тусовке".

Ограничусь лишь двумя газетными новостями:

Мы тоже ответа ждать не будем. Просто отдадим себе отчет в том, какое именно "христианское наследие" объявляет отжившим и устаревшим "новый мировой порядок", громко декларирующий свои притязания на приватизацию третьего тысячелетия. В школах Сан—Франциско первоклашки уже пишут диктанты, в которых вместо традиционного зачина "Жили—были дед да баба", поставлена новая модель "семейных" отношений: "Жили—были Джон с Джеком…".

Вас уже тошнит? Значит, в Вас еще жива христианская культура. Значит, Вы родом из христианского Средневековья. Значит, в "новом мировом порядке" XXI века у Вас будут проблемы.

ЦЕРКОВЬ: "МИР ИСКУШЕНИЙ"

Эта глава носит неправильное название. Если говорить богословски корректно, то искушение – это или действие диавола, ставшее препятствием для христианина на его пути к Богу, или собственное греховное влечение человека. В этом смысле Церковь, конечно, не столько мир искушений, сколько средство преодоления этих искушений. Но в современном церковном лексиконе это слово как—то ощутимо поменяло свой смысл. Оторвалась у семинариста пуговица на кителе – и он в сердцах говорит: "Искушение!”. Послали этого юного богослова после обеда на уборку снега – “Вот искушение—то!”. Нет, он не собирался идти читать псалтырь в этот час. Он собирался поспать перед вечерними занятиями. Начальство решило иначе – и оказалось, что это “искушение”. Искушение стало церковным эквивалентом слова “проблема”. По своему точному смыслу искушение есть препятствие при осуществлении Замысла Божия. В нашем сегодняшнем лексиконе искушение есть препятствие при осуществлении наших человеческих и зачастую даже вполне бытовых планов. Пожалуй, это слово даже стало словечком—паразитом, употребляемым слишком часто и потому вовсе не кстати.