Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен. Страница 42

В папки он заглянул дома, с опаской и любопытством. Документы были в большом беспорядке. Официальные отчеты по ссудам и ассигнованиям со стороны государственных органов были налицо и говорили о суммах порядка нескольких миллионов шекелей, но документация по расходам оказалась неполной и беспомощной — большинство бумаг написаны от руки, а квитанции не имели ни печатей, ни наименований, просто листки в клеточку, вырванные из ученических тетрадок и заполненные неразборчивыми каракулями. Его первой реакцией было желание передать дело в полицию, скорее всего — в криминальный отдел, но тем не менее он попытался все проверить, а на следующий день долго звонил в Зруа, чтобы разыскать руководителя местного совета, этого студента-заочника, но связаться оказалось невозможно, большую часть времени там никто не отвечал, а иногда телефон был подолгу занят. Один раз трубку поднял какой-то мальчик, говоривший с сильным восточным акцентом, и Молхо велел ему позвать Бен-Яиша, но тот не ответил, трубка долго оставалась открытой, и на фоне молчания чуть слышно раздавались голоса играющих детей и звук колокольчика, как будто телефон стоял в коридоре школы. В конце концов в трубке воцарилась полная тишина, но мальчик так и не вернулся, а Молхо все ждал и ждал, пока наконец не положил трубку. Через час он снова позвонил, но телефон оказался занят, и он сделал еще одну попытку перед самым уходом с работы — на этот раз ему ответила девочка, говорившая ясным и звонким голосом, и он торопливо спросил ее: «Где стоит ваш телефон? Это школа?» И она сказала: «Да», и тогда он сказал: «Позови, пожалуйста, какую-нибудь учительницу, или директора, или секретаршу», а она сказала: «Все уже ушли, но сторож еще тут». — «Тогда позови сторожа», — попросил он, но тот оказался стар и глуховат и никак не мог взять в толк, чего от него хотят, только повторял раз за разом: «Бен-Яиша нет, его нет, Бен-Яиш ушел», — и уже собирался положить трубку, но Молхо боялся потерять с таким трудом установленную связь и попросил его: «Позови снова ту девочку», но тот уже не знал, какую девочку. Назавтра Молхо позвонил с самого утра и нашел секретаршу, которая одновременно и преподавала в этой школе, — то была женщина с глубоким и приятным голосом, которая сразу же сказала: «Яир Бен-Яиш сейчас отсутствует, он в Тель-Авиве». Молхо сказал, что он сотрудник министерства внутренних дел и у него важное и серьезное дело к Бен-Яишу, и она записала его имя, пообещав все передать и позаботиться, чтобы руководитель местного совета позвонил ему завтра утром. Молхо спросил, кто у них бухгалтер, но выяснилось, что тот болен, а кроме того, у него дома нет телефона. Наутро никто не позвонил, и Молхо снова поднял трубку и после очередной порции телефонных мук снова нашел секретаршу, которая на этот раз говорила несколько подозрительно и холодно, но тем не менее сказала, что Бен-Яиш будет на месте завтра утром и она постарается напомнить ему, чтобы он обязательно позвонил. Снаружи брызнул короткий и тепленький весенний дождик, рассекая воздух вертикальными струйками, и с серых от пыли улиц поднялись запахи цветенья. Из канцелярии начальника отдела позвонили узнать, как продвигается проверка. Молхо сбивчиво объяснил. «Если так, поезжайте туда сами», — решительно поторопили его. «На своей машине?» — «Да, — торопливо ответили на той стороне, — расходы вам возместят, не беспокойтесь».

Вечером он поискал по карте, где она находится, эта Зруа, и нашел ее на самом краю Галилеи, окруженную россыпью арабских деревень. Когда он выехал утром следующего дня, все вокруг было мокрым, как будто всю ночь шел сильный, хотя и бесшумный дождь. Дороги были забиты огромными военными грузовиками — это армия вывозила из Южного Ливана свое оборудование, танки и цельные бетонные домики. Отступление было в самом разгаре, и Молхо снова вспомнил жену — как она всегда была против этой войны [13], и вот — армия уже уходит. Перед Акко движение замедлилось, машины еле ползли, потому что где-то впереди одна из этих бетонных громадин упала с грузовика и перекрыла дорогу, а кроме того, там, видимо, случилась дорожная авария. И действительно, вскоре Молхо увидел перевернутую на бок автомашину, рядом с которой, в окружении полицейских, сидела на носилках высокая, сильно растрепанная женщина, громко что-то крича. Он хотел было остановиться и посмотреть, но полицейские подгоняли проезжающих: «Давай, давай, это тебе не театр!» — раздраженно покрикивали они на водителей. Молхо ехал с выключенным радио, потому что хотел послушать, как работает новый двигатель, чтобы не слишком перегружать его, и даже не подобрал под Кармиэлем какого-то парня с умоляюще поднятой рукой, опасаясь, что машине будет трудно взбираться на ожидавшие ее впереди подъемы. От самой Хайфы его сопровождал легкий дождь, который то прекращался, то начинался снова, но, когда он въехал в Кармиэль, облака вдруг разошлись, и над их клочковатыми обрывками уверенно поднялось жгучее солнце, да и дорога здесь была уже совершенно сухой, и он свернул внутрь города, бросил плащ на заднее сиденье и зашел в кафетерий перекусить. Прямо перед собой он видел серую гряду базальтовых предгорий, которые сплошной стеной тянулись к северу. Из окна его дома в Хайфе эта далекая гряда виднелась лишь синеватой, едва угадывающейся линией, а тут она высилась совсем рядом, совершенно реально. Он расплатился, взял квитанцию и вдруг подумал, что вся эта поездка, скорее всего, окажется бесполезной — не годится он для таких расследований. Оставив главное шоссе, ведущее из Акко на Цфат, он свернул налево и въехал на старую узкую дорогу, которая сразу же, безо всякого предупреждения, повела его петляющими изгибами вверх, по длинному крутому подъему, и он стал взбираться медленно, почти все время на второй скорости, щадя новый двигатель и контролируя себя по тахометру — в старой машине у него тахометра не было, и этот новый прибор очень его занимал, — но подъем казался бесконечным, узкая залатанная дорога упрямо сворачивала в самую глубину гор, петляя среди лесов и рощ и дремучих ущелий, на ней почти не было встречного движения, лишь изредка попадалась какая-нибудь случайная армейская машина или арабский трактор, и тогда он спешил свернуть на обочину, чтобы не поцарапать свой новый «ситроен», останавливался и потом снова, с трудом, выбирался на дорогу, все продолжая взбираться на какую-то ошеломительную высоту. На очередном подъеме он остановился, чтобы охладить двигатель, — в «ситроене» не было ни водного охлаждения, ни приборов, которые показывали бы, насколько нагрелся мотор, и вообще эта новая машина пока не доставляла ему удовольствия, она была слишком сложна для него, со всеми ее указателями и кнопками, но он надеялся, что она еще покажет себя на иерусалимской автостраде. Он оставил «ситроен» под высокой стройной сосной, отошел в сторону, в кусты, чтобы справить малую нужду, и там, глядя на свой занятый делом темный член, неожиданно подумал, каким чужеродным и даже слегка комичным предметом выглядит на такой высоте, в чистом и прозрачном воздухе, среди диких скал и цветов Галилеи, рядом с шелестящей листьями рощей, этот его детородный орган, когда со своей всегдашней надежностью исторгает из себя могучую струю на густой ковер сосновых иголок, которые впитывают ее без следа и без звука. «А ведь я не знал ни одной женщины до нее, — вдруг произнес он про себя, — она была моей первой и единственной, — может, если бы у меня были другие, мне сейчас было бы легче, но я всегда был ей верен». Стряхивая на землю последние капли, он увидел, что они как будто отсвечивают зеленоватым, и пожалел, что не справил свою нужду среди скал, на белизне которых можно было бы точнее различить цвет мочи. Он застегнул брюки и еще немного постоял, подставляя лицо ветру, — ему почему-то казалось, что эта дорога и это место очень напоминают окрестности Иерусалима: тот же светлый асфальт времен британского мандата, тот же черный камень бордюров, те же сосны и кипарисы, только тут все свежее и влажное, а не высохшее и пыльное, как в Иудейской пустыне. А потом его будто пронзило странное и ясное ощущение, что он уже был здесь когда-то — проходил по этой дороге, даже стоял вот так на этой маленькой горке — может, останавливался передохнуть или даже переночевать, потому что шел тогда пешком, то ли в каком-то молодежном походе, то ли во время армейских учений, много лет назад, и где-то тут, поблизости, должно находиться одно из самых знаменитых галилейских ущелий — тех достопримечательностей, куда толпами стекаются туристы, — и память разом возродила в его душе тогдашний, ни с чем не сравнимый, сладкий восторг отправляющегося навстречу приключениям иерусалимского сефардского подростка, чьи родители никогда не бывали дальше Тель-Авива. Жаль, его жена умела точно распознавать места, где когда-то бывала, одна или вместе с ним, и всегда объясняла ему, где он был на самом деле, а где у него ложное воспоминание, а сейчас ему приходилось полагаться только на собственную память.