Сказание об истинно народном контролере - Курков Андрей Юрьевич. Страница 9

Борщ был вкусным. Может быть, даже вкуснее Маняшиного. И что-то еще в атмосфере этого обеда было родным и близким. И чтобы понять и найти это близкое, Павел на мгновение остановился и перестал жевать. И точно — тиканье часов заполнило тишину, и Павел, найдя взглядом висевшие на стене ходики, уставился на них с любовью и тихой радостью.

Туда же посмотрела и Мария Игнатьевна, доедая салатик. Посмотрела, улыбнулась про себя, перевела взгляд на мужа. Потом принялась за борщ. Ела его культурно, не нарушая атмосферы и не заглушая тиканья ходиков, так обрадовавшего Павла.

Но как ни оберегала она радость Павла, тиканье заглушил дверной звонок.

Выскочив в прихожую, Мария Игнатьевна открыла дверь и увидела Виктора Степановича.

— Павел Александрович готов? — спросил он. — Машина ждет внизу.

— Муж обедает, — чинно ответила Мария Игнатьевна. Виктор Степанович, знавший эту красивую женщину только в меру пересечения их служебных обязанностей, позавидовал Добрынину и посочувствовал себе, имевшему только законную жену, от которой с удовольствием избавился бы по приказу партии. Но партия не приказывала, и жизнь его вследствие этого не менялась в лучшую сторону, а скорее совсем наоборот. Но кого это интересовало?!

В машине Виктор Степанович как старому знакомому пожаловался Добрынину на неприятности, связанные с партийным строительством, обругав при этом совершенно незнакомых Павлу людей. Павел слушал и кивал.

— А зачем вы котомку с собой взяли? — спросил вдруг Виктор Степанович. — Вы же сегодня еще вернетесь в служебную квартиру.

— Да так, — ответил Павел. — На всякий случай.

Виктор Степанович помолчал, потом продолжил ругать своих сотрудников.

Автомобиль выехал на Красную площадь, и тут у Павла сперло дыхание — он увидел Кремль.

Сделав несколько глотательных движений, он повернулся к Виктору Степановичу и, тыча рукой в сторону сердца Родины, спросил сдавленным голосом: Ото Кремль?».

— Да, — ответил тот. — Кремль. А что?

Да, для человека, из окна кабинета которого были видны и колокольня Ивана Великого, и пара рубиновых звезд на башнях, слово «Кремль» имело совсем иное значение, чем для Павла Добрынина из далекой деревни Крошкино. Как-то сами собой захотели выпрямиться ноги, и Виктор Степанович напряженно проследил движение своего спутника вверх, пока голова Павла не уперлась в мягкий потолок автомобиля. Тут-то трепетное напряжение и отпустило Добрынина, и он снова опустился на сидение, не сводя, однако, глаз с дороги, которая вела в — страшно сказать — Кремлевские ворота, а потом и дальше, по святой для каждого советского человека брусчатке.

По этой брусчатке машина ехала медленно, может быть, даже со скоростью обычного пешего человека.

Остановилась так незаметно, что если бы не застывший сбоку угол здания, то Павел бы еще думал, что они едут.

Выходя из автомобиля, Павел взял с собой и котомку, но на этот раз Виктор Степанович промолчал, только вздохнул негромко. На торце здания виднелась невзрачная дверь — должно быть служебный ход. Туда они и направились.

Сразу за дверью стоял милиционер. Он ощупал строгим взглядом Виктора Степановича, потом кивнул ему — тот прошел, а милиционер уже принялся за Павла. Взгляд его заинтересовался котомкой, и, повинуясь четким жестам милиционера, Павел опустил котомку на стол дежурного. Гулко ударил топор о столешницу, и милиционер прищурился. Открыв котомку, он первым делом извлек оттуда мешочек с сухарями, потом все прочее и уже в самом конце — топор. Глядя на последний извлеченный предмет, милиционер задумался, и сопровождалось это такой тишиной, что у Павла заложило уши.

— Товарищ милиционер, — заговорил вдруг Виктор Степанович. — Нас ждет товарищ Калинин.

Милиционер позвонил кому-то из своего начальства, доложил о топоре и подозрительных сухарях, и о том, что посетителей якобы ждет товарищ Калинин. Буквально через полминуты зазвонил второй телефон на столе, и схва тивший трубку дежурный милиционер только то и делал, как кивал в трубку и повторял «так точно» и «слушаюсь».

Опустив трубку на место, он повернулся к Виктору Степановичу.

— Можете идти. Знаете куда?

— Конечно, — ответил Виктор Степанович, и голос его теперь звучал строго.

— Каждый день хожу!

— А это здесь оставьте! — милиционер показал пальцем на котомку и ее содержимое. — С этим приказано разобраться.

— Ну, пошли! — негромко сказал Виктор Степанович Добрынину.

— А… — Павел хотел было спросить о своих вещах, но Виктор Степанович махнул рукой и взглядом указал на мраморную неширокую лестницу, покрытую довольно истоптанной бывшей красной ковровой дорожкой.

— Заберем! — сказал он уже на втором этаже. — Не пропадут ваши сухари!

В скромном кабинете, почти лишенном мебели, их встретил сухощавый высокий мужчина лет сорока пяти в темном костюме с орденом. Он приветливо улыбался, ладонью правой руки поглаживая свою «китайскую» бородку.

— А-а-а! — протянул он, прищуриваясь и разглядывая Добрынина. — Вот вы какой! — и покачал головой, как бы удивляясь и давая внешнему виду Добрынина наивысшую оценку.

Правда, не было понятно: что он имел в виду. То ли открытое и по-простому красивое лицо народного контролера, то ли его одежду, тоже простую и относительно аккуратную.

— Ну заходите, садитесь вот сюда, за столик. Поговорим, — приглашал товарищ Калинин, отступая в глубь кабинета. — Жалко только, что к чаю здесь у меня ничего кроме сахара нет…

Павел открыл было рот, хотел сказать: «А у меня сухари были, да их ваш милиционер забрал!», но не сказал, испугавшись, что в Кремле так разкабисто говорить не положено.

Хозяин кабинета заметил, как Павел хватанул ртом воздух, да смолчал, и спросил его прямо: «А что вы сказать хотели, товарищ Добрынин?» — Да я… У меня к чаю там, в котомке… сухари были, а их забрал…

— Кто забрал?! — сурово спросил Калинин, и улыбка сошла с его лица, превратив добрый прищур его глаз во взгляд двух мелкокалиберных винтовок.

Павел рассказал ему о том, что произошло внизу, и тогда товарищ Калинин выглянул в коридор и что-то прокричал туда, а потом, как ни в чем не бывало, настойчиво попросил посетителей сесть за стол, и сам тоже присел. Это был приставной столик как раз на троих посетителей, делавший всю мебельную комбинацию этого кабинета похожей на витиеватую букву «Т». Но товарищ Калинин не пошел обходить большой письменный стол, чтобы усесться в свое кресло, а присел тут же, словно был третьим посетителем.

Военный внес на подносе три стакана с подстаканниками, сам же и разлил по стаканам чай, потом поставил на столик сахарницу, доверху наполненную рафинадными кусочками. И вышел.

А еще через минуту в кабинет внесли котомку Павла. Внес ее пожилой милиционер, передал прямо в руки владельца и исчез.

— Ну, давайте ваши сухари! — весело скомандовал хозяин кабинета.

Добрынин вытащил заветный мешочек, развязал и высыпал прямо на подносик несколько сухарей. И тут же заметил, что один сухарь был надкушен.

Это же заметил и товарищ Калинин и огорченно покачал головой.

— Что поделаешь, — сказал он. — С дисциплиной у нас, конечно, не все в порядке… Ну да ладно!

И он взял целый сухарь, помочил его в чае и громко грызанул.

За чаем говорили о сельской жизни, о прошлом, о будущем, но разговор шел какой-то несерьезный. А в конце разговора хозяин кабинета посмотрел вдруг пристально на Виктора Степановича и то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «А ты, Степаныч, зря этот галстук у Петренки на селедку выменял! Сдается мне, что галстук-то ворованный…» Павел видел, как его спутник побледнел и пальцы прижал к столу, чтобы не дрожали. А тут еще хозяин кабинета попросил его выйти, чтобы с народным контролером с глазу на глаз побеседовать.

Павлу даже жалко стало Виктора Степановича — так он медленно из-за стола поднимался, словно ему предстояло на казнь идти. Но ничего не поделаешь — вышел, как сказали, и остался Добрынин наедине с товарищем Калининым.