На войне как на войне - Курочкин Виктор Александрович. Страница 15

– Тоже.

Полк остановился, и сразу же закричали: «Командиры батарей, к полковнику!»

Командиры машин сошлись покурить и, конечно, заговорили о налете «ванюши». Младший лейтенант Чегничка похвастался тем, что если бы он не уцепился обеими руками за край люка, то его наверняка взрывной волной сбросило бы с машины.

– А шапку унесло черт знает куда. Хорошая ушанка была. – Чегничка снял с головы шлемофон, с ненавистью посмотрел на него и опять нахлобучил до ушей.

Сане тоже почему-то стало жаль Чегничкиной офицерской шапки: шлемофон на Чегничкиной голове сидел, как конфорка на самоваре.

– Мда-а-а! – протянул Малешкин и озлобленно руганул немецких минометчиков, по вине которых он остался без брезента.

Командиром первой самоходки на место Беззубцева срочно назначили лейтенанта Зимина, который до этого был при штабе на побегушках. Его машину огневой, налет не задел ни одним осколком. Однако и Зимин не упустил случая похвастаться, как удачно избежал смерти:

– Если б я от вас не оторвался, меня бы «ванюша» как пить дать накрыл, – и, не получив ответа, добавил: – Видимо, фрицы пока решили повременить с этим телом, – он похлопал себя по груди.

Лейтенант Теленков тяжко вздохнул:

– Надолго ли, Вася? Лучше б ты служил при майоре Кенареве.

Зимин усмехнулся:

– А что же ты у него не стал служить?

Сане было известно, что Теленкову долго не доверяли машину и все это время он был офицером связи при начальнике штаба. Служба при майоре так надоела Теленкову, что он не выдержал, обратился к замполиту и заявил, что если ему не дадут машину, то он сбежит. Говорят, Овсянников накричал на него, но вскоре Теленкова посадили на машину. Трудно сказать, что здесь сыграло роль – ходатайство ли замполита или ранение одного из командиров машин. Вероятно, и то, и другое вместе.

Уловив в словах Зимина слишком прозрачный намек, Теленков щелчком подбросил окурок и, когда окурок, описав красную дугу, упал, ответил:

– Просто я был дурак тогда, Вася.

Саня давно заметил, что Пашка стал теперь совсем другим. Он как-то вдруг на глазах свял и потускнел. Стал жаловаться, что устал, возмущаться, почему его до сих пор ни разу не ранило. Какой бы разговор ни завели, Пашка сворачивал на госпиталь, на кровать с чистыми простынями, под которыми можно спать сутками и не просыпаться. Саня поначалу считал, что Пашка не знает, куда девать себя от успехов, так внезапно свалившихся на его голову, а потому нарочно ломается и распускает жалость с тоской. Однако от слов «просто был дурак» у Малешкина неприятно екнуло сердце, и он понял, что этот отчаянный Пашка теперь страшно боится смерти. Саня посмотрел на темные силуэты самоходок, от которых несло холодом и газойлем. Ему тоже стало жутко. По обеим сторонам дороги плотной темной стеной стоял лес. Саня поежился, помотал головой и, придав голосу возмущение, спросил:

– А жрать-то мы сегодня будем в конце концов?

– Будем. Кухня на подходе, – отозвался из темноты комбат.

Он повел батарею на огневые позиции. Проехав по дороге метров двести, свернули в кустарник, четверть часа продирались сквозь него и наконец выбрались на поляну, на которой стоял бревенчатый дом. Беззубцев разбросал самоходки по поляне, указал секторы обстрелов и приказал немедленно закопать машины в землю.

Экипаж младшего лейтенанта Малешкина тихо охнул. Еще бы не охнуть! Это означало махать лопатой всю ночь.

Очертили границу капонира, взяли лопаты и стали соскребать снег. Работали молча, остервенело. А когда сняли мерзлый слой земли, Саня едва стоял на ногах и лом из рук сам вываливался.

– Головой ручаюсь, что это мартышкин труд. Вот увидите – завтра с рассветом отсюда уедем, – сказал наводчик.

– А где эта кухня проклятая шатается? – Щербак оглянулся, словно кухня должна была шататься у него за спиной. Но там, куда он посмотрел, взлетела ракета, гукнул миномет, а ему ответил автомат длинной трескучей очередью.

– Уверен, завтра чуть свет снимемся. А если останемся, то утром можно и дорыть капонир. Как вы на это смотрите, лейтенант?

Саня с радостью бы с ним согласился. Но он командир! А приказ есть приказ.

– Нельзя, – сказал он. – Теперь быстро пойдет, тут сплошной песок.

Однако сплошной песок не ободрил ни экипажа, ни его командира. Малешкин с завистью покосился на огонек в хате, отвернулся и опять посмотрел.

– Вы здесь покурите, а я схожу водички попью.

В дом сбежалась почти вся батарея с комбатом. Беззубцев со своими офицерами и солдатами ели картошку. Хозяйка с сержантом из экипажа Теленкова чистили еще. «Второй котел заваривают», – догадался Саня. Под ногами шныряли ребятишки, выпрашивали сахар. Босоногий черноглазый пацан, схватив Саню за рукав, настырно клянчил:

– Дядько… цукерку! Коханенький, цукерку!

Саня отдал ему последнюю печеньицу. Малыш жадно схватил ее, шмыгнул на печку и оттуда закричал:

– Василь, дывись, чего я маю!

Василь, такой же босоногий, грязноносый, озорной, стремглав вскарабкался на печку, навалился на брата. Тот заревел: «Ма-а-а!»

– Василь, отчепись от Мыколы. Зараз бисов дрючком! – пригрозила хозяйка и, неизвестно к кому обращаясь, спросила: – Хиба ж це диты? Хто их тильки поганых наробыв?

Старший сержант, чистивший картошку, удивленно посмотрел на хозяйку.

– А разве они не ваши?

– Яки? Це вин? – спросила хозяйка, показывая на печку, и махнула рукой. – Та ж мои. Усю душу повытягали, чертяки.

Малешкин протиснулся к столу, выхватил из чугуна картофелину, покидал с руки на руку и, обжигаясь, проглотил. Потянулся за другой, потом за третьей. Чугун опорожнили в одну минуту. А у Сани только разгорелся аппетит. Кажется, такой картошки он никогда еще не едал.

– Удивительно вкусная, – сказал он.

– Що такэ? – спросила хозяйка.

– Картошка.

– Цэ ж усе крахмал, як цукор, – похвасталась хозяйка.

Она поставила в печку второй чугун, подкинула дров. Никто не уходил. В доме было жарко, душно, дымно. Солдат разморило. Глаза сами закрывались. Саня потеснил Чегничку, пристроился на краешек скамейки около кровати. Он вспомнил об экипаже, подумал, что неплохо бы и им погреться, поесть горяченькой картошечки, и сделал было движение подняться и пойти к самоходке, но встать не хватило сил. Саня попытался бороться со сном. Вскидывал голову, мотал ею из стороны в сторону, но голова все тяжелее, тяжелее наливалась свинцом и наконец перевесив Санино тело, свалилась на кровать.

Проснулся он от крика:

– Кухня приехала!

На столе стоял чугун с картошкой. Солдаты поспешно хватали ее, рассовывали по карманам и выбегали на улицу. Саня тоже выбрал пяток картофелин покрупнее, положил их в сумку и пошел к машине.

Самоходка стояла в капонире. Экипаж и не подумал углублять окоп. Только вырыл под машиной для себя яму и установил в ней печку.

– Вот черти, лентяи! – без злобы руганул Малешкин свой экипаж и полез под самоходку. Щербак спал, подвернув, как гусь, под бок голову. Наводчик с заряжающим вели разговор о вшах. Бянкин молча подал Малешкину котелок с пшенной кашей, полбанки свиной тушенки, хлеб и фляжку с водкой.

Саня потрогал котелок, наполненный до краев пшенкой-размазней.

– Мне одному?

– Если мало, у нас еще есть. Повар нынче добрый, – сказал ефрейтор.

– Гришка таких два умял. Чем ругаться да бороться, лучше кашей напороться, – продекламировал наводчик.

Саня потряс над ухом фляжку, понюхал, вспомнил о зароке, поморщился и выпил из горлышка свои положенные сто граммов. Через минуту ему стало необыкновенно хорошо и весело. Аппетит разыгрался. В один миг он про глотил тушенку и приналег на кашу.

Заряжающий с наводчиком возобновили разговор о вшах.

– Сейчас их не стало. Изредка попадется какая-нибудь заблудшая. А вот в сорок втором, когда я был в разведроте, там хватало. – Бянкин вздохнул, поскреб поясницу. – Командиром разведроты был у нас старший лейтенант Савич. Сорвиголова, балагур, в общем – душа человек. Сам из-под Ленинграда, из Колпина. Есть такой город.