Пыльная зима (сборник) - Слаповский Алексей Иванович. Страница 27

Выбежал Барзевский с другой гитарой.

– Шутки кончились! – объявил он в микрофон. – Прошу!

Неделин взял гитару, осторожно провел по струнам, глянул на мстительное лицо Барзевского и запел:

– Это подло, Барзевский! – сказала Лена после концерта. – Это свинство!

– Я прекращаю концерты, – сказал Неделин. – Я заболел. Могу я заболеть?

– А неустойка?

– Кому?

– Мне.

– Обойдешься, – сказала Лена. – И пошел вон, тебе сказали!

– Ладно, – сказал Барзевский. – Посмотрим.

Лена после его ухода долго и красиво стояла у окна, потом произнесла не оборачиваясь:

– Знаешь, если честно? Я впервые пожалела, что ты такой… Ты – человек, Владик. Ты талантливый. Почему ты скрывал, что сочиняешь такие песни?

– Да я, собственно…

– Больше ты не споешь ни одной попсятины. Я тебя уверяю: тебя назовут родоначальником русского интеллектуального рока. А на Барзевского плюй.

И она увезла Неделина из Саратова, Барзевский же в качестве неустойки выговорил себе право еще полгода использовать имя Субтеева, для этого случая он давно уже держал в группе музыкального сопровождения парня, очень похожего на Субтеева. Парень, слегка для сцены подгримированный, успешно провел оставшиеся гастроли в Саратове, а потом концерты в Волгограде, Астрахани, Ставрополе, Тбилиси, Баку, Ереване, Батуми, Сухуми, Сочи, Ялте, Донецке, Кривом Роге, Кишиневе, Киеве, Курске, Минске, Вильнюсе, Риге, Таллине, Ленинграде, Петрозаводске, Мурманске, Архангельске, Ярославле, Нарьян-Маре, Свердловске, Магнитогорске, Ашхабаде, Душанбе, Ташкенте, Алма-Ате, Караганде, Омске, Томске, Новосибирске, Новокузнецке, Красноярске, Иркутске, Чите, Бодайбо, Якутске, Оймяконе, Магадане, Верхоянске, Анадыре, Хабаровске, Владивостоке, Петропавловске-Камчатском…

А Неделин, уезжая из Саратова, купил в поезде у проводницы местную газету «Коммунист», где прочел обличительную заметку: «ТОРЖЕСТВО ПОШЛОСТИ». «Многим залетным гастролерам, – говорилось в заметке, – видимо, невтерпеж показать “провинциалам”, насколько они их презирают. В Саратове продолжаются гастроли Субтеева, и эстрадное диво от концерта к концерту демонстрирует пошлые трюки на потребу той незрелой части зрителей, которая эти трюки радостно приветствует. Больно становится за певца, когда он демонстрирует неизвестно зачем мастерство клоуна-эксцентрика. И это тем более обидно, что В. Субтеев продемонстрировал, что может писать и исполнять неплохие песни, что, однако, тем более обязывает его более ответственно относиться к своему дарованию». Подписано было: А. Слаповский. «Шустрый парень, работает на всех фронтах, – подумал Неделин. – Колотильщик тот еще!»

Ему было любопытно: где он живет в Москве? Оказалось, вовсе и не в Москве, а в Люберцах, на улице Гоголя, в пятиэтажном панельном доме номер двадцать два, вокруг которого много деревьев и благоустроенных кустов. (Эти подробности для тех, кто до сих пор сомневается в подлинности описываемых событий; можете специально съездить в Люберцы и убедиться, что там есть и улица Гоголя, и дом двадцать два, и деревья вокруг него.) Постепенно Неделин выяснил, что родом он (Субтеев) из небольшого южного города, что там у него мама-учительница и папа, отставной военный, который приказал ему не появляться на глаза с тех пор, как случился скандал: Владик соблазнил дочь хороших родителей, она нечувствительно забеременела, хорошие родители ударили в набат, Владик все отрицал, дочь хороших родителей вдруг объявила, что она не в претензии, заманила как-то Владика к себе домой, говорила, что ее любовь к нему – ошибка, что у нее есть курсант военного училища, готовый взять ее с ребенком, Владику же нужно делать карьеру (он уже тогда начал петь в одной из городских популярных групп), и, усыпив таким образом его бдительность, предложила на прощание в знак примирения полюбить друг друга. Тогда-то это и случилось: она, осатанев от злой девичьей обиды, отгрызла все начисто в один миг! Субтеев дико орал, на крик вошел с улыбкой папа девушки, врач, быстренько обезболил, наложил швы и сказал, что если он вздумает жаловаться, то тут же будет подан встречный иск об изнасиловании – защищаясь от которого, бедная девочка и приняла необходимые меры обороны. К тому же охота ли Субтееву, чтобы об его комическом позоре узнал весь город? Субтеев плакал, просил прощения, требовал пришить.

– Поздно! – сказал папа. – Что ж теперь поделаешь, за все, голубок, надо платить!

Потом, когда Субтеев стал знаменитым, девушка из южного города рассказала своим подругам об увечье, те рассказали прочим, слухи расходились, трансформируясь, и в окончательном варианте выглядели так: Субтеев гермафродит, он и мужчина, и женщина, поэтому одну неделю он живет с женой, дочерью посла какого-то арабского государства, а другую неделю живет с мужем, солистом Большого театра. [5]

Лена, как оказалось, проживала отдельно, в Москве, с больной матерью и маленьким братом. Но регулярно приезжала в Люберцы – или Субтеев приезжал в Москву, имея всегда бронь в одной из центральных гостиниц.

Лена настоятельно советовала Неделину сделать новую программу из пятнадцати-двадцати песен. Он занялся этим, для начала освоив с помощью самоучителя еще несколько гитарных аккордов.

ГЛАВА 27

А что с Субтеевым, который оставлен нами на перроне города Полынска в затруднительном положении?

Опытный вокзальный милиционер сразу же определил, что перед ним бич, бомж, бродяга. А может, и преступник, скрывающийся от розыска. Документов нет. Денег нет. Отстал от поезда? Старая песня! Куда направлялись?

– На гастроли. Я – Владислав Субтеев.

– Очень приятно. А это кто в таком случае? – И милиционер пригласил Субтеева оглянуться. На сцене возле двери был прикреплен кнопками плакат-календарь с Владиславом Субтеевым в полный рост.

– Кто это? – спросил милиционер.

– Это я.

– Тогда я – чемпион мира по шахматам Анатолий Карпов, – представился милиционер. Он в самом деле был похож на Анатолия Карпова. И на подоконнике, кстати, лежала шахматная доска.

– Меня подменили! – закричал Субтеев. – Я не знаю как, но меня подменили!

– Разберемся. А пока придется у нас погостить. Вы не против?

– Против!

– Жаль…

И несмотря на то что задержанный был против, милиционер вызвал наряд. Субтеева препроводили в правоохранительное учреждение, которое было очень правильным и первым делом направляло своих клиентов на медицинский осмотр. Войдя в небольшой кабинет, где все процедуры осмотра должна была проделать женщина-врач с синими добродушно-циничными глазами, он по ее приказу разделся донага и, увидев доставшееся ему, воскликнул:

– Ого!

– Что такое?

– Смотрите!

– Думаете, я этого не видела?

– Нет, но это же… Если бы вы знали!.. И действует!

Это было правдой. Женщина глянула с любопытством.

– А что, были трудности?

– Милая вы моя! Если б вы знали! Если бы ты… Если бы…

Субтеев пошел на нее, ласково раскинув руки, в глазах не было бешенства насильника или маньяка, только мольба – нежно-неистовая, нестерпимая.

– Ну-ну, не надо волноваться, – сказала женщина, отступая к ширме, за которой была кушетка.

– Спаси меня! Или я рехнусь!

Охранник был за дверью и войти не мог, это она установила такой порядок, ей не нравилось, когда эти парни торчали в кабинете врача якобы для безопасности, а на самом деле – чтобы полюбоваться унижением раздетого тела. К тому же симпатичные бабенки попадались.

– Какой странный, – сказала она. – Нетерпеливый какой.

– Спаси, прошу!

И она спасла – удивляясь порыву, подобного которому она никогда в жизни не встречала.

После этого Субтеев попал в камеру предварительного заключения, где томился и метался, глядя на толстые прутья зарешеченного окна, а само окно было высоко, не допрыгнуть. И все же вечером, когда не было уже сил терпеть, он разбежался и каким-то чудодейственным образом допрыгнул, подтянулся, выглянул. Окно выходило на уровне пятого или шестого этажа на глухую улочку. Вот старуха проковыляла. А вот девушка идет под тусклым светом фонарей, и хоть лицо ее почти неразличимо, но ясно, что она красавица, по походке ясно, по той смелости, с которой идет она по пустой улице, не веря, что может произойти что-то плохое в ее красивой судьбе. Субтеев застонал, ухватился за прутья решетки покрепче, стал разгибать их. Прутья туго, но поддавались. Девушка вот-вот скроется из глаз. Субтеев рванул прутья – и раздвинул так, что стало можно пролезть. Вылез, сел на краю, посмотрел вниз. Высоко. Но лучше гибель, чем такие муки. Он прыгнул, упал, вскочил и, прихрамывая, побежал к девушке.