По естественным причинам. Врачебный роман - Люкке Нина. Страница 27

11

Первый пациент после обеда – Комик. В отличие от Толстяка, он мог бы проиллюстрировать собой статью под названием «Победители генетической лотереи». Комик – рослый мужчина сорока с небольшим лет, у него есть жена, сын, дочь, копна волос и море поклонников: он ведет собственное стендап-шоу, играет главную роль в телесериале и регулярно завоевывает всяческие награды. Он не курит, не пьет и не ест мясо. Зато у него случаются депрессии, и он несколько раз пытался покончить с собой. И свои депрессии, и даже попытки самоубийства он обыгрывает в своем стендап-шоу, отрывки из которого можно посмотреть в Интернете.

– Как поживаете? – спрашиваю я.

Комик смотрит в окно. Его нижняя челюсть дрожит. В кабинете душно. В воздухе по-прежнему витает запах Толстяка и звучит эхо его смеха, и когда Комик усаживается на стул, мои мысли невольно возвращаются к Толстяку, полному жизненной энергии, несмотря на инвалидность. Пожалуй, сумма разных по своему качеству характеристик любого человека всегда остается неизменной, и, хотя я знаю, что далеко не все подпадают под шаблон, я позволяю себе насладиться этой иллюзией упорядоченности мира.

Периодически я для виду направляю Комика на разные анализы крови, но большая часть отчетов о его посещениях попадают в мой архив с пометками «головная боль», «бессонница», «мышечные судороги» и тому подобное. Он не хочет к психологу, ему нравится здесь. Не знаю почему. Сначала мне польстило, что такая знаменитость хочет ходить именно ко мне, но вскоре я поняла, что на моем месте мог быть кто угодно. Ему не важно, что я говорю. Единственное, что ему нужно, – это возможность пообщаться с человеком в униформе, обязанным хранить профессиональную тайну.

– Вчера мне исполнилось сорок пять.

– Поздравляю.

– Спасибо. Радует то, что уже не так долго осталось.

– Хм. Исходя из чистой статистики, вы проживете еще лет сорок. А может, и больше, учитывая последние достижения реаниматологии, уж не говоря о всех исследованиях, ведущихся в области онкомедицины.

– Пожалуйста, не говорите так.

Он наклоняется вперед, опирается локтями о колени и трет лицо.

– Еще сорок лет в этом мешке с мясом и костями. Господи. Господи.

Он втягивает носом воздух и затем выдыхает со стоном.

– Вот бы у меня был рак. Но только так, чтобы я оказался одной ногой в могиле, ощутил ледяное дыхание смерти, а потом остался в живых и мог бы снова радоваться жизни, каждой мелочи.

– Так не бывает.

– Да, я знаю.

Он поднимает взгляд.

– Но я кое-что придумал. Я уже понял, что не могу жить без наркотиков. Остается только признать это. Когда младший ребенок ложится спать, я иду в гараж, чтобы выкурить косяк. Так продолжается уже не первый месяц. Я выхожу, сажусь на пригорок и закуриваю. Потом я возвращаюсь в гостиную, усаживаюсь на диван рядом с женой и смотрю телевизор. Без этого маленького ритуала я бы ни за что не высидел рядом с ней перед экраном, одно и то же изо дня в день, а теперь я радуюсь приходу каждого вечера. Ритуал превращает меня в обычного человека, такого же, как все. В детстве у меня все было хорошо, я рос в благополучной семье, никто из моих братьев и сестер не был таким, как я, – оторви и брось. Но стоит мне покурить, как все налаживается, я становлюсь нормальным. Но мне просто необходимо дунуть после каждого шоу, а на выходных я накуриваюсь посреди дня, после этого я могу спокойно стоять у живой изгороди и болтать с соседом, не мучаясь при этом от желания провалиться, понимаете?

– Да, я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, – отвечаю я. – Вплоть до прошлого лета у меня были точно такие же отношения с алкоголем. Но мой организм перестал справляться с нагрузкой, и я завязала.

Комик выпрямляется на стуле.

– Да ну? И что же вы делаете сейчас?

– Медитирую, – вру я, – и занимаюсь йогой.

Он снова опускает плечи.

– Господи, как же хочется умереть.

«Давай же, сделай это, наконец», – хочу я сказать, но вовремя останавливаю себя.

Следующий пациент – четырехлетняя девочка, ее сопровождает отец. Она жалуется на ушную боль. Я выглядываю в коридор, чтобы вызвать их, но в этот момент отец говорит, что ребенок пока не готов, им нужно время, и они были бы очень рады, если бы могли зайти чуть позже. Я смотрю на девочку: скрещенные на груди руки и устремленный вперед упрямый взгляд. Мои дочки тоже делали такое лицо, когда были маленькие.

– Она сегодня не в форме, у нее очень болит ухо, я не хочу на нее давить, – продолжает отец. – Ей просто нужно немного времени, чтобы собраться. Я хочу еще раз объяснить ей, что ее ждет в кабинете, чтобы она не так боялась.

Твоя дочь вовсе не боится. Похоже, она отлично умеет вить из своего отца веревки, и, похоже, она привыкла все получать по первому требованию.

– К сожалению, это невозможно. Если вы не войдете сейчас, вы потеряете место в очереди.

– Но разве вы не видите, что ей больно?

Я снова смотрю на девочку: ей не удается скрыть ухмылку, которая расползается по ее маленькому круглому личику.

Я держу дверь открытой.

– Тогда у вас тем более есть все причины, чтобы войти.

Я улыбаюсь девочке. Она уже не ухмыляется и сурово глядит в ответ.

– Пойдем, дружок, – говорит отец. – Будь так добра, заходи.

– Нет, – ревет она. – НЕ-Е-Е-Т, НЕ-Е-ЕТ, НЕ-Е-ЕТ.

Отец смотрит на меня и пожимает плечами. Его дочь, мягко говоря, не выглядит больной. Цвет лица нормальный, движения быстрые, да еще этот рев.

Я возвращаюсь к компьютеру и сверяюсь со списком записи, затем снова выхожу в коридор, чтобы вызвать следующего пациента, но я не успеваю и рта раскрыть, как отец хватает под мышки девочку и заносит ее в кабинет; все происходит так быстро, что она не успевает среагировать.

Только я закрываю за ними дверь, как девочка начинает вопить.

– Сникерс! – кричит отец. – Если будешь сидеть тихо, получишь сникерс.

Девочка вмиг успокаивается, я достаю отоскоп и показываю ей.

– Сейчас я загляну тебе в ушко, чтобы понять, что я могу сделать, чтобы ты выздоровела и ушко больше не болело. Договорились?

Девочка молча смотрит на меня. Я смотрю на отца.

– Вы могли бы придержать ее, чтобы она не двигалась, пока я осматриваю ухо?

Отец пытается обхватить руками дочь, но она извивается, словно уж. Он смотрит на меня.

– Ну… я же не могу ее заставить!

Затем он обращается к дочери:

– Дружок, доктор сейчас будет осматривать тебя, и очень важно сидеть тихонько. Если ты станешь крутиться, папе придется тебя держать. А ты этого не хочешь. Поэтому очень важно, чтобы ты сидела тихо-тихо, пока врач смотрит ушко. Понимаешь?

Девочка кивает.

Только я ввожу в ухо отоскоп, как девочка подскакивает и начинает рыдать от боли.

– Что вы делаете? – кричит отец.

– Вам нужно ее держать очень крепко, иначе осмотр будет причинять ей боль.

Отец трясет головой.

– Но… она терпеть не может, когда я крепко держу ее, она никогда этого не любила. У нее очень сильная воля. И я не могу применять к ней такие насильственные меры, поймите меня, я ведь должен проявлять к ней уважение.

– Если вы отказываетесь ее держать, я не смогу провести осмотр.

В конце концов он крепко обхватывает девочку, и я предпринимаю новую попытку.

Девочка тяжело дышит открытым ртом. Для своих лет она уже довольно полная, как и большинство современных детей. Несколько лет назад я стала отмечать у детей трех-четырех лет жировые складки и толстый живот, а у некоторых восьми-девятилеток бывают растяжки на боках, которые раньше мне доводилось видеть только у беременных, теперь же я встречаю их сплошь и рядом. Шутки ради я начала считать таких пациентов, и оказалось, что около семидесяти процентов детей, проходящих через меня за один месяц, в той или иной степени страдают ожирением. Когда я поняла, что перестала обращать на это внимание, поскольку детей, соответствующих норме, единицы, я принялась раздавать рекомендации по питанию. Я говорила о формировании здоровых привычек, о том, что нельзя использовать еду в качестве вознаграждения, и случалось, что некоторые родители закрывали в этот момент уши своим детям, поскольку считали, что мои слова могут стать причиной пищевых расстройств у них. И я перестала это как-либо комментировать, поскольку не хотела терять пациентов. Мы ведь еще не расплатились за кредит. Я то и дело заходила в онлайн-банк и проверяла, какую часть займа мы уже погасили, а сколько еще осталось; я могла заниматься этим часами, это было для меня своего рода хобби. Но теперь мы давно рассчитались с банком, и у меня даже нет задолженности на кредитной карте. В последнее время я трачу деньги исключительно на молочный коктейль Litago, апельсины и сок Fruktfest.