Что-нибудь светлое… Компиляция (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович. Страница 7

Он думал, что правильно рассчитал, женившись на Лене. Они познакомились на студенческой вечеринке, нашли множество тем для разговоров, и действительно несколько месяцев им было о чем говорить. Любил ли он Лену? Чтобы самому себе не отвечать на этот вопрос, он перечитывал книгу Шалева «Впервые в Библии» — интересовался в то время не столько религией, сколько оригинальными интерпретациями библейских текстов. Шалев аргументированно доказывал, что в еврейской традиции на первом месте семья — жена, дети, продолжение рода, — а любовь, как чувство преходящее и расчетам не поддающееся, вторична и не обязательна, что показано было на примере праотцев и праматерей.

С Леной они прожили семь лет. Странное то время Игорь вспоминать не любил, потому что вспоминалось, прежде всего, не хорошее, а почему-то скандалы, ставшие их привычным времяпрепровождением, когда темы бесед иссякли, а чувства, как оказалось, никогда не было.

«Была без радости любовь…»

Была ли вообще?

И детей им не дал Бог, в которого Игорь не верил. «Продление рода первейшая задача семьи», да. Но не получалось, а почему — они так и не разобрались, оба были заняты своими карьерами, он в Технионе, Лена в Интеле, где дослужилась до руководителя отдела, когда в нее влюбился коллега, и этот служебный роман, по ее словам, показал, насколько пустой была ее жизнь с Игорем. Если бы не его мама, говорила Лена, их брак распался бы гораздо раньше. Мама…

О том, что произошло с мамой, Игорь тоже старался не вспоминать. Отгонял любую мысль, как только она даже не появлялась, а только пыталась всплыть из подсознания. Понимал, что, начав вспоминать, не сможет остановиться и будет вновь и вновь, как в те дни, расследовать, рассчитывать, пытаться понять, что произошло. А это бессмысленно — он еще в те дни расследовал, рассчитывал и ничего не смог понять. В полиции тоже ничего толком не поняли, и дело о гибели Раисы Тенцер месяца через два закрыли, очень невразумительно объяснив, что следов криминала не обнаружено. Никакого криминала и быть не могло. Хотя бы это он знал точно.

Отец заболел несколько месяцев спустя после смерти мамы. Молодой еще мужчина. Пятьдесят семь. Игорь разрывался между домом и работой. Он переехал к отцу в старую квартиру на Адаре, где все напоминало о маме, а он не хотел помнить. В лаборатории началась серия экспериментов по бесконтактным наблюдениям, Игорь занимался интерпретацией полученных данных и расчетами волновых функций квантовых систем в перепутанных состояниях. Какой был триумф, когда именно с его расчетами полностью совпали результаты сразу трех наблюдательных сетов — в Кембридже, Массачусетсе и Инсбруке, где работал Квят! Вайдман сказал тогда Игорю: «Теперь Пол обязан признать, что бесконтактные измерения не объяснить без привлечения математического аппарата многомировой теории».

Когда отцу поставили диагноз, Игорь перечитал много литературы, благо в Интернете можно найти все что угодно. Альцгеймер — болезнь затяжная. У стариков мозговые нарушения развиваются относительно медленно, примером мог быть хотя бы Рейган, бывший американский президент. А у относительно молодых все происходит быстрее и, в общем, безнадежнее. Между днем, когда отец впервые положил в чай соль вместо сахара (это могло быть и обычной забывчивостью), и днем, когда он, посмотрев на сына, пробормотал «А вы кто?», прошло чуть больше полугода. Когда отец поджег на газовой плите газету и бросил ее на диван (хорошо, что Игорь был дома, иначе отец сгорел бы вместе с квартирой), врачи сказали, что переезд в хостель неизбежен, и это сейчас лучшее (если не сказать единственное), что можно сделать.

Может быть…

Фанни сегодня не работала, Томера тоже не было. Незнакомая Игорю медсестра кормила отца ужином, смотреть на это было невыносимо, и Игорь отступил в коридор.

— Простите, — произнес за его спиной женский голос, и Игорь обернулся. С Мирьям, главным врачом отделения, он разговаривал, когда отцу назначили лечение — то, что здесь называли лечением, и что на деле было попыткой как можно на больший срок отодвинуть неизбежное.

— Вы сын Володимера? Я слышала, вас заинтересовали работы Тами.

— Да, они поразительны. Вязать нитками фракталы, причем точно подбирать цвета… Она слепая, мне сказали.

— От рождения.

— У нее живой взгляд! — вырвалось у Игоря.

— Фракталы, — повторила доктор Мирьям. — Вязаные фигуры имеют какое-то название?

— Я вам покажу, — заторопился Игорь. — У меня с собой…

Он захватил из дома единственный оказавшийся в его библиотеке журнал с цветными изображениями фракталов — Scientific American трехлетней давности со статьей о Мандельброте. Открыл на нужной странице, протянул журнал Мирьям и с удовлетворением увидел, как изменился ее взгляд — из холодно-отстраненного («Вам не следовало там находиться») превратился в изумленно-изучающий («Красиво, но у Тами получается не хуже»).

— У Тами получается не хуже, — медленно произнесла Мирьям. — Это… какая-то математика?

— Математика простая, но очень трудно было догадаться, что такие формулы существуют.

— Формулы?

— Эти кривые, фракталы… Кажется, что на каждом рисунке их много, но на самом деле это одна фигура, повторяющая себя, уходящая в себя, выходящая из себя. И каждый фрактал описывается одной формулой. Часто очень простой. Я никогда не видел… не подозревал, что…

Он не смог заставить себя выговорить слово.

— Аутист, — подсказала Мирьям. — Вы представляли аутизм по «Человеку дождя». Все представляют.

— Не только…

— Тами почти невозможно отвлечь от ее занятия, — задумчиво произнесла Мирьям, перелистав страницы журнала и вернувшись к картинке в начале статьи. — Если вовремя не подать ей мотки ниток, Тами приходит в возбуждение, начинает кричать.

— Что?

— Ничего определенного. Не слова, если вы подумали… Просто кричит и плачет, как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.

— Для нее это…

— Не игрушка, конечно. Гораздо серьезнее.

— Она… С ней можно поговорить?

Мирьям посмотрела ему в глаза, и Игорь не стал отводить взгляда.

— Зачем?

— Она… — Он заговорил быстро, как в детстве, когда очень стеснялся взрослых и выпаливал слова, будто из пулемета, чтобы быстрее высказаться и чтобы его оставили, наконец, в покое. — Она… светлая. Вы понимаете, что я хочу сказать… Будто солнечный свет, когда смотришь в ее глаза… И это вязанье… В мыслях ее происходит что-то невероятно сложное и в то же время простое. Если можно посидеть рядом, посмотреть, как она это делает, понять…

— Тами не рекомендованы контакты с не знакомыми ей людьми.

— Она часами сидит в холле с вязаньем, и кто угодно может…

— Нет. Одна — никогда. За ней постоянно присматривают. Так, чтобы не попадаться на глаза. Когда вы вчера к ней подошли, это, конечно, было зафиксировано, и вас попросили бы удалиться, если бы вы не ушли сами. Давайте так: попробуйте заговорить с ней, но психолог будет рядом, и вы немедленно уйдете, как только вам подадут знак. Договорились?

— У меня есть другой вариант?

— Нет, — улыбнулась Мирьям. — Я побуду с вами сама.

Когда Томер привел Тами, усадил в кресло у окна и удалился, солнце уже зашло, и за окном быстро сгущалась тьма. Горела только одна лампа — бра на стене, противоположной окну, — и глаза женщины, не отражавшие солнечного света, показались Игорю уставшими и смотревшими в себя. Так смотрят слепые, так сейчас смотрела и Тами, отчего на ее лице возникло выражение отчужденности. Пальцы перебирали спицы, совершали точные движения, в нужный момент Тами меняла клубки ниток, Игорь подумал, что она и в полной темноте могла бы продолжать работу, с такой же уверенностью отыскивая нитки нужного ей цвета. Вероятно, Тами различала не цвета, а неуловимые для обычного человека тактильные свойства ниток. Красные на ощупь отличались от зеленых. У слепых прекрасно развито осязание, этим все объясняется. Конечно, этим, убедил себя Игорь, но как, оказывается, легко даже ему, физику, предположить сверхъестественные способности там, где на самом деле…