Убийство по-китайски - Попандопуло Анастасия. Страница 52

Я сел к столу. Раздражение мое понемногу схлынуло. Образ двуличного, скрытного, бездушного интригана в очередной раз разбился о нелепую мешковатую фигуру в потрепанном пиджаке, о подслеповатые голубые глаза, дурацкое пенсне, мелькающее в пухлых руках.

– Ладно, – смягчился я. – Чего звал? Только, знаешь, отдай бутылку.

– Что? При чем тут? Впрочем, может, ты тоже хочешь вина. Пожалуйста. Там у окна есть чистые рюмки. Кстати, что за ерунда про запой? С чего ты взял?

– Это не я «взял». Это мой дядя так считает. Да и что прикажешь думать, когда ты пропал из дому, дяде донесли, что тебя видели в Чертовом конце и прочее. Мы решили, что ты с горя запил… Пациент умер, такое дело.

– Вот это да! Доктор запил, и все отнеслись с пониманием.

– Ну… не до конца… Потом меньше недели, дядя говорит, это нормально…

– Хорошие у нас люди все-таки. И простить готовы, и понять, – он пригладил волосы и усмехнулся. – Но я не пил. А что тебя не навещал и пропал… Ты, Аркаша, пойми, закрутился, да и не с чем идти-то было. Сперва при Дмитрии сутки, потом… бегал, бегал, а сейчас сам чуть не помер. Вот прячусь.

– Ты чуть не помер?

Борис пожал плечами.

– Да, вот так мне кажется. Понимаешь, стал я тут вопросы задавать. Кое-что копать. Так второго дня ночью чуть не угорел. Хорошо, у меня раму за зиму перекосило. Я открыл проветрить и закрыть на ночь плотно не смог. Да и Антипка в доме ночевал внизу, что-то почуял, поднял шум. А так хоронил бы ты меня в ту же пятницу, только в какой-нибудь другой церкви.

– Слушай, это, может быть, случайность. У тебя же только чинили трубы! Вероятно, нарушили что, вот и результат.

– Эх, Аркаш. Самому хочется так думать. Да только чинили-то в больничном корпусе, а у меня своя печь. Это раз. Два, что проблема только два дня назад вскрылась. Но… может, ты и прав, а только, как говорили римляне, Abundans cautela non nocet [52], да?

Я пожал плечами.

– Ладно, это все сбоку. Я что тебя позвал. Ты получил приглашение на похороны?

Я сразу помрачнел и кивнул.

– И что думаешь? Каков наш Иван Федорович! Нет, определенно, это – человек с интеллектом.

– Не понимаю, Борис, чему ты радуешься. Назревает грандиозный скандал, Да что назревает. Уже есть!

– Да, скандал. Еще какой. И с большим смыслом. Ты, кстати, у Трушниковой не был?

Я мотнул головой.

– Боюсь не ко времени прийти. Столько на нее навалилось. Впрочем, она-то обо мне помнила. Цветы прислала, фрукты.

– Да-да. Заботливая женщина.

– Слушай, Самулович, хватит темнить. Что ты выяснил? Что происходит вообще?

– Темнить… Так пока света и нет. Сплошной мрак. Вот смотри. Мы имеем три смерти уже. Трушников-старший – опоен опием и убит. Варвару Тихоновну завели в подземелье и утопили. Оба раза пытались преступление скрыть. Не получилось, конечно, но пытались. Так? Дальше – Дмитрий. Как ты знаешь, цианид в коньяке. И тут уже все сделано чуть не напоказ. Масса свидетелей скандала, рюмка на столе, впрочем, отравление цианидом любой медик сразу определит. Чувствуешь?

– Что?

– Почерк изменился.

– И что?

– Не знаю! Но все это как-то не вяжется, понимаешь. Нет единства.

– Как нет единства? Цель-то одна. Деньги. Наследство и долги, нет?

– Деньги – конечно. Долги – наверное. Но все-равно, что-то тут… Мутно. Что-то тут лишнее. А ведь в природе лишнего не бывает…

– Слушай, Боря, или выражайся яснее, или уж уволь меня. Время позднее. У меня… плечо ноет. Послезавтра похороны.

– Яснее у меня пока ничего нет, – погрустнел он. – Впрочем, скоро все закончится. И мне очень понадобится твоя помощь.

36

Домой я вернулся только на следующий день. Всю ночь мы проговорили с Борисом. Он подробно рассказал мне о всех своих передвижениях с того момента, как мы расстались, правда, смысл некоторых его действий от меня тогда ускользнул. Тем не менее, передам коротко то, что узнал тогда. После того, как Александр бежал, Борис отправил меня с запиской к Липгарту, а сам остался дежурить у Дмитрия, положение которого было много-много тяжелее моего.

– Понимаешь, Аркаша, то, что его отравили цианидом, мне стало понятно сразу. Впрочем, мог бы и раньше догадаться, но… к сожалению, его увлечение опиатами давало картину, несколько похожую на начальные симптомы отравления. Эти лицевые судороги, прерывистое дыхание. Да что я оправдываюсь! Был слеп, глуп, в общем, сейчас-то что. Впрочем, я тебе клянусь, мало кто смог бы сделать больше, чем я. И кого другого я бы вытащил, но его организм был уже полностью расшатан. Eще удивительно, как долго мы боролись за его жизнь. Скажу тебе честно, Аркаша, вот что надо показывать нашей публике, а то мода пошла – дамочки все с лауданумом. Может, оно, конечно, и хорошо от нервных расстройств, а только… В общем, сутки я держал его на поверхности, как мог. Он большей частью был без сознания, но организм боролся. В какой-то момент мне даже показалось, что наступил перелом. Он открыл глаза. Велел послать, конечно, за Ольгой Михайловной. Впрочем, как только ее увидел, страшно возбудился, стал просить, чтобы кого-то она привезла. Не понял я только кого. Впрочем, сознание его быстро спуталось, и через почти два часа все было кончено.

Труп Борис по просьбе Выжлова отвез в приемную Липгарта, они вместе дали заключение по причинам смерти, и, казалось, дело было закрыто, однако следствие, как вы понимаете, продолжалось. Пока полиция, да и весь город искали Александра в катакомбах, а также поджидали его на пристани и заставах, Борис решил поехать в родовое имение Трушниковых, благо от города оно вовсе недалеко.

– Ехал я туда, полный смутных ожиданий. Не то чтобы рассчитывал найти там Александра Васильевича, хотя и не исключал совсем такой разворот, но больше надеялся проникнуться духом этой семьи, расспросить старых слуг, подышать воздухом и все в таком роде. И, скажу тебе, прокатился я не без пользы, хотя и не вовсе так, как планировал. Начать с того, что дом оказался заброшен. Как там у Байрона: «…где был князей гостеприимный кров, там ныне камни и трава густая…» Лет пять назад Трушников решил перестроить усадьбу, но потом все заглохло по понятным причинам. Само имение, как мне сказали, в залоге, и не знаю, успел ли его выкупить Дмитрий Васильевич. Из слуг только глухонемой мужик, что присматривает за домом, да какие-то мальчишки. Старая нянька умерла два года назад. Остальные дворовые кто уехал, кто тоже помер. В общем, казалось бы, сплошное фиаско. Но я каким-то наитием пошел на кладбище. Фамильный склеп осмотрел, вокруг походил. Так – ничего серьезного, но кое-какие мыслишки у меня появились. Потом пошел в церковь, нашел батюшку, стал его расспрашивать. Но тут, по правде сказать, везенье мое кончилось. То ли не понравился я ему, то ли вообще не счел он правильным обсуждать Трушниковых с кем бы то ни было, а только ничего-то мне не рассказал, и ушел я несолоно хлебавши. Дальше – еще больше. Вернулся я в город. Пошел к Выжлову. Так и так, прошу вас поехать со мной. Батюшка с властями будет откровеннее. Меня – взашей. Но я уже не обижаюсь. Пошел я тогда бродить по улицам и встретил, не поверишь, Антипку. Сели мы с ним, поболтали. Про монастырь, про Норы, про то, какие дела у него с Трушниковыми. В общем, весь тот угол разбойничий никого из властей в грош ни ставит, однако до сих пор их старшие с большим уважением относятся к памяти отца Ольги Михайловны. Буквально чуть не в благодетели он там записан. Нельзя против всего мира восставать. Антитеза нужна, для достоверности – свой святой нужен. Вот, дескать, все нас обижают, гонят, ругают, но это не наша вина, это вина гонителей и полная несправедливость. А хороший-то, добрый человек, он в нас и разглядит правду. Нас и пожалеет. Нас и облагодетельствует. И прочее в таком духе. Ну и, конечно, желательно, чтобы святой уже, так сказать, вознесся. Всем этим требованиям Михаил Филиппович удовлетворял прекрасно. Вот и слепили с него икону. Поэтому контакты с семейством Ольги Михайловны, как бы сказать… стоят на особом счету. Интересная информация, правда? Впрочем, больше я ничего не узнал, да и спрашивать побоялся. Антипку оттуда забрал, да чуть и не уморил в первую же ночь с этой печкой.