Потерянный альбом (СИ) - Дара Эван. Страница 15

— Так что вы — говорили…; как — в смысле, сперва…

— Я просто спрашивала того, кто открывал, если это был взрослый, планируют ли они пойти на голосование в ноябре; если отвечали «да», я благодарила и шла дальше; но если отвечали «нет», я спрашивала, можно ли об этом недолго поговорить;

— Но вы ходили с… планшетом или каким-нибудь, не знаю, бейджиком с вашей фот…

— Конечно нет; с чего бы?; я не состою ни в какой организации;

— Тогда с чего им вообще — как вы могли ожидать, что они…; другими словами, вы просто хотели поговорить;

— Именно; почему бы и нет; как еще узнаешь; и, собственно говоря, я довольно быстро преодолела неловкость ситуации; где-то ко второму звонку я уже правда стала совершенно спокойна и даже получала удовольствие: в горле не пересыхало, сердце не колотилось…; и даже приятно избавиться от всяческой коммуникативной дряни;

— Но, конечно, вы встречали сопротивление…

— Сопротивление не против меня — я воспринимаю это совсем по-другому; в смысле, да, многие неголосующие не хотели разговаривать, но многие даже не давали начать; раз за разом, дом за домом люди открывали двери и очень уважительно выслушивали; но потом просто говорили «извините» и закрывали дверь;

— Но это не назвать встречей с раскрытыми объятьями…

— Но не могла я это принять и на свой счет: я еще ничего не сказала, даже дальше первого вопроса не зашла; так что сопротивлялись они — и может быть, это вы и имеете в виду, — сопротивлялись они чему-то совершенно другому; и как раз это я и хотела изучить;

— И вы тогда — хоть кто-нибудь…

— Нет; в первые семь попыток со мной никто не разговаривал — поразительная статистика, если задуматься; у всех внезапно появлялись другие дела…

— Но потом последний — это же он, да, который…

— Правильно: это он, мой восьмой неголосующий; он самый; и заверяю, не было никаких признаков чего-то необычного: как бы, довольно приятный дом, с подстриженными изгородями и термометром на маленькой крыше над входной дверью, и самодельные занавески на окнах; и улица тихая, обсаженная деревьями;

— Но тут…

— И когда я позвонила, в своих приличных туфлях, дверь вместе открыли мужчина средних лет и его сын, на вид лет двадцати, — у обоих были одинаковые глаза, молочно-серые и очень близко посаженные; и потом они очень вежливо меня выслушали, не обменявшись между собой и словом, просто смотрели и слушали; и потом, знаете, я даже обрадовалась, когда отец просто открыл экранную дверь и пригласил меня в дом — сказал, что нам лучше поговорить внутри; и, должна заметить, было очень здорово войти в дом, ведь это мой первый настоящий контакт — в принципе первый положительный отклик; и вот меня провели и предложили сесть в небольшом обеденном уголке между прихожей и кухней; и все было мило: отец сел на одну из встроенных лавок по трем сторонам уголка и смотрел на меня пристальными, светящимися, пепельно-серыми глазами; и потом начал расспрашивать, почему я разговариваю с людьми, и кто я, и с кем работаю, и откуда я — все такое; так что я рассказала обо всем, о чем стала задумываться, и почему пошла на обходы, и он пристально слушал, и обстановка была приятной, когда внезапно сын накинул мне на грудь садовый шланг и привязал им к стулу; потом связал полностью, от груди до ног, а отец просто сидел и наблюдал или иногда придвигался и заглядывал прямо в лицо большими серыми глазами; и когда зеленый шланг скрипел на всем моем теле — на руках, ногах и груди, — отец позвонил в полицию;

— Хм…

— Да…

— Ну и… и что вы… думали, когда… когда все это…

— Вообще-то я думала просто Хм…: вот это интересно…; вот этого я никак не ожидала…

— Но вам не было… страшно, вы не сопротивлялись, когда…

— Не очень; в конце концов, он сам вызвал полицию, так что тут мне уже просто стало интересно, что будет дальше;

— Но все их обвинения…

— Нет, никаких обвинений не было — ни от отца, ни от сына, ни от полиции; насколько я понимаю, это уже целиком выдумали в «Оклахоман»; не в чем было обвинять: я не давала ложные сведения, ничего такого, не совершала незаконного вторжения — боже упаси!; и чтобы вы знали, я не сказала практически ничего из того, что мне приписали в газете; это совсем не мои слова…

— Обычное дело;

— Не было даже оснований для задержания; полицейские просто задали мне пару вопросов, потом угостили чашкой кофе и отправили восвояси; хотя один коп посоветовал хорошенько задуматься перед тем, как это повторять, как он выразился;

— М-м; и я здесь вкратце напомню, что мы в студии в прямом эфире и вы можете позвонить с вопросами или комментариями по номеру (405) 295–4355…; итак, чего я еще не понимаю — если вернуться к нашему разговору…; по-моему, мой вопрос — по-прежнему «зачем»: что вы на самом деле надеялись узнать у… у…

— М-м…; как бы, я и сама не совсем уверена…; но подозреваю, я просто хотела что-то доказать — то, что заподозрила уже давно;

— Прошу…

— Ну, знаете, за последние пару месяцев, глядя, как разворачивается просто отвратительный и совершенно удручающий фарс нашего политического процесса, я тут подумала, что должна же на это быть причина — что при таком количестве советников и консультантов у кандидатов этот ужасающий спектакль не может быть простой случайностью; и мне пришло в голову, что партии поняли — может, и подсознательно, — что им мало просто привлечь сторонников; еще нужно отпугнуть неверных — нейтрализовать, демобилизовать оппозицию; и, следовательно, это тот редкий случай, когда партии действуют сообща — негласно договорились вместе помешать участию самого большого сегмента электората;

— Но вы же не думаете…

— Еще как думаю; почему бы и нет? — вот вам результат…

— Но…

— Бросьте, между демократами и республиканцами нет и намека на различия; хоть их яростное противостояние убеждает, что две партии символизируют абсолютные полюса всех возможных вариантов, абсолютно очевидно, что настоящего выбора тут нет, раз на самом деле они предлагают только легкие вариации на одну и ту же политическую тему; но мне интересно, что одно из немногого, в чем республиканцы и демократы между собой согласны, это то, что неголосующих не надо принимать в расчет — что если люди решили не участвовать в формальном голосовании, то их голоса как бы свалились за край земли;

— Но это — я бы сказал — обозначено в Конституции…

— И с тех пор поддерживается заинтересованными сторонами, которые, очевидно, исходят из того, что эти люди — практически большинство граждан — либо безразличны к решениям об их коллективной жизни, либо неспособны в них участвовать; очевидно, логика такая; но это, как я мгновенно выяснила в своих обходах, неправда: захлопывать у меня перед носом дверь, или уходить, или все это остальное — сосредоточивать такую грубость, что совсем непросто, — это выражение настоящей политической страсти, добровольного решения не вовлекаться в процесс; но мы такую страсть не признаем и приучены не брать в расчет;

— М-м…

— С политической точки зрения мы как будто живем до Фарадея — все еще верим, что наши человеческие поля пустые, а не наполнены до отказа невидимыми силовыми линиями, так и бурлят от активности;

— Хм;

— Еще мне это, знаете, напоминает вазу Рубина — знаете, рисунок с силуэтом вазы, или тем, что похоже на вазу, пока не увидишь, что еще это и два лица в профиль, готовые поцеловаться; и это второе толкование, как бы, существует — никуда не денешься; и потом, как только увидишь будущий поцелуй, уже нельзя его перестать видеть: он так и бросается в глаза, сложно поверить, что ты его вообще не видела; вот что мне напоминает политическая ситуация…; в смысле, кому вообще нужна ваза: лично я в любой день предпочту поцелуй…

— Итак… если я вас правильно понимаю… вы говорите, вы говорите, что…

— Что для меня наша минималистичная ситуация с голосованием представляет проблему не воззрений, а измерения; видите ли, мне кажется, что не голосовать — это решение, а не его отсутствие: что неголосование ближе к минус единице, чем к нулю, и потому имеет ту же абсолютную величину, что и подсчитанный голос; более того, в неголосовании я теперь даже вижу базовую американскую свободу — возможно, пятую свободу [13]; в своем роде она глубоко традиционная, может, даже патриотичная; вспомним пуритан…