Дом на берегу лагуны - Ферре Росарио. Страница 25

Похоже, Ребека хотела доказать всему свету, что сила воли у нее как ни у кого другого. Можно быть покорным и мятежным одновременно; неизменная покорность и есть порой самый эффективный мятеж, и метаморфоза, происшедшая с Ребекой, была чем-то в этом роде. Раньше она боготворила Оскара Уайльда и Айседору Дункан и воспевала их в стихах и танцах. Теперь она каждый день ходила к мессе и молилась. Она принадлежала к тому типу людей, которые, услышав слова Папы Римского о том, что надо быть отзывчивым к беднякам, на следующий день пойдут и отдадут этим беднякам последнюю рубашку, а сами останутся нагишом.

Ребеке казалось, что она играет новую роль. За свои тридцать с лишним лет она переиграла несколько ролей, и каждой из них отдавалась всей душой. Теперь она решила быть примерной супругой. Трудолюбие – высшая добродетель замужней женщины. Дом на берегу лагуны должен быть безупречным, и никакое пагубное дуновение не проникнет сквозь кованые решетки на его окнах; у всех должно быть хорошее настроение. Очень важно поддерживать порядок и дисциплину. Однажды Ребека спустилась в нижний этаж и поинтересовалась, женаты ли ее слуги. Когда она узнала, что Петра и Брамбон уже много лет живут в незаконном браке, она была возмущена. Она купила Петре подвенечное платье и взяла напрокат фрак для Брамбона, выписала им разрешение на брак и велела идти к судье. Петра и Брамбон смеялись, как дети, и сделали все, как сказала Ребека, будто это была какая-то игра. Они выпили шампанское, съели пирожные, поблагодарили Ребеку за платье и подарки, но на следующий день снова сходили в магистратуру и попросили развод. Много лет назад их соединила церемония «вуду» в Гуаяме, и они боялись, что брачный союз в мэрии может их сглазить.

Когда родился Игнасио, Ребека никого к нему не подпускала. Она сама купала его, переодевала, кормила. Она опять перестала замечать Кинтина. Кинтин родился в доме Павла и напоминал Ребеке о счастливых временах ее жизни, о которых ей хотелось забыть. Раньше она часто спускалась в нижний этаж и пила воду из источника и каждый день писала стихи. Но после побоев Буэнавентуры она ни разу не была в нижнем этаже и не написала ни одного стихотворения. Кинтин все время был в кухне с Петрой и Эулодией. Его сажали на табуретку, давали миску, полную бирюлек, чтобы он их перебирал, или разрешали дергать ручку холодильника.

День Благодарения в 1936 году кончился плохо, – так мне рассказывал Кинтин. После выступления дона Эстебана о благословенном американском гражданстве Буэнавентура погрузился в угрюмое молчание. Однако уже в дверях он решил воткнуть бандерилью в дона Эстебана.

– Я знаю, в этом году прибыль «Таурус лайн» на Острове на тысячи долларов превышает прибыль вашего бизнеса в Бостоне. Так признайте же мою правоту: лучше жирная курица с золотыми яйцами, чем дохлая с английским языком, не так ли, дон Эстебан? Американцы ли, испанцы ли – кто его знает? Так мы никогда не решим, кем мы хотим быть.

Аристидес разозлился. Он был уверен, что Буэнавентура решил оскорбить дона Эстебана и Соединенные Штаты. Он схватил его за лацканы пиджака и вытолкал из дома.

13. Агония полковника Арриготии

Когда Аристидес Арриготия участвовал в военных маневрах полиции Сан-Хуана, он всегда маршировал в первом ряду. Ему очень нравилась его парадная форма с посеребренной саблей на боку. Когда американский летчик Чарлз Линдберг, Белый Орел, достиг берега столицы на своей барке «Дух святого Луиса», Аристидес встречал его в белой парадной форме.

Губернатор Блэнтон Виншип впервые увидел Аристидеса во время парада полиции в январе 1937 года. На него произвел впечатление его торс гребца, который туго обтягивал белый габардин с золотыми аксельбантами на плечах. Мужчина с такой фигурой, как этот, не может быть кем попало, подумал Виншип и послал ему приглашение посетить его в замке Ла-Форталеса.

До Виншипа американские губернаторы жили в Ла-Форталесе-де-Санта-Каталина, отрезанные от остального мира. На местном языке они не говорили, и им было трудно понять византийские выверты островной политики. К 1936 году в «Порто-Рико», как его называли американские губернаторы, существовало четыре официальные партии: Объединенная партия, которая выступала за автономию; Республиканская партия, которая выступала за государственность, или вхождение в состав Соединенных Штатов; Социалистическая партия, временно объединившаяся с Республиканской, поскольку рабочее движение всегда яростно ратует за государственность, и Партия националистов, которая боролась за независимость.

Президент Соединенных Штатов назначал губернатора, который обладал на Острове неограниченной властью. Этот последний, в свою очередь, набирал кабинет сенаторов, являющийся исполнительной властью. Члены Палаты представителей выбирались из народа, но они могли только участвовать в голосовании при первом чтении и не имели никакого политического веса. Пост губернатора был политической синекурой, яблоком, или, лучше сказать, сладким плодом манго, преподнесенным в уплату за голоса избирателей во время президентской кампании. Исполнительный кабинет – вот кто правил по-настоящему. А губернатору только и надо было, что прожить спокойно год-другой, наслаждаясь ромовым пуншем и теплым дуновением пассатов, редко покидая стены дворца.

Последний губернатор, который действительно хотел таковым являться, был Эммет Монтгомери Рэйли. Он родился в Канзас-Сити в семье скромного происхождения. Его отец был фермером, а сам он до того, как ввязаться в политику, стал агентом по продаже земли. Он был меннонитом-реформистом и, обосновавшись в Ла-Форталесе, ввел сухой закон, отменил петушиные бои и засадил всех проституток в тюрьму. Узнав, что почти половина населения Острова живет в гражданском браке, потому что Церковь берет огромные деньги за церемонию бракосочетания, он связался с главной общиной меннонитов в Канзас-Сити и попросил, чтобы ему прислали священников. Вскоре из-за гор появились человечки в черных брюках, белых рубашках и широкополых фетровых шляпах. Крестьянам они очень понравились. Меннониты всех переженили бесплатно, а заодно и окрестили. После крестин всем дарили Библию. В горах появилось множество белых церквушек с островерхими деревянными колокольнями, и крестьяне были очень довольны, потому что теперь не надо было ходить к мессе в поселок. Успех меннонитов вызвал недовольство католиков, они организовали кампанию по дискредитации Рэйли, обвинив его в еретичестве и нетерпимости. Это они прозвали его Обезьяна Рэйли и Канзасский мул.

Рэйли терпеть не мог местную буржуазию. Он помнил Канзас, край подсолнухов, где пшеница, скот и сорго по справедливости распределялись между всеми жителями. Он считал, что жить в роскошных особняках, иметь армию слуг и ежегодно ездить в Европу, в то время как девяносто процентов населения погибает в нищете и безграмотности, – стыдно. В Канзасе не было босоногих людей в лохмотьях, которые ютились в горных хижинах, в то время как политическая верхушка рассуждала на балконах своих особняков о ценностях католицизма и христианском милосердии. Всякий раз, когда Рэйли выходил из машины после поездки в очередное селение, он был в ярости. В мертвый сезон – после уборки урожая сахарного тростника – крестьяне были едва живы от голода. Рэйли приказал креольским землевладельцам увеличить плату работникам. Он также пытался надавить на Вашингтон, чтобы хозяева сахарной компании в Пуэрто-Рико сделали то же самое, но все было бесполезно. Впервые в истории американские и креольские землевладельцы объединились и не подчинились его приказам. Рэйли уединился в Ла-Форталесе и перестал ездить в горы помогать крестьянам. Он погрузился в депрессию, как в серую тучу. Таким его и запечатлел Франсис-ко Ольер на портрете, нынче, к сожалению, утраченном, – волосы светлее, чем поля Канзаса, весь в черном, будто собрался на собственные похороны, на фоне зубчатых стен замка Ла-Форталеса. Через несколько месяцев президент Уоррен Хардинг отозвал Рэйли с Острова.