По естественным причинам. Врачебный роман - Люкке Нина. Страница 29

Но я разошлась и не обращаю на него внимания.

Идите домой и расслабьтесь, хочу я крикнуть всем, кто сидит в ожидании помощи. Я хочу открыть дверь и проорать всем этим грызунам c дрожащими усиками: ваши тела никогда не будут работать на сто процентов идеально. Если бы вы понизили свою планку ожиданий до уровня 1947 года, уж не говоря об уровне 1927 года, нам бы не понадобилось и половины тех врачей общей практики, которые нам якобы нужны сейчас, и все опросы населения говорили бы о том, что люди благодарны уже за возможность быть в живых, что они довольны своей жизнью хотя бы потому, что у них в кране есть холодная и горячая вода. С каждым днем я все больше сомневаюсь в том, что нас несет к гармонии и благоденствию, что мы охотимся прежде всего за счастьем, радостью и удовольствиями. Закрадывается подозрение, что мы ищем чего-то совсем иного, и это иное вовсе не обязательно должно быть приятным. Оно может доставить нам больше боли, чем радости. Это неудивительно, ведь мы приспособлены как к охоте на животных, находящихся на более низкой ступени развития, так и к бегству от них, и, возможно, мы наделены врожденной потребностью в противоречиях, трении и препятствиях. Нам нужно что-то, чего нам будет не хватать, к чему мы будем стремиться, чего мы будем страстно желать. Что-то, во что можно вонзить зубы, а потом сжать что есть мочи. Беспокойство, неврозы, болезни – не исключение. Если бы люди обладали естественной способностью жить гармонично здесь и сейчас, наших предков бы съели и истребили задолго до того, как они выбрались из океана на сушу. Мы живем на этом свете, потому что происходим от бесчисленных неугомонных невротиков, которые не сдавались и методом проб и ошибок, ценой бессонных ночей, научились размножаться и защищаться от диких зверей. Мы здесь, чтобы наслаждаться жизнью, а те, кто этого не понял, те, кто лишь сидел и болтал, вместо того чтобы быть настороже и быть готовым к любым неудачам и нападениям, – они погибли задолго до того, как их конечности окончательно развились. Мы здесь, так как наши предки умудрились полностью сформироваться до того, как они погибли от чьих-то зубов или с голоду, а это им удалось, потому что у них лучше получалось высматривать хищников в траве, чем любоваться красивыми цветами в той же траве. Именно от этих невротиков мы и происходим, и именно им мы обязаны своим существованием.

Но ничего из этого я не произношу. Мой рот закрыт на замок. Я просто сижу и смотрю в окно. Крышка на моей скороварке плотно завинчена. Ведь лишь за сегодняшней день я выдала годовую, а может, и жизненную норму безумия.

Следующий пациент – классический пример истинного ипохондрика, который всегда убежден, что ему осталось жить пару недель. Хотя он ходит ко мне всего лишь полгода, я знаю его довольно неплохо. Когда переступает порог, выражение его лица наводит меня на мысль о голодных посетителях ресторана, устремляющихся к шведскому столу. От нетерпения он потирает руки.

Пациенты, которые приходят в клинику редко, обычно считают, что мы зарабатываем на них деньги. Однако субсидию, которую мы ежегодно получаем от местных властей за обслуживание каждого пациента [18], хватает лишь на то, чтобы покрыть операционные расходы клиники. Зарабатываем же мы на таких пациентах, как этот товарищ: на здоровых людях, которые роются в Интернете в поисках симптомов и диагнозов, а затем бегут сдавать кровь, проводить гистологию папиллом и прочие мелкие анализы, которыми мы занимаемся. Таких пациентов мы зовем «январскими пташками», поскольку они умудряются лишь за неполный январь выплатить годовую норму собственных взносов за медицинское обслуживание и получить таким образом право на освобождение от дальнейших выплат до конца года [19]; именно они приносят клинике основной доход.

Ипохондрик усаживается на стул, достает список, где перечислены всевозможные симптомы и теории причинно-следственных связей (у «январских пташек» всегда имеется такой список), и пока он его зачитывает, на его лице сияет плохо скрываемая радость; когда же я начинаю измерять ему давление, его лицо искажает тягостное ожидание.

– Прекрасно! – объявляю я подчеркнуто задорно, чтобы его позлить. – У вас давление, как у восемнадцатилетнего молодца.

Ипохондрик тут же сникает.

С годами я поняла: лучшая тактика для этой группы пациентов – давать им ровно столько, сколько нужно, ни больше, ни меньше, иначе они тут же бегут менять врача и начинают все сызнова. Давать им столько, сколько нужно, – значит заставлять их ждать результатов анализов достаточно долго, чтобы общее количество их визитов за год сократилось на тридцать процентов. Поскольку их не устраивает мой расплывчатый комментарий «Результаты анализов в норме», спешно написанный синей шариковой ручкой, они заходят на какой-нибудь сайт, где можно ввести свои показатели и получить менее «консервативное» толкование. Эти сайты вечно продают что-нибудь – супердейственные витамины или зеленый порошок – и, конечно же, по итогам толкования анализов становится ясно, что именно этих витаминов или порошка не хватает в рационе пациента. Но что-то скрежещет в глубине души и не дает пациенту покоя, и он возвращается в этот кабинет, где надеется получить более объективную – оплаченную государством – оценку его состояния здоровья; разумеется, они ее получают, но она оказывается гораздо менее привлекательной и лестной, чем толкование, полученное в Интернете, так что он снова обращается к поисковикам, и все начинается сначала.

Между тем я сижу в своем кресле и думаю о том, что по-настоящему освободить их от этой мании способна только смерть, да они и сами знают, что обретут мир, только когда их неугомонное тело испустит дух.

Однако они не знают, что на самом деле им довольно неплохо здесь и сейчас, что эти навязчивые мысли и беспрестанный поиск наполняет их жизнь содержанием и смыслом.

Порой, глядя на пациентов, исполненных ожидания помощи, я им завидую. Я бы тоже хотела не быть врачом, чтобы самой пойти к врачу. Тогда я могла бы уверовать во весь этот театр, где главную роль на сцене играет врач, а пациенты сидят в зрительном зале. Публика желает знать, за что платит, ведь планка здесь, как и везде, нынче высока: сфера жизни, где люди ожидают помощи, расширяется день ото дня. Вера в то, что нам доступна безграничная помощь, – своего рода вирус, зараза, настоящая эпидемия. Уровень жизни вырос, а с ним и все ожидания, особенно ожидания по отношению к системе здравоохранения, и одной из задач врачей общей практики стал контроль за распространением этой заразы: сбить у общества жар, встать на защиту государственных благ, покончить с этим безумием здесь и сейчас, выставить всех за порог и разогнать по домам. Однако страх перед судебными исками по-прежнему заставляет нас выписывать направления самым напористым из пациентов, ведь что, если, попреки всем ожиданиям, газеты вдруг запестрят заголовками о том самом несчастном, которому мы посоветовали поменьше нервничать и затем отправили домой, а два дня спустя у него случился инфаркт, инсульт или обнаружили запущенную стадию рака? Или он покончил с собой? Что, если Хвостатый, выйдя из кабинета, тут же прыгнул под поезд метро? Это, конечно, маловероятно, но случается и такое. К тому же слово «маловероятно» не способно избавить от той тревоги, которая раньше поднимала меня по ночам и заставляла перебирать в голове одного за другим пациентов ушедшего дня в надежде разглядеть что-то, что я могла упустить.

Пару лет назад один пациент покончил с собой, приняв выписанные мной таблетки. Он казался вполне адекватным отцом семейства. Никаких диагнозов и настораживающих признаков. Ни письма, ни объяснений. Я снова и снова вчитывалась в его медицинскую карту, пытаясь найти хоть какие-то зацепки, но абсолютно безуспешно. Гистология папилломы и еще какая-то мелочевка, больничный по причине гриппа, но никакой депрессии, мании и даже бессонницы. За день до смерти он был у меня на приеме и получил рецепт на «Паралгин форте» [20], который я дала ему на основании полученной на пробежке травмы колена. У меня не возникло никаких опасений относительно выдачи рецепта, а на следующий день, когда жена и дети уехали на выходные, он взял таблетки, измельчил их в ступе, смешал со стаканом красного вина, пошел в спальню, закрыл дверь и открыл окно. Когда семья вернулась домой в воскресенье вечером, он был мертв уже почти целые сутки.