Отражения нашего дома - Заргарпур Диба. Страница 2

– Сара, нам сегодня нужно посмотреть много домов. – Мадар целует биби-джан в макушку и выбегает из кухни к машине. Раздается звонок по блютусу. Мысли мадар улетели далеко-предалеко.

Хочется сказать ей: «У меня все хорошо, спасибо, что спросила».

Хочется, чтобы она заметила и поинтересовалась: «Биби-джан сегодня причесалась сама?»

Но у меня не хватает смелости.

Вместо этого я оставляю свое вареное яйцо нетронутым, обнимаю бабушку, забегаю в свою комнату, хватаю фотоаппарат, выскакиваю. Дверь захлопывается, и я горько хмурюсь, слыша прощальные слова бабушки. Они превращают меня из любимой внучки в пустое место.

– Ки асти?

Ровно год назад мы с мадар заключили договор. Стояло лето, я переходила из средней школы в старшую, жизнь постепенно возвращалась в норму после вируса, отправившего полмира в локдаун. За несколько месяцев социального дистанцирования я набрала лишний вес на жареной картошке и «спрайте», запоем пересмотрела все серии «Код Гиас», «Хайкю!!», «Инуяся» и «Токийского гуля». Мадар была убеждена, что я умру от передозировки нездоровой пищи и недостатка витамина D, что, признаю, было бы весьма реальным исходом.

Ее афганская натура была потрясена полным отсутствием у меня амбиций, поэтому, когда локдаун закончился, она взяла на себя обязанность, так сказать, разжечь пламя и назначила меня главной по соцсетям и технической поддержке нашего семейного бизнеса. Его суть в том, что мы покупаем старые дома, ремонтируем и перепродаем.

На самом деле я была восхваляемым и (ключевое слово) бесплатным фотографом.

Мадар называла это инвестицией в мое будущее через воспитание интереса к сохранению семейного бизнеса.

Я же считала, что мы наживаемся на несчастье других людей, но эту дискуссию лучше отложить до другого раза.

Я пролистываю снимки в своей камере, удаляю некоторые, чтобы освободить место. Накопилось чересчур много селфи и неудачных танцевальных номеров, их суть я лучше не буду объяснять. Щелк. Удалить. Я грызу ногти, и мадар возмущенно закатывает глаза. Останавливаюсь, дойдя до сделанного скрытой камерой симпатичного снимка – биби-джан прибирается в своей комнате. Глядя на него, улыбаюсь.

Наша машина, петляя, мчится по скрытым в зелени извилистым дорогам восточного Лонг-Айленда, который моя мама и ее семья – все десять сестер и один брат – вот уже сорок лет называют своим домом. Когда они переехали, маме было всего тринадцать.

Иногда я спрашиваю у мадар, каково это – сорваться с места и начать с нуля в чужой стране.

Иногда мне тоже хочется проделать это.

Убежать и начать заново где-нибудь еще.

«Мы убегали от войны, джан», – обычно напоминает она мне.

В машину врывается ветер, и я ловлю себя на мысли: «Я тоже убегаю от войны».

– Закрой, пожалуйста, окно. Шум мешает. – Мадар резко поворачивает влево, и моя камера едва не вылетает из рук. Навигатор заново прокладывает маршрут. – Он велел мне повернуть буквально вот здесь. – Мама возится с ним и на пару секунд заезжает не на ту полосу. Встречная машина сигналит.

– Если не возражаешь, я бы хотела переварить свой завтрак в более спокойных условиях. – Камера падает между моими потрепанными кроссовками. Оставляю окно открытым. Вообще-то я не склонна к бунтарству, но, боюсь, меня вывернет, если еще хоть секунду буду без свежего воздуха терпеть мамину манеру вождения.

Но вскоре мадар забывает об окне: мы останавливаемся возле полуразрушенного дома. Дважды моргаю. Это место мне незнакомо.

– Кто оставил после смерти такое запустение? – хмурюсь я. – Это даже не в Сентерпорте. – Замечаю вывеску. На ней написано: «Самнер-Корт».

– Сделали небольшой крюк. Мы его купили всего несколько дней назад. – Мадар заглушает мотор. – Давай зайдем, посмотрим, с чем предстоит работать.

Я вжимаюсь в сиденье. Терпеть не могу фотографировать дома в первый день.

– А там не опасно? – Я отстегиваю ремень и выхожу из машины. Подношу камеру к глазам и быстро делаю три снимка. Дорожка, двор, фасад дома. Как профессионал, скажу без ложной скромности.

– Конечно, не опасно. – Мадар отправляет короткое сообщение и радостно потирает руки. – У нас на этот дом большие надежды. Если починим его быстро, это нам здорово поможет. Пойдем.

В трещинах асфальта пышным цветом пестрят одуванчики и другие сорняки. На некогда белых рамах заколоченных окон облупливается краска. Над входом изгибаются высокие арки, фундамент тонет в буйно разросшихся кустах и лозах. В свои лучшие времена дом, наверное, был красив.

Мне становится интересно, что случилось с прошлыми владельцами. Почему они потеряли этот дом?

За частично заколоченными окнами второго этажа мне чудятся тяжелые взгляды. Ржавые чугунные ворота открываются со скрипом, и у меня по ногам бегут мурашки. Поднимаю глаза – никого нет, но ощущение чужих глаз не отпускает.

– Знаешь, именно так начинаются все фильмы ужасов на «Нетфликсе». – Я покачиваюсь на пятках и решаю подождать в машине. – Может, я лучше… – Ладонь лежит на ручке двери, надо лишь… Машина гудит. Заперта. – Не лучше.

– Не будь младенцем, – бросает мадар и спешит по извилистой дорожке к парадной двери.

По дорожке я осторожно приближаюсь к шаткой веранде, и на меня падает тень. Дом очень большой, еще немного – и мог бы считаться особняком. С подъезда осыпается серая краска, на пути к парадной двери приходится перепрыгивать через прогнившие доски.

Пальцы касаются ржавого дверного звонка, и в этот миг через приоткрытую дверь в широкий вестибюль врывается узкий луч света. На мраморном полу расцветают радуги. Луч бежит вверх по лестнице к частично открытому второму этажу. Между щелястыми перилами и одинокой люстрой, покачивающейся высоко вверху, лениво парят серебристые паутинки.

«Держись подальше, – предостерегает одинокий голос, знакомый, но чужой. – Пока тебя не заманили в силки». Я застываю, еще не переступив порог. Что это было?

– Где ты там застряла? – звенит откуда-то издалека голос мадар. – Ого! Смотри, какая тут терраса! Приведем в порядок – будет очень красиво.

– Гм. Что за история у этого дома?

– Заброшен, – откликается она. – Поторапливайся, нам сегодня еще три дома надо посмотреть.

Час от часу не легче.

– Что случилось с владельцами?

Мадар не отвечает. Она уже куда-то ушла. «Я справлюсь. Справлюсь». Собираю нервы в кулак и, сосчитав до трех, вхожу в дом.

Можете обвинить меня в суеверности, можете обозвать дурой, но я верю, что в этих старинных домах сохранилась история. Чувствую ее, когда слышу эхо своих шагов по истертому кафелю, когда пальцы скользят по стенам, овеянным чьей-то любовью, когда вхожу в зал со сводчатым потолком и камином. Это началось десять лет назад, когда родители только начали покупать и продавать дома. Я была совсем маленькой и от скуки бродила по ветхим коридорам, придумывала лица и истории, заполняя пробелы в объяснениях банковских агентов по недвижимости.

Мы с родителями даже придумали игру. «Расскажи, что ты чувствуешь», – со смехом спрашивал падар, пока мадар обмеряла комнаты, составляя планы и думая, как воплотить в жизнь их совместные надежды и мечты. Но все изменилось полтора года назад, когда падар съехал от нас, оставив эти планы медленно гаснуть в небытии. Так что теперь я лишь фантазирую.

– Расскажи, что ты чувствуешь, – бормочу я роскошной пыльной комнате.

Наваливается тяжесть, словно здесь зависла… чья-то меланхолия. Я умолкаю. И снова чувствую пристальные взгляды. Под ногами скрипит деревянная половица, и воцаряется тишина. «Возьми себя в руки, ты это проделывала уже тысячу раз». Сглатываю подступивший к горлу комок и продолжаю делать снимки.

Мадар считает, что составление фотоподборок до и после ремонта привьет мне интерес к семейному делу. На самом деле, мне кажется, что мое присутствие на рабочих площадках помогает ей заполнить душевную пустоту, появившуюся после ухода падара.

Я иду дальше обследовать дом. Доски на больших окнах наполняют тьмой открытое пространство гостиной. Дальше – пустая кухня, где плита и холодильник выворочены с корнем. Отсюда наружу ведут застекленные двери, и я вижу, как мама осторожно ступает по огромной террасе, на каждом шагу пробуя скрипучие доски.