Квинканкс. Том 2 - Паллисер Чарльз. Страница 47

Пока мистер Дигвид зажигал фонари, я перегнулся через низкий крошащийся парапет: на выложенном кирпичом дне кулверта сочилась вода. Чуть дальше виднелся сводчатый проход, загражденный железной решеткой.

Мистер Дигвид велел мне быть наготове, чтобы последовать за ним и точно выполнять все его указания. Он осмотрелся по сторонам и, убедившись, что улочка пуста, вдруг перепрыгнул через парапет, уцепился своим крючком за верхнее из железных колец, вбитых в кирпичную кладку, перебрался с их помощью ниже и плюхнулся сапогами в протекавшую по дну воду. Ошеломленный, я проделал вслед за ним то же самое, и, разбрызгивая воду, мы двинулись к сводчатому проходу.

При свете фонарей выяснилось, что железная решетка, казавшаяся сверху неодолимым препятствием, на самом деле насквозь проржавела и преградой служить никак не могла. Мой спутник потянул ее на себя и протиснулся в щель, я без малейшего труда последовал за ним. Внутри туннеля в ноздри мне шибануло таким зловонием, что я начал хватать воздух ртом.

Голова у меня закружилась, в ушах зашумело, ноги подкосились — и я был уверен, что вот-вот потеряю сознание, но понемногу пришел в себя, страх и дурноту удалось преодолеть, и я почувствовал, что могу двигаться. С фонарем в руке мистер Дигвид проворно шагал впереди меня по руслу нечистого потока, то и дело оглядываясь, чтобы узнать, не отстал ли я.

Остановившись, он дал мне себя нагнать и взглянул на меня вопросительно. Я с вымученной улыбкой закивал в ответ, а он крикнул мне в самое ухо:

— Сток удачный. Но надо прибавить шагу, а то запашок больно того…

Я кивнул, и мы зашагали дальше. Внезапно мистер Дигвид свернул в боковой, более низкий туннель. Из-за тесноты нам пришлось согнуться, что затруднило продвижение, к тому же уровень воды под ногами поднялся; скорость потока возросла и усилившийся шум сделал разговор невозможным.

Через несколько ярдов туннель раздвоился, и мистер Дигвид избрал одно ответвление с такой уверенностью, словно прогуливался в окрестностях собственного дома. Наш путь ощутимо шел под уклон; ноги разъезжались по мягкому илу, и ничего не стоило поскользнуться. Вдобавок вонь сделалась почти непереносимой.

Мы продолжали идти — как долго, не могу сказать: судить о пройденном расстоянии и четко отмерять время было делом немыслимым, поскольку каждый миг нес с собой новые ощущения и новые страхи. И впрямь: здесь, в непроглядной тьме, слыша непрерывный шум воды, который мешался с гулом крови в ушах, я переставал понимать, где я — это я, а где я — совсем не я. Притрагиваясь рукой к шершавым стенам, я не всегда различал, что это — мои застывшие пальцы или холодный камень. Помимо воли мне представлялся давивший на нас сверху чудовищный груз земли и города с множеством зданий и мощеных улиц; это внушало мне такой безоглядный ужас, что я не в силах был думать ни о чем другом.

Мне многое теперь сделалось ясно, однако я все еще недоумевал относительно цели нашего похода, пока мистер Дигвид вдруг не остановился, чтобы подождать, когда я подойду ближе. Затем он наклонился — вернее, скрючился в три погибели, поскольку мы и без того горбились дальше некуда, — и, опустив фонарь, указал мне на то, что следовало рассмотреть пристальней.

Я тоже наклонился и заметил небольшой предмет, который торчал из раскрошенного между двумя камнями известкового раствора. Он блеснул в свете луча, и я увидел, что это монета. Мой спутник поднял ее и показал мне: это оказался шиллинг, который он сунул в кожаную сумку, висевшую у него на плече.

Итак, деньги лежали здесь под ногами у каждого, кто только не поленился бы их поискать! Я не мог взять в толк, какие причины, кроме омерзительной вони, этому препятствовали.

Мы миновали ряд туннелей самого разного вида и устройства; очевидно, это было вызвано тем, что сооружались они во времена, далеко друг от друга отстоявшие. Иные туннели относились к Средним векам, хотя большая часть строилась в период реконструкции города после Большого Пожара; расширение пригородов превратило его в современную столицу, и потому их возраст насчитывал сто-сто пятьдесят лет. Сооружались они разными методами, под разными углами, различными были и почвенные условия — и потому они мало сходствовали между собой.

Я шел вслед за своим спутником, и нам — хотя мы оба были невысокого роста, а я еще попросту не успел вырасти — приходилось пригибаться; от этого шея и ноги отчаянно ныли. Мистер Дигвид внимательно смотрел себе под ноги — и раза два наклонялся за монетой.

Многие из туннелей по форме напоминали внутренность яйца, с закругленным полом и потолком; наиболее просторные, построенные в Средние века, были шире и ровнее и имели посередине глубокую канаву, по краям которой вела узкая дорожка. Здесь шум воды почти что оглушал, хотя в других местах она струилась еле слышно, а кое-где дно покрывал только ил, вязкий или засохший.

— И это так легко достается? — спросил я своего наставника, когда мы шли по безводному туннелю, где могли слышать друг друга.

— Господь с вами! — воскликнул мистер Дигвид. — Всего-то нашел пока вот шиллинг и несколько медяков.

— Но мы же совсем недолго ищем.

— А сколько, по-вашему?

— Не знаю. Часы вы взяли с собой?

Мистер Дигвид рассмеялся:

— Часам здесь долго не выдержать.

— Полчаса мы пробыли? — предположил я.

Мистер Дигвид помотал головой:

— Часа два, пожалуй. Нет, много мы тут не наберем. Надо спуститься туда, где ил наслаивается — туда все вода и уносит. Но пробыть там мы сможем примерно час, не больше.

Я хотел попросить, чтобы он мне это разъяснил, как вдруг заметил темную тень, проворно шмыгнувшую под ногами, подальше от света фонаря. Потом другую. И еще одну. С ужасом я догадался, что это такое может быть, но меня смущала их величина.

Видя мой испуг, мистер Дигвид сказал:

— Да, это крысы.

— Такие огромные?

— Бурые крысы. Домашние — они другие.

— А они опасны? — воскликнул я.

Мистер Дигвид рассмеялся:

— Лучше остерегаться. Укус у них ядовитый. Но на человека они обычно не бросаются. Если только он не порезался. Чуют запах крови на расстоянии.

Я с трудом сглотнул комок в горле, стараясь побороть панику, вызванную мыслью об острых как ножи ядовитых зубах. Но если Джоуи сумел совладать со страхом, то я должен выказать не меньшую храбрость.

Мы продолжали идти вперед, и теперь я отчетливо ощущал, что мы постоянно движемся под уклон. Я установил, что наиболее глубокие туннели были, как правило, и самыми древними, в них хуже всего пахло, и там всюду подстерегали предательские ловушки: кирпичная кладка узких дорожек по бокам во многих местах сделалась от времени податливой и легко крошилась под подошвами, так что поверхность пола была изрыта глубокими выбоинами, где ничего не стоило споткнуться. А потерять равновесие здесь, где поток был глубокий и быстрый, было равносильно неминуемой ужасной гибели.

Мало-помалу я начал ощущать другой запах, отличавшийся от едкого серного зловония, к которому уже кое-как принюхался, и скоро понял, что этот запах исходит от реки — давний тяжелый запах, напомнивший мне стоячие пруды, которые меня так завораживали в детстве. Теперь различные проходы раздались в ширину, наподобие речных потоков близ устья, и вода текла посередине, оставляя по краям завалы ила и грязи. Свет фонаря уже не отражался от влажных стен, а растворялся в открывшемся впереди непроницаемом мраке.

— Здесь можно задержаться, только пока отлив, — объяснил мистер Дигвид. — И не дольше.

Так вот почему для работы выбирались именно эти часы!

— Волной заливает низко расположенные туннели, — продолжал мистер Дигвид. — Бывает, и не ждешь. Многие здесь угодили в ловушку — и все потому, что за временем не следили. С отливом тоже может не поздоровиться.

Мы взялись за работу, и вскоре я понял, почему в одиночку тут было не справиться: в отличие от участков, расположенных выше, здесь, в обширных зловонных топях, где канализационная система соприкасалась с Темзой, орудовать приходилось иначе. Если на достаточно покатой поверхности все отбросы смывались непрерывным течением и монеты застревали в щелях и трещинах, то здесь, напротив, постоянное действие отлива нагромождало слои процеженного грязного ила. И тут — на осыпающемся кирпичном поддоне, покрытом скользкой мерзостью, где кувырнуться было легче легкого, — мы и должны были трудиться в полной темноте, со всей возможной поспешностью.