Королевское правосудие - Куртц Кэтрин Ирен. Страница 65
«Я могу предпринять более сильные меры,» — предложил Горони.
«Ага, и без всякого толка.»
«Вы сомневаетесь в моих методах, милорд?»
Сикард упер руки в бока и отвернулся.
«Я не люблю мучить священников,» — пробормотал он.
«А казнить их — другое дело, не так ли?» — заметил Лорис. — «Скажите, не припоминаете ли Вы пыток Генри Истелина перед тем, как его казнили?»
Рассвирепев, Сикард вытянулся.
«Генри Истелин был повешен, потрошен и четвертован, потому что, с мирской точки зрения, он был предатель Меары,» — ответил он. — «Его приговор не имел никакого отношения к его статусу священника и епископа.»
Лорис холодно усмехнулся. — «Тогда подумайте о мирском статусе МакЛейна как герцога Кассанского и Графа Кирнийского, военнопленного, обладающего ценной информацией, которую нам необходимо добыть,» — сказал он. — «Что касается меня, то я его больше не считаю даже просто священником, и уж тем более не считаю епископом.»
«Вы знаете, что я не могу спорить с Вами насчет тонкостей канонического права,» — пробормотал Сикард. — «Я не знаю, что делает человека епископом с точки зрения святости. Но я знаю одно: священник — священник навсегда! Когда он рукоположен, его руки освящены, чтобы принять в них плоть Господа нашего. А теперь поглядите, что Вы сделали с этими руками!»
«Руками Дерини !» — бросил Лорис. — «Руками, которые оскверняли святое Причастие каждый раз, когда он осмеливался служить мессу. Не учите меня как надо обходиться с Дерини, Сикард!»
Когда Лорис подчеркнул свои слова ударом хлыста по и без того покрытой рубцами груди Дункана, тот, приходя в себя, громко застонал. Боль огненной волной прокатилась по его телу.
Он попытался вернуть себя обратно, в благословенную тьму, которая не наполняла все его тело болью, но вспышка боли, запульсировав в его руках и ногах, заполнила его и вернула в сознание. Беспорядок в мыслях, вызванный последней дозой мераши, ослаб, но лишь чуть-чуть — явно недостаточно, чтобы он мог контролировать ситуацию.
Он не открывал глаз. Но даже ощущая как Лорис склонился над ним, а кто-то встал в ожидании рядом с его головой, все надежды на то, чтобы притвориться бессознательным, рухнули, когда сапог вдавил его израненную правую руку в грязь, покрывавшую пол — вдавил несильно, но сила и не требовалась. Когда он, связанный, попытался изогнуться, чтобы избавить руку от мучительной боли, его стон был похож на всхлип.
«Он приходит в себя, Ваше Превосходительство,» — пробормотал Горони, стоя рядом с левым ухом Дункана.
Лорис фыркнул и отошел назад, и в тот же миг боль в руке Дункана превратилась в тупое пульсирование.
«Просто удивительно, как много боли может причинить всего лишь кончик пальца — даже такому волевому и упрямому священнику как наш Дункан. Смотри, МакЛейн.»
Утверждения Лориса сопроводились еще одним ударом хлыста по груди Дункана, тот охнул и открыл глаза. Его мучила жажда, в горле пересохло так, что он был бы рад даже новой порции мераши — а ничего другого ему пить и не давали с самого момента захвата.
«Итак, ты снова с нами,» — сказал Лорис, довольно улыбаясь. — «Тебе надо бы быть повежливее. Разве ты не ценишь заботу монсиньора Горони о тебе?»
Дункан только провел распухшим языком по пересохшим губам и повернул голову, готовясь к следующему удару Лориса.
«Ну, святой отец,» — промурлыкал Лорис. — «ты явно ничего еще не понял. Что значит тело человека, когда душе его угрожает проклятье?»
Конец хлыста лишь слегка дотронулся до ободранного кончика пальца, но кожа может быть подобна докрасна раскаленному железу, если говорить о мучениях, вызванных ею. От боли Дункан сжал зубы, но не дал себе вскрикнуть снова. Внезапно его грудь ожег резкий удар хлыста, добавивший новый рубец к дюжине уже существовавших, и он не смог сдержать вскрика.
«Отвечай,» — грубо сказал Лорис. — «Я забочусь о твоей душе, а не о своей.»
«Благородный поступок,» — прошептал Дункан с усмешкой, — «очень благородного и благочестивого человека.»
На этот раз хлыст ударил его по лицу, нижняя губа была рассечена, но Дункан был готов к удару и только сдавленно крякнул.
«Похоже, Дерини, мне надоело возиться с тобой!» — процедил Лорис сквозь зубы. — «Интересно, что ты запоешь, когда попробуешь настоящего кнута. Твой язык тоже должен знать, что болтать. Горони!»
Горони тут же вскочил и исчез в другой части палатки, которую Дункан не мог видеть, и на какое-то мгновение он испугался буквального исполнения угрозы: что Лорис хочет отрезать ему язык. Горони сделал бы и это, стоит Лорису только приказать.
Но Горони вернулся не с ножом, а с чашкой: опять мераша! Боже, как же они боятся его, если хотят влить в него новую дозу зелья так рано!
Он даже не пытался сопротивляться, когда Горони поднял его голову и поднес чашку к его губам. В конце концов, его все равно заставили бы проглотить налитое; сопротивление только сделало бы этот процесс более неприятным. А вдруг они ошибутся и дадут ему слишком много? По меньшей мере, действие зелья поможет ему перенести боль от прочих мучений.
Он жадно глотнул, почти радуясь тошноте и головокружению, вызванными зельем. Даже эта мука разума была предпочтительнее тех мучений, которым они подвергли остальные части тела. А если они решили сжечь его…
«Уведите его,» — приказал Лорис.
Даже когда отвязали цепи, которыми он был привязан к полу, руки и ноги его оставили связанными. Когда стражники рывком подняли его на ноги и потащили прочь от палатки, Дункан застонал. Следом за ними шли Лорис с Горони и стиснувший зубы Сикард.
Столб для костра он увидел почти сразу. Его установили на маленьком пригорке в середине лагеря, неподалеку от палатки Лориса. Вырисовываясь на фоне начинавшего светать неба, он производил столь же сильное впечатление как ужасная смерть, ожидавшая Дункана — просто слегка обтесанный кусок ствола дерева, на верху которого даже осталось несколько ветвей.
Объятый страхом, он не мог оторвать своего взгляда от столба, пока его тащили к нему, и не обращал внимания на насмешки и злые шутки, когда его, спотыкавшегося на каждом шагу, протащили мимо строя одетых в белые плащи с синими крестами солдат Лориса, которые собрались, чтобы увидеть его унижение. Никто не нападал на него, но он чувствовал их ненависть и прдвкушение костра, который вскоре должен будет отобрать его жизнь. Позади рыцарей и солдат Лориса толпились, насколько мог видет глаз, солдаты армии Меары, почти свернувшие свой лагерь. Нервничавший Сикард явно готовился к тому, чтобы уехать сразу после смерти Дункана.
Цепи на его лодыжках сковывали каждый его шаг, его ободранные и окровавленные пальцы ног болели, делая его короткий путь к столбу его личным восхождением на Голгофу, подобным хождению по огню. Он подумал, что, наверное, для Христа Его последний земной путь был таким же тяжелям. Все происходящее казалось ему каким-то нереальным.
Но цепи, свисавшие со столбы были вполне реальны, как и кучи хвороста, аккуратно разложенные вокруг, и узкий проход между ними, и стражники, толкавшие его к столбу. Около столба его поджидали, поигрывая мышцами, два раздетых по пояс мускулистых солдата с кнутами в руках.
Как он и ожидал, обращались с ним без всякой жалости: стражники рывком протащили его к столбу и без всяких церемоний приковали его руки к столбу чуть выше головы. Куски коры и остатки ветвей впились в его и без того израненную грудь, а когда он, готовясь к ударам кнута, попытался распластаться вокруг столба, своей лишенной ногтей ногой он задел хворост; от боли на глазах у него выступили слезы и он чуть было не потерял сознание.
Когда он пришел в себя и открыл глаза, всего в нескольких дюймах от своего лица он увидел лицо Горони, державшего кнут.
«Гляди, вот средство для твоего спасения,» — услышал он, невзирая на дикую боль в руках и ногах, шепот Горони.
Когда священник слегка хлестнул узловатой плетью по его обнаженным плечам, он вздрогнул, и в разум его вполз страх, несмотря на то, что он изо всех сил старался не выказать Горони своего страха перед ожидавшей его судьбой.