Потерянный альбом (СИ) - Дара Эван. Страница 12

— Я понимаю…

— Как бы, это чуть ли не уцененная теология: Потеряй себя, чтобы найти меня, — а потом узри, что это опять ты… но теперь тебя больше, ты размножившийся… с перевернутыми одинаковостью и разницей… и опровергается деление… и окончательно и решительно отметается плотский ужас дистанции…; например, вчера студия прислала пачку ключевых кадров для стадии митоза под названием анафаза, и это реально здорово: как раз выходишь из метафазы, и все дочерние хромосомы собираются в самом центре клетки, сверхъестественно расположившись вдоль экваториальной плоскости; а затем, сразу после этой ошеломительной конъюнкции, хромосомы необъяснимым образом начинают делиться — разбегаться в волшебной синхронности, разворотив свой мир в этой чудесной страсти реконфигурации, в этом напористом повторном самоутверждении, разворошив прошлое, чтобы сотворить мечту о будущем без смерти; и все вокруг, вся жизнь просто яростно са́мостит, инстинктивно производит бесконечные личности, сохраняет сохранение, и микротрубки выхватывают свободные молекулы из цитоплазмического запаса, чтобы расти, или даже возвращают туда фрагменты своей субстанции, чтобы взаимодействовать, собираются и разбираются в этом постоянном переливающемся потоке, сплавляясь со своей средой или возникая из нее, обогащаясь и усиливаясь с каждой модуляцией, самоотверженно приобщаясь к этому великому взаимопроникающему клокотанию, растворяя разницу между «давать» и «принимать», о!.. О, там… оооо!.. лови… лови ее… и тащи… тащи ее… поймал… я… слава богу… на месте, в безопасности… в моих… слава богу, в безопасности в моих руках… и на месте… фьюх… фьюх…; вау, в этот раз чуть не упала; блин, страшно-то как было; правда страшно; да уж, в инструкциях никогда не пишут, как это трудно устанавливать; ну правда, никаких намеков, чего ожидать; должно быть, считают, что люди такие О, антенна: все просто — возьми да поставь; но нет, правда тут много тонких моментов: надо учитывать направление, и крепежи, и силу ветра, и все такое, а потом еще найти место на крыше, которое выдержит антенну; так что это куда сложнее, чем может показаться; и все же, несмотря на мои, скажем так, сегодняшние пируэты, я все равно думаю, что лучше поставить антенну здесь, вплотную к дымоходу: я смогу закрепить всю нижнюю стойку антенны, тогда будет стоять надежней, и вроде получится выжать несколько лишних дюймов высоты; а это правда важно: короткие волны — это еще просто, отскакивают себе от ионосферы или расходятся поверхностными волнами, так что прием всегда хороший; но вот длинные — там, где крутят самое интересное, — работают исключительно в пределах видимости, так что чем выше антенна, тем лучше, особенно для того, что мне нужно; я восемь месяцев копил на этого здоровяка (включая 60 долларов за один только ротатор — гр-р-р…), но он хорош, и с ним получится поймать больше всего; это по-своему забавно: чем ты выше, тем дальше дотянешься: рост становится шириной; а мне нужно столько, сколько только можно: в наши дни транслируют так мало, что пойдешь на все, лишь бы поймать побольше: приходится отнимать у небес; боже, не могу даже представить жизнь в Золотой век, в тридцатые и сороковые, когда радио было как душ: просто поворачиваешь ручку — и на тебя хлещут передачи, целыми потоками, хоть залейся, пей кожей; и в доступе постоянно, все время, всегда отличные драмы и комедии; правду поют в песне, что видео убило радиозвезду — что глаз со своей неудержимой тактикой выжженной земли в затяжной войне органов чувств мобилизовал против радио какой-то технологический закон Грешема и почти целиком задвинул его в сторону; но это же радио, всегда хотел сказать я, радио — живой медиум, медиум взаимообмена!; в смысле, как можно устоять против такого богатства — просто включаешь, сворачиваешься калачиком и погружаешься в мягкость, а потом возносишься силой одних только голоса, слов и инстинкта к коммуникации; куда только ни попадешь с закрытыми или широко открытыми глазами; в смысле, эта насыщенность чувствуется даже в моих альбомах переизданий, где некоторым передачам уже под пятьдесят лет; только задумайся: полвека; а кто, интересно, вспомнит через пятьдесят лет с этого момента «Внутренние ресурсы» — тот мини-сериал, который родители подбивали меня смотреть сегодня; мол, я извлеку ценный урок; я ответил, уж лучше меня раздавит экскаватор; уже одно название — «Внутренние ресурсы»; в смысле, ум за разум; это же не коммуникация с, а коммуникация в; если так хотите знать, я с радостью уступил свой подвал родакам на вечер; на этот счет — никаких проблем; а кроме того, выдалась возможность подняться без ненужных наблюдателей сюда, в темнеющий свет — убраться подальше от глаза, этого дурацкого органа; боже, глаз — это же вор чувств; он больше обманывает, чем передает; достаточно просто вспомнить результаты опросов после дебатов Никсона/Кеннеди в 60-х: кто выиграл?..

— Телезрители: Кеннеди

— Радиолюбители: Никсон

Может, с нашей точки зрения это и не самый удачный пример, но все-таки: каждый современник утверждал, что Никсон давал ответы продуманней, а это, конечно, и должно быть главным; и еще тот случай, когда британский журналист, сэр Робин Дэй, выяснил, что радиослушатели почти на пятьдесят процентов вероятнее телезрителей распознают, когда человек лжет в эфире; так что это правда — двух мнений быть не может: ухо видит то, к чему слеп глаз, видит потемкинский свет насквозь; я правда верю, что увидеть человека — значит в каком-то смысле ограничить его, но слушать — значит дать ему расцвести; только вспомним великих виртуозов радиоволн — Би Бенадерет, Руби Дандридж и, конечно, Мел Бланк: эти люди играли где-то в шести сериалах за неделю, да в каждом еще озвучивали — кто знает? — по восемь разных персонажей; то были времена, когда человек мог быть лесом — и каждая ветка, каждый листик, каждый сучок сообщали какую-то беспримесную истину; Рэймонд это понимал; мы заходили ко мне в комнату, и закрывали дверь, и выключали телевизор и музыкальный центр, и потом просто расслаблялись, были сами собой: я ложился на кровать, а он ложился спиной на пол, подложив под голову сложенные бабочкой руки; и я приносил печенье «Малломарс» и — когда были — «Скутер Пайс», а нередко и всякое другое; другими словами, мы погружались в спокойное, настоящее умиротворение, пока просто жевали что-нибудь вкусное и пялились в потолок, где не было ни плакатов, ни фотографий; и болтали о том о сем из школы, или прикалывались абсолютно надо всем, а потом, когда на него находило настроение — но с немалой напускной внезапностью — Рэймонд начинал изображать голосом барабанную дробь, разрастающуюся и драматичную, — рам-м-м-м…; и я, будто откликаясь на какой-то запланированный сигнал — без удивления, а расслабленно и просто и во все горло, — изображал Эда Херлихи и:

— Это «Большое вещание» 6 июня 1987 года!..

И устная барабанная дробь Рэймонда нарастала, и потом — снова я:

— В прямом эфире из студии KTGE в Оклендоне, и сегодня наши особые гости… неужели это Арти Ауэрбах в роли мистера Кицела?..

И теперь Рэймонд с идеальной пародией:

— М-м-м-м-м — возможно!..

И снова я:

— И неужели я вижу Генри Моргана из сериала «Вот и Морган» с радио «Мучуал»?..

И снова Рэймонд, вылитый:

— Добрый вечер, кто угодно…

Потом я:

— А это Генри Олдрич, исполненный великим Эзрой Стоуном?..

И снова Рэймонд:

— Иду, мам!..

Так классно; мы этим занимались как будто часами напролет — пара лесных существ, затерянных в сплетении голосовых лоз; я смеялся и хихикал, потому что Рэймонд был мастерским подражателем, и «Малломарс» были вкусные, и мы просто таращились в потолок и давали волю голосам; но для меня, должен сказать, во всем этом существовало что-то еще, еще какой-то аспект: потому что посреди нашей игры в радио, пародий, смеха и полнейшего наслаждения я иногда чувствовал, как минимум иногда, будто обрел безвременье или как минимум намек на него — если вы не против таких выражений; но честно, это были мгновения безвременья, когда я просто отделялся от времени, расслабленный и свободный, благодаря нашему восторженному забвению о хлопотах, нашему взбудораженному срезанию кукловодческих ниток времени; и было здорово; и отчасти поэтому мне кажется попросту немыслимым, что такой традиции, такой богатой истории коммуникации и взаимодействия позволили зачахнуть, практически умереть; как по мне, здесь попахивает какой-то тиранией — тиранией, о которой никогда всерьез не говорят и которую нам полагается считать естественной и неизбежной; но все же я бы не сказал, что она мне нравится; как и Рэймонд; нам обоим это вовсе не нравилось; конечно, по-настоящему мы поделать ничего не могли, мы оба поняли, что с этим придется просто жить, но однажды мы с Рэймондом правда пытались укрепить оборону против этих тенденций или как минимум создать скромный противовес; и вот какой: мы вдвоем, сами по себе, составили план, который, как мы надеялись, в каком-то важном смысле воскресит медиум радио; мы трудились над планом два долгих вечера у меня в спальне, в компании коробки «Ванилла Вейферс»; мы решили, что пойдем на радиосети, предложим новый радиосериал — первый в своем роде за многие десятилетия — и гарантируем, что этот проект целиком возродит медиум со всеми вытекающими коммерческими возможностями, хотя для себя дополнительных роялти мы не попросим; это было бы возвращением еженедельной радиодрамы, с получасовым хронометражем, место действия — город средних размеров, с меняющимися действующими лицами, и называлось бы это «Мир блондинов»; и каждая передача начинается — даже раньше музыкальной темы, с которой мы так и не определились, — с устного заявления одного из продюсеров шоу, либо Рэймонда, либо меня, о том, что каждый участник актерского состава — блондин или должен считаться блондином; (Рэймонд хотел расширить эту гарантию на всю производственную группу, но я отказался: это могло бы показаться оппортунизмом;) уже затем, после этого, идет собственно драма; сюжеты, решили мы, можно придумать по ходу дела, да и на самом деле они не так уж важны — мы не претендовали на новых «Охотников на гангстеров»; и все же мы не сомневались, что сериал принесет возрождение радио и, что важнее, радиосети оторвут его с руками; мы предвидели аукционные войны сетей и спонсоров, а также предвкушали сигаретные заседания в стильных конференц-залах с большими шишками в ослабленных галстуках; должен сказать, нас это очень зацепило, очень, вплоть до того, что мы набрасывали идеи и подготовили формат для заявки, хотя как раз где-то в это время, около года назад, состояние Рэймонда стало ухудшаться, так что мы правда не могли строить планы; а жаль; правда жаль; великий вышел бы сериал, истинное перерождение осмеянного медиума; но тогда я уже виделся с Рэймондом все реже — вообще не больше одного раза в пару недель, когда у него было свободное время, — и к этому времени я догадался помалкивать об определенных темах; так что просто забыл про план, хоть Рэймонд однажды и сказал, что не против, если я займусь проектом в одиночку; и все же думаю, я поступил правильно, что больше об этом не заговаривал и что продолжал покупать альбомы-переиздания — тогда я подсел на Фреда Аллена, — чтобы у нас всегда было что послушать новенького; я старался иметь хотя бы один новый альбом каждый раз, когда он заходил, потому что знал, что ему это нравится, — на всякий случай я каждый раз отправлялся и покупал альбом на следующий же день после того, как он приходил ко мне в гости; мы поднимались ко мне в комнату и заваливались, и, хоть к этому времени наш разговор становился уже не таким оживленным, благодаря альбому было что послушать; было на что отвлечься, было чем противостоять вталкивающейся тишине…