Дураков нет - Руссо Ричард. Страница 46

– Какой счет? – спросил Салли.

– Не знаю, – признался Роберт Холзи.

– Мне говорили, вы здесь за главного, – сказал Салли.

– Так и есть, – согласился старик. – Когда я заснул, вел Даллас.

– Он и сейчас ведет, – сообщил Салли. – Если спросят, скажете, счет двадцать – четырнадцать.

– Где все? – Верин отец обвел взглядом комнату.

– Увидели меня и разбежались, – объяснил Салли.

Мистер Холзи улыбнулся.

– А меня, значит, бросили.

– Закон джунглей, господин мэр, – сказал Салли. – Как вы себя чувствуете, хорошо?

– Не так чтобы плохо, – прохрипел старик. – Но я не расстроюсь, если проиграю эту битву.

– Невесело вам живется?

– Какое уж тут веселье.

– Главное, чтобы ваша дочь этого не слышала, – предупредил Салли. – Вы думаете, хуже быть не может, а вот и может.

– Как поживает моя старая подруга миссис Пиплз? – полюбопытствовал мистер Холзи.

Мисс Берил – одна из немногих – пылко поддерживала его обреченную предвыборную кампанию.

– Все так же, – заверил его Салли. – За двадцать лет ничуть не изменилась.

– Как думаешь, отчего люди несчастны? – вопросил Роберт Холзи, чем смутил Салли, тот сперва решил, что бывший тесть имеет в виду его хозяйку, но потом догадался, что старик говорит о своей дочери, та тоже за двадцать лет ничуть не изменилась.

– Не знаю, – признался Салли.

– В этом виноваты или они сами, или мы, – продолжал Роберт Холзи, точно никак не мог решить, что из этого верно. Некоторое время они смотрели футбол. – В этом-то вся и беда, когда ты больной и старый, – произнес он, хотя Салли думал, что разговор окончен. – Тебе нечем заняться, кроме как размышлять.

Ответить на это было особенно нечего, и Салли промолчал, а когда чуть погодя взглянул на Роберта Холзи, тот уже снова спал.

Мальчики в ванной раздевались, готовясь мыться, и дрались. Питер открыл дверь и увидел, что Шлёпа замахнулся на брата, а Уилл, хоть был старше и крупнее, робко пятится от него. Шлёпа, застигнутый в момент нападения, смотрел скорее с досадой, чем со смущением, а Уилл – с облегчением, но было ясно, что продлится оно недолго.

– Шлёпа, прекрати, – сказал Питер младшему мальчику. – Не смешно.

Уилл посмотрел на брата, послушается ли тот отца, но без особой надежды.

– Раздевайтесь. Залезайте в ванну. И смотрите, чтобы вода не перелилась, иначе бабушка спустит с вас шкуру, – произнес Питер и понял, что предупреждение его не достигло цели. Он даже заметил на губах Шлёпы хитрую улыбку.

– А где мама? – с тревогой спросил Уилл. Обычно при их купании присутствовала мать.

Питер раздраженно взирал на ванну. Вода текла бог знает сколько, а ванна не набралась и наполовину. В Бате почти везде плохой напор, но у Веры с Ральфом и вовсе отвратительный, даже душ нельзя принять. Приходилось включать воду минут за десять до того, как принимать ванну, и отрегулировать температуру было практически невозможно. Питер потрогал воду и включил погорячее, рассчитывая, что когда у мальчиков дело дойдет до мытья, вода уже остынет. Бат. До чего нелепое название, твердила Шарлотта, для городишки, где толком нельзя принять ванну [22].

– Где мама? – повторил Уилл. Он всегда терпеливо повторял вопрос, пока не получал ответ.

– В магазине, – раздраженно сообщил Питер, как обычно гадая, не слышали ли мальчики, как родители ссорились перед обедом. – Скоро вернется. И лучше бы вам к ее приходу уже помыться.

И опять Шлёпа хитро улыбнулся. Словно хотел сказать: “Или что?”

Питер закрыл дверь ванной и тихонько спустился в спальню на первом этаже, на самом деле кабинет, где они с Шарлоттой ночевали, когда приезжали к Вере, а мальчики занимали комнату наверху, бывшую детскую Питера. Диван оказался сложен, и Питер понял, что заходила мать и убрала постель. Он сбросил ботинки, растянулся на диване и уставился в потолок. По правде говоря, он понятия не имел, куда подевалась Шарлотта.

В манежике громко закряхтел Энди, Питер приподнялся на локте, посмотрел на малыша, но тот не проснулся, и Питер улегся обратно. Перед поездкой в Бат они с Шарлоттой условились, что после праздника расстанутся, и Питер ждал этого события с двойственным чувством. Он ожидал, что ощутит свободу, но после того, как они с Шарлоттой договорились расстаться, отчего-то приуныл. Тот факт, что это Шарлотта его бросила, а не наоборот, ничуть его не утешал, как он рассчитывал, и сейчас, лежа в бывшем кабинете дома, где вырос, Питер гадал, кем он все-таки не создан быть, мужем или отцом. А может, обоими. Если начистоту, обе роли давались ему с трудом. На прошлой неделе Уилл в гостиной смотрел телевизор, задумчиво ковырял в носу (он вообще был склонен к самокопанию) и выудил такую большую козявку, что изумился и обрадовался. Но поскольку подобным открытием с родителями не поделишься, он сидел на полу, с гордостью рассматривал собственный палец и не услышал, как подкрался Шлёпа. Брат схватил с его пальца козявку и убежал, разъяренный Уилл бросился за ним с криком: “Моя! Моя!”

Когда вспыхнула эта ссора, Питер работал в тесном своем кабинете (на самом деле кладовке, которую делил со стиральной и сушильной машиной Шарлотты), пытаясь закончить статью, хотя знал, что ее никто не напечатает. Узнав, что мальчики сцепились из-за козявки, Питер растерялся – все варианты родительских действий казались ему равно абсурдными. Он перебрал в уме возможные ответы. Можно было, например, обратиться к принципу справедливости (“Шлёпа, отдай брату его козявку. Достань свою из собственного носа”). Или вообще не упоминать о козявке (“Я же, кажется, просил не шуметь, папе нужно поработать”). Или воззвать к благоразумию старшего (“Уилл, я тебя умоляю, неужели тебе правда нужна эта козявка? Отдай ты ее этому маленькому негоднику”). В итоге он так ничего и не сказал, взял свои бумаги и удалился в университетскую библиотеку, где будут тишина и покой. А на прощанье заявил Шарлотте: неудивительно, что меня не взяли в штат и не повысили в должности. Тех, кто живет в сумасшедшем доме, в штат не берут.

Обвинив во всем Шарлотту, Питер передумал и отправился не в библиотеку, а к молодой коллеге, которая с сентября была его любовницей. Она жила в запущенной части города с преимущественно большими и старыми особняками, владельцы поделили их на квартиры и сдавали внаем. Порой Питеру казалось, будто кто-то объявил конкурс, чтобы выяснить, сколько именно малайзийских студентов поместится в доме на пять спален. Дейрдре жила в гостевом домике на заднем дворе такой вот малайзийской общаги, и каждый раз, пробираясь по узкой дорожке, похожей на русские горки, Питер старался дышать глубоко, точно предвидел, что в следующий раз глоток чистого воздуха он сделает еще не скоро.

Дейрдре любила жару и особенно любила расхаживать по дому в белье, и поначалу эта привычка восхищала Питера, как и все в Дейрдре. Сперва он полагал, что Дейрдре ходит нагишом, потому что в сентябре еще жарко и в доме нет кондиционера, но позже похолодало – везде, кроме дома Дейрдре. Однажды вечером после липкого секса он поискал другое объяснение и нашел его. Дейрдре установила термостат на восемьдесят градусов [23]. И в своем университетском кабинете тоже. С техникой Дейрдре дружила, ей удалось разобрать термостат, отключить устройство, не дававшее настроить термостат самостоятельно, и поднять температуру, хотя у себя в кабинете, насколько знал Питер, она не бегала в лифчике и трусах. “Я люблю жару, – пояснила она в тот вечер, когда он обнаружил, что Дейрдре установила термостат на восемьдесят градусов. – Я и сама жаркая”, – промурлыкала она и сунула руку Питера себе в трусы, точно хотела продемонстрировать, что имела в виду.

Месяца через два Питер осознал, что соскучился по прохладе. То, что восхищало его в сентябре, когда по дороге домой из библиотеки он заглядывал к Дейрдре, а она, положив ногу на ногу, сидела в одних трусах на поломанном диване, чавкала персиком и смотрела в темноте телевизор, теперь казалось ему не совсем здоровым. В сентябре Питер, предвкушая это согревающее душу зрелище, петлял по узкой дорожке, уворачивался от низких веток и чувствовал, как у него встает. Теперь, в середине ноября, когда Питер приходил к Дейрдре и вдыхал это тропическое зловоние, он чувствовал разве что тошноту. Казалось, и воздух в доме, и сама Дейрдре находятся в процессе брожения.