Целитель - Кессель Жозеф. Страница 44

Гиммлер встряхнулся и радостно встал с кровати. Доктор не только привел его в хорошее самочувствие, но и развеселил.

— Вот что мне важно — это знать, заинтересованы ли вы лично в освобождении этих заключенных.

— Именно так, — сказал Керстен.

— Тогда я об этом подумаю. Я слишком многим вам обязан, чтобы не обсуждать дело, которое вы принимаете так близко к сердцу. Но срочный ответ вам не нужен?

— Нет-нет, — ответил Керстен. — Но когда я в следующий раз поеду в Стокгольм, он мне понадобится.

— Очень хорошо, — ответил Гиммлер.

Керстен посчитал, что выиграл партию.

Глава одиннадцатая. Западня

Вообще-то Гиммлер должен был еще долго пробыть в своей штаб-квартире в Восточной Пруссии. Доктор знал, как сильно одиночество и уныние Хохвальда влияют на Гиммлера и способствуют его собственному влиянию на рейхсфюрера. В расчетах Керстена на быстрый успех это обстоятельство играло существенную роль.

Но Гиммлера срочно вызвали к Гитлеру в Берхтесгаден, в его логово, его святилище в Баварских Альпах. Там, в святая святых, рейхсфюрер встретился со своим кумиром. После этого Керстен больше ни на йоту не смог продвинуться к своей цели. Не отказывая явно, Гиммлер уклонялся от прямого разговора.

Наконец, в середине июля рейхсфюрер в сопровождении доктора поехал обратно в Хохвальд. В Берлине, где они остановились на несколько дней, у доктора создалось впечатление, что его доводы опять возымели действие, начали, так сказать, вгрызаться в Гиммлера, освободившегося наконец от чар своего хозяина. Там, в столице, доктору ловко, незаметно и действенно помогал Шелленберг.

Но стоило им приехать в Восточную Пруссию, как Керстен почувствовал, что его пациент буквально сам пошел к нему в руки. Он даже удивился, когда понял, какой путь в голове Гиммлера проделала идея, которую он каждый день упорно пытался ему втолковать.

Двадцатого июля 1944 года перед сеансом лечения Гиммлер сам сказал доктору:

— Я думаю, что вы правы. Мы не можем уничтожить всех. Надо продемонстрировать благородство в отношении германской расы.

— Рейхсфюрер, — вскричал Керстен, — я всегда, всегда знал, что вы замечательный руководитель… Как Генрих Птицелов.

В унылой спальне, где доктор лечил Гиммлера, его голос звучал взволнованно, весомо, проникновенно. Это было нетрудно. Перед мысленным взглядом доктора голландцы, датчане и норвежцы тысячами выходили оттуда, где им была уготована смерть. А Гиммлер, лежа на своей грубо сколоченной кровати, блаженно улыбался, слушая восхваления, растрогавшие его до глубины души. Он повторял:

— Да, я должен быть великодушен по отношению к германской расе.

Керстен мягко спросил его:

— А французы, рейхсфюрер? У вас в концлагерях так много французов. Не хотите ли вы войти в историю как спаситель великого народа, чья культура так богата и благородна?

Гиммлер ничего не ответил, а Керстен не настаивал. Это молчание оправдывало все его надежды.

Когда доктор вышел из спальни рейхсфюрера, то больше не сомневался в успехе задуманного предприятия. Он уже прикидывал, когда сможет поехать в Стокгольм, чтобы передать туда благоприятный ответ Гиммлера.

Керстен отпраздновал открывающиеся перспективы грандиозным обедом в столовой штаб-квартиры. Июльская жара также сделала свое дело — и он пошел вздремнуть.

Крепкий сон прервал шофер Гиммлера — он ворвался в комнату, как безумный, и заорал:

— Вставайте, доктор, вставайте! Чудовищное покушение! Но фюрер жив^[60].

Доктора разбудили так резко, что он ничего не понял из этих криков и стал расспрашивать шофера. Но тот уже исчез, оставив дверь настежь открытой. Керстен зевнул, оделся и пошел к бараку, где жил Гиммлер. Рейхсфюрер стоял за рабочим столом и нервно перелистывал бумаги и личные дела.

— Что произошло? — спросил доктор.

Гиммлер ответил быстро и почти не разжимая губ:

— Фюрера пытались убить прямо в его Ставке. Бомба…

Ставка Гитлера была в сорока километрах от штаб-квартиры Гиммлера. Поэтому, подумал Керстен, мы не услышали взрыва.

Рейхсфюрер продолжал торопливо перебирать бумаги.

— У меня есть приказ арестовать две тысячи офицеров.

— Столько виновных? — воскликнул Керстен. — И вы всех знаете?

— Нет, — сказал Гиммлер. — Инициатор покушения — полковник. Вот почему у меня официальный приказ арестовать две тысячи офицеров — и казнить.

Гиммлер отложил бумаги, которые изучал, в папку и понес ее в угол комнаты, где стоял аппарат особенной формы. Керстен хорошо знал, для чего он нужен… Это была машина для уничтожения, превращения ненужных документов в пыль. Гиммлер засунул туда пачку бумаг и нажал кнопку. Аппарат заработал.

— Что вы делаете? — спросил его Керстен.

— Уничтожаю нашу стокгольмскую переписку… Никогда не знаешь… — сказал рейхсфюрер.

Этот жест, этот страх — Керстен увидел, как в одну секунду все его усилия, все надежды превратились в ничто, как пачка бумаг в металлических зубьях машины. Он воскликнул:

— Какое несчастье, что покушение не удалось! Путь для вас был бы открыт.

Гиммлер дернулся, как ошпаренный. На его лице было написано недоумение, монгольские скулы тряслись.

— Вы что, действительно думаете, что для меня было бы лучше, если бы покушение удалось? — тяжело дыша, спросил он.

Потом, увидев, что доктор пытается что-то ответить, он пронзительно завопил:

— Нет, нет, замолчите! Я не имею права даже думать об этом! И вам запрещаю думать об этом! Даже помыслить об этом отвратительно! Я верен моему фюреру еще больше, чем прежде, и я уничтожу всех его врагов!

— Тогда, — сказал Керстен, — вам надо будет уничтожить почти девяносто процентов собственного народа. Вы же сами мне говорили: с тех пор как пошли неудачи на фронте, не наберется и двадцати процентов немцев, которые бы поддерживали Гитлера.

Гиммлер молчал. Потом, как бы пытаясь отомстить себе самому за свое отчаяние, он сказал с холодной злобой:

— Я сейчас же вылетаю в Берлин. На аэродроме в Темпельхофе меня уже ждут Кальтенбруннер и его сотрудники. — Он сжал зубы, отчего скулы выступили еще сильнее. — Мы немедленно начнем работать.

Гиммлер, конечно, понял, какой ужас и отвращение вызвали у Керстена его слова. Он сухо добавил:

— Что же касается вас, то я прошу, сегодня же садитесь на поезд, отправляйтесь в Хартцвальде и ждите моих инструкций.

Керстен провел в поместье десять дней. Все это время погода стояла прекрасная. По берегам ручьев, в чаще леса, в прохладных спальнях царил чарующий покой. Трое мальчишек играли на солнце. Трава и ветви деревьев потрескивали от жары или шелестели под ночным ветерком.

А в это время Гиммлер, Кальтенбруннер и их свора перепахивали всю Германию. Шла безжалостная охота на людей. Заговорщики посмели покуситься на жизнь фюрера. Сотни как невинных, так и виновных расплачивались за оскорбление величества, за святотатство. Истязатели ломали руки и ноги. Топоры в руках палачей и виселицы работали день и ночь. Офицеров в форме вешали в мясных лавках на крюках для свиных и говяжьих туш, зацепив за горло.

Керстен всеми силами внутренней концентрации, которой его когда-то научил доктор Ко, отказывался допускать эти картины в свое сознание. Он должен был отдохнуть, воспользоваться предоставленной ему передышкой. Скоро ему понадобятся все силы, чтобы вновь манипулировать Гиммлером, чтобы опять убедить его освободить заключенных из лагерей. Убедить Гиммлера, которому покушение на фюрера снова вернуло фанатичную верность Гитлеру. Гиммлера, подгоняемого страхом и безумной яростью своего хозяина, желавшего видеть повсюду дымящуюся кровь своих жертв.

Но теперь у самого Гиммлера, охотника на людей, союзником и подмастерьем по части пыток и убийств был главный и неистовый враг доктора — Кальтенбруннер.