Агент «Никто»: из истории «Смерш» - Толстых Евгений Александрович. Страница 52

- Хорошо, я осмотрю его позже, - Акимова встала, взяла с тумбочки папку «Кравченко» и стала пробираться к выходу. - А вы, пока не принесут халаты, побудьте в коридоре, - обернулась она в сторону Павленко и его напарника.

- Вот Овчинников посидит за дверью, а уж я покараулю здесь, доктор, вдруг больной чихнет или водички попросит - некому подать, все немощные вокруг, - произнес сержант с неизменной улыбкой, но в голосе его прозвучала непреклонность.

Акимова поняла, что настаивать бессмысленно, к тому же по коридору уже шлепали тапочки санитарки Богдановой, несущей два огромных халата. Доктор открыла кабинет заведующего отделением, служивший пристанищем дежурному персоналу, устроилась за столом, обмакнула перо в чернила и начала заполнять бланк.

«История болезни №24

Минская областная психиатрическая больница

Больной КРАВЧЕНКО Борис Михайлович, 1920 года рождения, заключенный. Поступил 2 марта 1946 года. Диагноз: реактивное состояние.

2 марта 1946 г. Поступил из госпиталя в тяжелом состоянии (доставлен в палату на носилках) с диагнозом: реактивное состояние на астенизированной почве. Больной вялый, на вопросы отвечает медленно, с трудом…»

- Ну-ка примерьте, все равно других нет, - чернявая санитарка положила на спинку стула два халата и присела на край кровати, по-хозяйски подвинув ноги небритого старика, внимательно наблюдавшего за происходящим.

Павленко и Овчинников натянули поверх гимнастерок халаты, оказавшиеся им на удивление впору, взглянули друг на друга и расхохотались.

- Ну, ты, сержант, прямо профессор! - подмигнул Овчинников и слегка толкнул в бок санитарку, - как тебе, Богданова?

- Хорош! - склонила на бок голову санитарка. - А вы где ночевать-то намерены?

- Устроит, наверное, ваш заведующий.

- Устроит, жди, тут больным не протолкнуться, а еще вы со своими пулеметами будете по коридорам шастать. Да и вам самим неудобство: не умыться, не побриться, не выспаться. Есть у меня уголок, - кокетливо произнесла Богданова, - могу пустить на первое время…

- Хоть побреемся-умоемся, - Овчинников вопросительно взглянул на старшего.

- А выспимся ли? - сержант с ухмылкой кивнул на Богданову.

- Ну, ты и озорник, сержант, - рассмеялась та, - прямо ни о чем другом вы, мужики, и не думаете…

- Только о том, как бы поспать, - закончил за нее Павленко, - за войну-то недоспали…

- А ты на войне-то был? Тебе и лет, наверное, не больше двадцати, - пропела Богданова.

- Двадцать два, красавица, - в тон ей ответил Павленко, - а на фронте с 42-го.

- В пехоте иль в танкистах? - донимала санитарка.

- Мы по особой части, смотрели, чтоб чужие в наш огород не забредали. Ну, ладно, Овчинников, ты пока подежурь возле больного, а я пойду жилье обустраивать.

- Только у меня двоим тесновато будет, - предупредила Богданова.

- А мы по очереди: один здесь приболевшего караулит, а другой тебя стережет, потом меняемся.

- Ну, пошли, пока обед носить не начали, - засобиралась Богданова, подталкивая сержанта к двери, - а то через полчаса и не отлучиться.

Они выкарабкались из тесной палаты. Овчинников еще раз посмотрел на уткнувшегося в стену Кравченко, поставил стул между дверью и лекарственным столиком, уселся на него верхом, повесив автомат на спинку, и задремал.

Через день Акимова записала в истории болезни: «Больной значительно бодрее. На вопросы отвечает. Опрятен. Кушает. Пульс полнее. В 4 часа пришел в сознание, удивился, что он находится в психиатрической больнице. Раздражителен. Требует усиленного питания. Резок. Угрюмый».

10 марта появилась новая запись: «В состоянии больного ухудшения. Вялый. Лежит, укрывшись с головой, отвечает неохотно. Жевательные движения».

Акимова отложила ручку. «Жевательные движения… Первоначально их не было… Обычно проявления гиперкинеза, если они присущи больному, в его поведении постоянны. Но у Кравченко я их не замечала… Это татарин, его сосед по койке, Сафиулин, тот все время жует. А теперь и Кравченко? Перенял симптом? Это что-то новенькое… Значит, Кравченко исподволь наблюдает за окружающими и формирует свое поведение сообразно месту пребывания? Но человек с органическими или функциональными расстройствами нервной системы не способен на такое. Это присуще, как правило, здоровым людям. Артистам. Хитрецам. Аферистам. Он не болен! Он симулянт».

Акимова поднялась на второй этаж, постучала в кабинет заведующего, услышала «да» и толкнула дверь. Через пару минут она вышла из кабинета и не спеша вернулась в отделение. Ольшевский выслушал ее сомнения и порекомендовал оставить их при себе.

- Вы хороший врач, Акимова, у вас есть будущее, не лезьте в это дело с головой. Нам приказано «наблюдать», а не диагностировать и лечить, а уж тем более разоблачать! Так что смотрите, записывайте и ко мне по этому поводу не ходите. У вас есть множество заслуживающих профессионального внимания больных. Вот о них я готов говорить с вами в любое время. Что же касается Кравченко, понадобитесь - я вас вызову.

К некоторой грубоватости главврача в больнице относились снисходительно: поговаривали, что не склеилось у него в личной жизни; что, якобы, звали работать в Москву, в институт судебной психиатрии имени Сербского, но в последний момент место занял сынок какого-то большого начальника; что хотел посвятить себя науке, а на него повесили наполовину разваленное больничное хозяйство, - словом, впору самому с ума сойти, а не психов лечить.

Акимова, как все, жалела Ольшевского и привычно сносила его беззлобное хамство. Кравченко же все больше становился ей интересен. Мелькнула даже мысль о диссертации: «Моделирование симулятивных симптомов» или что-то в этом роде.

12 марта Акимова записала: «Больной лежит на постели, укрывшись с головой. На вопросы не отвечает. На окружающее не реагирует. Неопрятен. Постоянные жевательные движения».

15 марта: «Больной лежит в постели. Настроение подавленное, часто слезы на глазах. В контакт не вступает, на вопросы не отвечает. При попытке с ним заговорить натягивает на голову одеяло. На окружающих не реагирует. Неопрятен с мочой».

22 марта: «Периодические отказы от еды».

10 апреля: «Дезориентирован в окружающем пространстве. Находится как бы в сонном состоянии. Все время одинаковые механические движения: часто моргает и все время жует. На вопросы отвечает не всегда, часто повторяет одни и те же слова».

Акимова поражалась способности Кравченко отбирать из поведения окружавших его психически больных людей и примерять на себя только те проявления, которые не вступали в противоречие друг с другом, в совокупности образуя картину настоящего заболевания. Она не сомневалась, что Кравченко талантливо играет. Но для кого? Где тот зритель, которого надо убедить, уверить, разжалобить, заставить плакать или смеяться, но, главное, действовать?! Действовать в интересах актера-симулянта. Кто в партере? Два охранника, которых больше интересуют пышные формы санитарки Богдановой, нежели содержание разыгрываемого Кравченко спектакля? Ольшевский, который лишь однажды завернул на обходе в третью палату, искоса взглянул на Кравченко и поспешил дальше? Она, врач Акимова, ведущая постоянное наблюдение больного? Наверное, сначала нужно понять, а ради чего весь этот театр? Что должно произойти перед тем, как упадет занавес? Соберется комиссия, которая признает Кравченко психически больным, а значит, неспособным отвечать за какое-то совершенное им преступление? Если так, то люди в погонах теребили бы врачей с утра до ночи: «Вы что там, настоящего придурка от симулянта отличить не можете? У нас следствие стоит, а вы молоточками по коленкам стучите и консилиумы проводите? Преступник должен на нарах лежать, а он у вас под одеялом греется и котлеты жрет? Чтоб завтра было надлежащее заключение, иначе послезавтра мы проверим, а не проживали ли ваши родственники на временно оккупированной территории?» Так уже было не раз: привезут из тюрьмы горемыку, а через неделю - давай бумагу, куда его: назад в тюрьму или под капельницу. А Кравченко… Больше месяца прошло - и никто не звонит, не торопит, не требует. Странно…