Воин света (СИ) - Ромов Дмитрий. Страница 26

День сегодня для конца августа жаркий, но в беседке хорошо, приятно. Приносят тарелки, ставят на стол, приборы, раскладывают салфетки.

— У нас… э-э-э… шашлык, — жуёт губы Леонид Ильич, словно тренирует и разминает их перед схваткой. — Ты не забыл, э-э-э… что едешь со… мной э-э-э… на охоту, когда сезон… э-э-э… наступит?..

Звуки языка округлые, с детства вошедшие в сердце, но голос скрипучий…

— Конечно, помню, Леонид Ильич, уже ружьё присматриваю. Подал заявление в общество рыболовов и охотников.

— Ай, — машет он рукой, — ничего э-э-э… не надо… Главно… е… смотри, чтобы э-э-э… тебя Черненко не… подстрелил…

Сказав это, он начинает смеяться. Рот у него широко не открывается и выглядит это всё довольно странно, но хохочет он явно от души.

— Да за что же ему в меня стрелять? — удивляюсь я, тоже улыбаясь.

— За… что? — кудахчет генсек. — За правду… э-э-э… комсомольскую…

Чурбанов тоже ржёт. Один я делаю вид, что не понимаю, в чём тут дело и деликатно улыбаюсь, как юный дурачок.

— Он теперь… Только о тебе… э-э-э… и думает, покровитель э-э-э… бабников… Его… только это секрет… в ЦК не взяли после войны за аморальное э-э-э… поведение. А тут ты ему…

— Ну, я же этого не знал, — улыбаюсь я, оценивая как бы случайную иронию судьбы. — Этот Зевакин сказал, что у него есть покровители в партийных органах, которые сами такое дело любят. Безобразие же, Леонид Ильич. Вы понимаете, он же до Натальи моей домогался. Если бы не это, так никто и не узнал бы. Он ведь всех девушек в страхе держал. А как узнал, что я не намерен это дело на тормозах спускать, сразу отца подключил, тот — прокурора, меня обвинять начали в том, что я не совершал.

— А вот э-э-э… надо было… совершить, — сжимает Брежнев кулак. — Это ж надо… ответственный работник, твою мать… Молодец, Егор!

— Ну, тут без Юрия Михайловича я бы не справился. Это ведь он нашёл грамотного следователя, девушку, между прочим, и она это дело быстренько размотала. На раз-два, буквально.

— Знаю, — кивает генсек. — Юра мне уже… доложил… подробно. Молодец… Но впредь э-э-э… нельзя такие э-э-э… материалы без согласования с э-э-э… политбюро. Костя мне всю э-э-э… душу вытре… пал… Прилетел вчера…

— Ну, так его же это совсем никак не затрагивает, — удивляюсь я, но Брежнев ничего мне не отвечает, а лукаво улыбается и грозит пальцем. Знает, что я знаю, но держу мину. И мина у меня, и игра неплохие, чего уж там. Даже мой нынешний шеф оценил.

Мы едим шашлык, мягкий и сочный. Пьём «Зубровку». Над нами носятся мухи, над мухами — птицы, а над птицами — только небо, синее, ясное, немного грустное. Скоро лету конец, скоро деду Лёне конец, стране конец, нам всем… Хочется продлить последние дни покоя. Продлить, насладиться, упиться ими всласть, досыта, до изжоги, чтобы не хотелось больше.

Да только так не бывает и будем мы, неважно, получится или не получится переломить ход истории, будем печалиться и грустно улыбаться вспоминая деньки золотой юности, когда, полные сил и надежд, слушали мягкую и, одновременно, скрипучую речь дорогого генсека, ели сочный шашлык и отмахивались от мух. А, главное верили и в будущее, и, неосознанно, в то что жизнь земная бесконечна, по крайней мере, наша…

— Бесконечна жизнь в Царствии Небесном, а здесь, на земле, только родился человек и сразу к смерти идёт. Плоть наша испорчена, смертны мы. Знаешь чем испорчена?

Сухонький старый священник весь в чёрном, с косматой неухоженной бородой и мутными глазами сидит на длинной тёмной лавке в храме Илии пророка в Обыденском переулке.

Я захожу сюда на следующий день, после работы. Здесь тихо, пахнет ладаном, свет свечных огоньков отражается в золотых окладах, стёклах, прикрывающих образа и канделябрах. Людей нет, только вот этот старичок, да сосредоточенная женщина в платочке, перебирающая свечи. Инвентаризацию товара проводит.

— Первородным грехом, отче, — киваю я. — Отпали мы от Бога своего.

— Отпали, — грустно кивает он. — Отпали…

Сказав, крепко задумывается, а когда через минуту обращает на меня взгляд, сразу и не понимает, кто я, и чего мне надо.

— Ах, да… — кивает он. — Креститься и венчаться. Хм… Про грех первородный слышал, а креститься не сподобился?

— Да, батюшка, можно и так сказать…

Он глядит на меня испытующе и ничего не говорит.

— Свидетельство о браке нужно показывать? — спрашиваю я.

— Покажи, коли имеешь, — кивает он. — А родители крещёные?

— Не знаю, они сорок первого года… может, и не крестились…

— А ты, значит, сам решил? Чего раньше не пришёл?

— Да как сказать… Подскажте мне, беспокоит меня вопрос один…

— Сядь, — кивает он, и я опускаюсь на лавку рядом с ним. — Рассказывай.

— Мы же не допускаем переселения душ, — говорю я. — А если человек… умер, а душа его не туда, куда надо отошла, а перескочила в оболочку другого человека…

— Куда? — хмурится священник.

— Ну… я даже и не знаю, как объяснить… в тело другого человека.

— Ну-ка, крест поцелуй, — протягивает он мне серебряный крест висящий на груди.

Я прикладываюсь.

— Надо же, — качает он головой и запускает руку в бороду. — И иконы святые целовал… Может ты того?

Он хмурится и делает неопределённое движение головой.

— Вроде нет.

Священник погружается в раздумья, покусывая усы.

— Я тебе так скажу… — отвечает он, хорошенько поразмыслив. — Как звать тебя?

— Егор…

— Егорий, значить, Георгий то бишь… Так вот, Георгий, Господь всё может. Всё. Человек умишкой-то своим и объять не в состоянии. Как Он решит, так и будет. Если есть на тебя виды у Него, будь добрый, делай, что потребно. Вот и весь сказ. Отрекаешься сатаны?

— Отрекаюсь.

— Молодец. Значит покрестим и обвенчаем тебя, Георгий…

— А если душа-то… ну в том… другом… Эх…

— Ничего, ещё раз покрестим. На службу приходи. Комсомолец?

— Конечно.

— И это ничего. Вы же там по другой части, про дела земные думаете, а мы — про духовные. А из ваших многие веруют. Многие… Да и как не веровать? С ума же сойдёшь… Страшно жить без веры-то…

После храма я еду в казино.

— Здравствуйте, Фархад Шарафович, — киваю я. — А где Айгюль? Не могу дозвониться. Уже в Ташкент уехала?

— А? Что?

Он внимательно смотрит, пытаясь проникнуть в мою голову и понять, знаю или не знаю. Я ещё не решил, как с ним лучше поступить. Поэтому пусть пока думает, что не знаю.

— Да-да, — несколько раз кивает он. — Уехала. Там кое-какие делишки у неё. Так, ничего особенного. Скоро вернётся. А ты чего хотел?

— В гости хотел пригласить, — развожу я руками. — Но что ж теперь. А когда вернётся?

— Скоро, — улыбается сладкой узбекской улыбкой Ферик Ферганский. — Скоро приедет.

Честно говоря, не понимаю, как он её отправляет на такие операции. Раньше он всё на неё валил, что вроде как она сама принимает решения, и он не имеет на неё влияния. Но, честно говоря, очень слабо я в это верю. Раньше слабо верил, а теперь и подавно…

Вскоре появляется Ламази Джон.

— Он сюда каждый день ходит? — тихонько спрашиваю я у Ферика, пока грузинский друг идёт в нашу сторону, широко улыбается и машет рукой.

— Нет, не каждый, — отрицательно мотает головой Ферик. — Второй раз, мне кажется, с того дня, когда ты тут был.

Ну-ну, всё равно правду не скажешь, надо будет у Лиды потом уточнить.

— Привет, Джано, — протягиваю я ему руку. Как дела? Решил заглянуть к нам на огонёк?

— Здравствуйте, — улыбается он и отвечает на наши рукопожатия.

Ни о чём серьёзном не говорим, просто лёгкий трёп, когда каждый присматривается к каждому, и ничего не предпринимает.

Когда я начинаю собираться домой, Джон увязывается за мной, чтобы сказать что-то секретное, предназначенное только для моих ушей.

— Слушай, Бро… — говорит он и оглядывается по сторонам, бросая красноречивые взгляды на моих парней.

— Что?