Тот, кто утопил мир - Паркер-Чан Шелли. Страница 51

— Дарования Эсень-Тэмура были известны всем. Но неужто ты правда считаешь себя недостойным брата? Я уже много лет не видел более многообещающего молодого человека, который наконец нашел место, где есть применение именно его талантам.

— Только не говорите, что при первой встрече вы не подумали обо мне того же, что остальные, — огрызнулся Баосян и поймал себя на том, что машинально говорит с жеманными интонациями. Все та же давняя провокация, давнее желание быть замеченным, даже если ничего, кроме побоев, это не принесет. — Вы предпочли не судить по моей внешности и… пристрастиям… потому что я обладаю нужными вам талантами. Но Эсень был воином. Ученость он ценил невысоко, во мне же видел одни недостатки. Для него и ему подобных я ничтожество.

Повисло долгое молчание. Сурово сведенные седые брови Министра затеняли глаза как два опахала. Наконец он сказал:

— Мой сын воин, командир одного из батальонов Главного Советника. Не сомневаюсь, что в твоем брате он нашел бы родственную душу, доведись им встретиться. И я немало горд его воинскими достижениями, это правда. Но мне нравится думать, что я гордился бы им не меньше, даже если бы он родился слабым, неспособным ходить или ездить верхом ни единого дня в своей жизни. Иметь сына — уже гордость: есть кому носить мою фамилию и молиться за меня, когда я умру. Оттого, что Эсень-Тэмур был воином, он не перестал быть твоим братом. Я уверен, что…

У Баосяна на миг в глазах потемнело от внезапного прилива ярости. Он выплюнул:

— Уверены в чем? Разве Эсень-Тэмур был таким же свободомыслящим, как Министр, а Баосян не мог в нем этого разглядеть? Нет. Я ненавидел его, а он — меня. Нам друг друга было не понять. Никогда.

Министру хватило мудрости не продолжать. Помолчав, он встал с кряхтением, взял Баосяна за плечо и сказал:

— Иди домой, Ван Баосян.

Он похромал прочь по коридору. Баосян услышал, как закрываются и открываются двери, как перекликаются вдали слуги, как подали к воротам повозку. Министр уехал, и на Министерство, словно снег, опустилась ватная тишина.

Изо дня в день Баосян дожидался именно этого момента — когда он наконец останется один во всем Министерстве. Шагая по коридору к кабинету Министра, он ловил в окнах свой силуэт в шляпе, точно у злодея в театре теневых марионеток. Он подошел к книжным полкам, как делал уже тысячу раз, и вытащил нужный ему том — главную счетную книгу. Вернувшись за собственный стол, он достал ее копию, уже наполовину заполненную прошлой ночью, и возобновил кропотливый труд копииста.

Баосян стоял рядом с Министром в толпе чиновников, выстроившихся двумя симметричными рядами по сторонам площади перед Залом Великого Сияния. Здесь, в отличие от Хэнани, где зимы были морозные и ясные, небо затуманивали пыль и угольный дым, подобно разводам от бобовой пасты на дне пустой чашки. На вершине лестницы Великий Хан ждал появления иноземного посла. Рядом с ним красовалась Госпожа Ки. Сегодня был ее звездный час. На ежегодную церемонию выплаты дани Корё она надела традиционный наряд своего народа — короткую, отделанную лентами куртку, юбку с кринолином — и выглядела великолепно и чуть экзотично. Любопытно, ощущает ли Госпожа Ки двусмысленность своего положения… Фундамент ее личной власти — вассальные отношения Корё и Великой Юани. Дань, которую Корё выплачивало, купила наложнице благосклонность Великого Хана. Но все это ценой обнищания и позора ее же собственного народа.

Процессия данников двигалась через площадь. Сначала наиважнейшее: коробы белоснежной соли, за ними сундуки с золотом и женьшенем, кони и соколы, ткани, фургоны с простым ячменем и пшеницей подороже, наконец — длинная вереница чистеньких юных евнухов и девушек в отбеленных, смахивающих на исподнее одеждах, обыкновенных для жителей Корё. В свое время Императрица Ки тоже была одной из них: девушкой, которую оторвали от отчего дома и отправили в чужую страну, где у нее не было ни родственников, ни положения, ни знания языка — только собственная воля к жизни. Теперь она — элегантная, в роскошном уборе, мать принца — взирала на данников без всякого сочувствия.

Посол Корё, в чьих венах монгольской крови было сколько же, сколько у Баосяна, а то и побольше, преклонил колени у подножия лестницы.

— Десять тысяч лет Великому Хану!

Хоть и богата была корёская дань, Баосян знал: в лице Чжанов Великая Юань потеряла куда больше. Когда Главный Советник отберет восточное побережье у Мадам Чжан и соль с зерном снова повезут в Ханбалык обычным путем, по каналу, корёская дань снова станет тем, чем была всегда: знаком вассальных отношений. И Госпожа Ки утратит свою мимолетную власть.

— Мы довольны дарами Короля Корё, — провозгласил Великий Хан. Он повернулся к Госпоже Ки и cнисходительно добавил:

— Не послать ли нам ответный дар, в благодарность за щедрость вашей родины?

И тут Императрица, стоявшая на колоннаде с Главным Советником и Третьим Принцем, шагнула вперед, опередив Госпожу Ки. На фоне крахмально-белого камня, которым был отделан зал, ее высокая шляпа и платье цвета камелии напоминали пятно крови.

— Прошу вас, Госпожа Ки, не утруждайтесь! Я взяла на себя смелость придумать подарок для Короля Корё от имени своего супруга, Великого Хана. Смею надеяться, он придется ко двору.

Госпожа Ки окаменела не хуже резных драконов на баллюстраде, оценивая этот неожиданный поворот событий. Среди женщин дворца Императрица занимала наиболее высокое положение. Хотя ее поступок был диковат и выходил за рамки протокола, учитывая корёское происхождение Госпожи Ки, формально в обязанности Императрицы входил и подбор подарков иноземным посланникам. Госпожа Ки могла либо устроить скандал в надежде, что Великий Хан пренебрежет правилами гарема и накажет Императрицу, либо уступить, рассчитывая обойти соперницу, какую бы игру та ни затеяла. Наконец она холодно произнесла:

— Сестра моя Императрица все предусмотрела.

Та хищно улыбнулась. Но, судя по всему, не Госпоже Ки. Баосяну внезапно стало не по себе.

— Что более достойно Короля Корё, чем личный подарок, который тронет его сердце? К счастью, он был воспитан здесь, при дворе, и его вкусы прекрасно известны всем нам.

Даже такой провинциал, как Баосян, понял, что она имеет в виду. Наследные принцы царств-вассалов Великой Юани воспитывались в Ханбалыке, чтобы затем взойти на трон у себя на родине. Нынешний король Корё входил в ханскую свиту на Весенней Охоте. Баосян вспомнил жеманного принца, который компенсировал свою непримечательную внешность нарядами по самой последней придворной моде. Его почетная стража состояла из дюжины подозрительно красивых корёских юношей. В самом Ханбалыке таких, как этот принц, не жаловали. Зато на вассальный трон посадили с превеликим удовольствием.

— Я, конечно, подумывала о более традиционном подарке — лук или конь, — задумчиво продолжала Императрица. — Но потом вспомнила, насколько ему нравятся красивые вещицы… ученого свойства. Он интересуется живописью, литературой, каллиграфией.

Беспокойство Баосяна переросло в ледяной ужас, но бежать было некуда.

— Мне кажется, у вас с ним немало общего… — Императрица повысила голос, и ее возглас нашел Баосяна в толпе, как падающая стрела, — …Заместитель Министра доходов!

Он застыл. На краю зрения мелькнуло что-то светлое. Не призраки — бесстрастные лица чиновников из ряда напротив, которые разом обернулись на него. Сквозь ужас пробилась единственная мысль: слишком быстро. Но с двух сторон уже бежали евнухи Императрицы. Вот они установили низенький письменный столик у подножия лестницы… А Баосян не готов, ему не хватило времени.

Лицо Третьего Принца в тени колоннады было непроницаемым.

— Вы славитесь своим изящным почерком, Заместитель Министра, так ведь? — ворковала Императрица. — Уверена, вам нетрудно будет написать тушью что-нибудь, подходящее для Короля Корё. Прошу вас! Я все подготовила.

Вся площадь словно сжалась до столика вдали, на котором аккуратно разложены кисти и чернила. Баосяну всегда казалось, что Императрица попытается избавиться от него каким-нибудь грязным способом, ударит наотмашь. А тут… Ну надо же! Оказывается, она не лишена поэтичности. Баосян унизил ее брата перед Великим Ханом, и теперь Императрица отплатит ему тем же. Потом придерется к какой-нибудь мелочи в его работе — якобы оскорбляющей достоинство Великого Хана — и кончится все изгнанием или казнью.