Дикие сердца (ЛП) - Джессинжер Джей Ти. Страница 30

Острейшая боль притупляется за считанные секунды. Мой стон благодарности — рефлекторный.

Звонит мобильный телефон.

Тяжелые шаги удаляются.

Голос, который я узнаю, говорит по-английски: — Я в пределах своих прав. Не тебе задавать вопросы.

Это Малек. Похоже, он в ярости.

Снова тишина. Затем он говорит быстрыми предложениями, проглатывая слова, слетающие с языка.

— Я забрал ее в качестве расплаты за Михаила. Что я буду делать дальше, тебя не касается. Это все объяснение, которое ты получишь, Казимир. Теперь она моя. Больше не связывайся со мной.

Тяжелые шаги приближаются. Малек снова говорит, на этот раз по-русски.

Также на русском языке кто-то говорит справа от меня.

Это мужской голос. Он звучит нервно. Я чувствую, что поблизости есть другие, которые молча наблюдают, такие же нервные, как и он.

Когда Малек отвечает, я понимаю его, значит, это должно быть по-английски. Но мой мозг затуманен, как ватный тампон. Что бы ни вкачали мне в руку, это быстро затягивает меня в бессознательное состояние.

— Сделайте это, — рычит он. — Если она умрет, то умрете и вы.

Слова ускользают — выскальзывают из моего понимания, даже когда они произносятся, поднимаясь с ленивым дуновением воздуха и отражаясь эхом от потолка, пока не затихают вдали.

Волна тьмы обрушивается на меня и поглощает целиком.

Подобно приливу, тьма медленно отступает.

Пятнистый свет проникает сквозь мои закрытые веки. Я чувствую его запах где-то рядом, этот пьянящий аромат густого ночного леса. Мой пульс учащается. Ровный механический писк ускоряется, чтобы соответствовать ему. Я должно быть подключена к монитору.

— Живи, птичка, — говорит Мал мне на ухо, его голос низкий и настойчивый. —Лети обратно ко мне.

Я приоткрываю веки достаточно надолго, чтобы мельком увидеть его там, парящего надо мной, как ангел смерти, прекрасного и неземного, его светлые глаза ярко горят.

Я понимаю, что он верит, что я умру.

Он берет мою холодную руку и сжимает ее. Сильно. Он грубо командует: — Живи.

Волна тьмы накатывает, чтобы снова забрать меня.

Меня поднимают сильные руки. Боль невыносима, но я не могу закричать. Я не властна ни над одной частью своего тела, включая голосовые связки. Я обмякла, мои конечности безжизненно болтаются, как у куклы. У меня не хватает сил даже на то, чтобы открыть глаза.

Мне тоже холодно. Ужасно холодно.

Я была погребена внутри айсберга.

Затем происходит движение. Дезориентирующее движение. Я не могу сказать, какое направление — вверх или вниз. Руки, которые несли меня, исчезли. Я растянулась на удобной поверхности.

Должно быть, я лежала ровно, но не помню этого. Я также до сих пор не могу открыть глаза.

Что-то мягкое и тяжелое накрывает мое тело. Низкий гул успокаивает мои кричащие нервы. Покачивание погружает меня в транс. Меня укачивает тепло и защищенность, и хотя боль в моем теле сильна, я чувствую себя странно спокойной. Спокойная и отстраненная от самой себя, как будто я невесомо парю в воздухе в нескольких футах от нее, наблюдая.

Может быть, я уже мертва.

Я думала, загробная жизнь будет менее болезненной, чем эта.

Покачивание замедляется, затем прекращается. Я вдыхаю воздух, пахнущий снегом.

— Добрый вечер, сэр. Могу я взглянуть на ваш паспорт, пожалуйста?

Голос мужской, дружелюбный и незнакомый.

После паузы дружелюбный мужчина заговаривает снова. — Как долго вы планируете оставаться в Канаде, сэр?

— Несколько дней.

— Вы здесь по делу или для удовольствия?

— Удовольствие. Я всегда хотел увидеть Ниагарский водопад с другой стороны.

— У вас есть что заявить?

— Нет.

Наступает еще одна пауза, затем дружелюбный мужчина желает Малу счастливого пути.

Снова начинается жужжание. Покачивание снова погружает меня в транс.

Я падаю обратно во тьму.

Когда я открываю глаза на минуту сто лет спустя, я лежу на спине в незнакомой кровати.

В комнате прохладно, светло и тихо, уютное размытое пятно. Без очков я не могу разглядеть детали того, что меня окружает, но это не похоже на больницу. И пахнет не как в больнице.

В воздухе отчетливо пахнет костром и сосновыми иголками. Плотными дождевыми облаками и влажным подлеском. Густым зеленым мхом, взбирающимся по стволам древних деревьев, окутанных туманом на вершинах.

Дикой природой, где нет людей.

Это напоминает мне о походе в Мьюир-Вудс, который моя семья совершала вместе, когда я была ребенком. Собирая хворост для костра, холодные ночи проводили, укрывшись в уютных спальных мешках, небо над головой усыпано сверкающими звездами. Мы со Слоан шептались и хихикали до поздней ночи в нашей палатке после того, как наши родители уснули в своей.

Это одно из последних хороших воспоминаний, которые у меня остались о нас двоих перед смертью нашей матери.

Мгновение я лежу неподвижно, просто дышу. Пытаюсь собрать воедино свою рваную лоскутную память. Всплывают лишь обрывки событий, краткие моменты осознания между долгими полосами черноты. Даже то, что я могу вспомнить, размыто и полно помех.

Я понятия не имею, сколько времени прошло.

— Здравствуйте? Есть здесь кто-нибудь?

Мой голос — кваканье лягушки. Во рту привкус пепла.

Тяжелые шаги приближаются, останавливаясь рядом со мной. Я знаю, что это он, еще до того, как он заговорит. Я бы узнала его походку и запах где угодно. Это темное присутствие, такое же мощное, как гравитация.

— Ты проснулась.

Удивление смягчает естественный грубый тембр его голоса. Удивление и кое-что еще.

Облегчение?

Скорее разочарование.

Я облизываю губы, сглатываю, кашляю. Когда мышцы моего живота сокращаются, возникает ощущение, что кто-то проткнул мне живот раскаленной добела кочергой. Я вскрикиваю от боли.

Он бормочет что-то по-русски, успокаивающие бессмысленные слова, затем поддерживает мою голову одной рукой и прижимает стакан к моим губам.

Вода. Ледяная и прозрачная. Это самое вкусное, что я когда-либо пробовала.

Я делаю большой глоток, пока в стакане ничего не остается. Он забирает стакан и проводит большим пальцем по моей нижней губе, ловя капельку.

Я шепчу: — Где я? Что случилось? С Кираном все в порядке?

Матрас прогибается под его весом. Он наклоняется надо мной, кладет руку рядом с моей подушкой, заставляя сфокусироваться его лицо. Он смотрит мне в глаза и отвечает на мои вопросы так же кратко, как я их задавала.

— Ты у меня дома. Тебя подстрелил твой телохранитель. Блондин. Я не знаю, жив ли другой. Я узнаю, если ты захочешь.

— Да, пожалуйста.

Он кивает. Мы молча смотрим друг на друга. Где-то снаружи трижды каркает ворона.

Это похоже на дурное предзнаменование, вроде стаи гусей, убитых самолетом, когда мы заходили на посадку в Бостоне.

— Я ... я не помню, как в меня стреляли.

Он снова кивает, но не отвечает на это.

— Со мной все будет в порядке?

— Ты потеряла почку. И селезенку. И много крови.

— Это да или нет?

— Это возможно. Как ты себя чувствуешь?

Я думаю об этом, подыскивая идеальное слово, чтобы описать ощущение крайней слабости, подавляющего истощения и пульсирующей, проникающей до костей боли.

— Дерьмово.

Он смотрит на меня в неулыбчивом, сосредоточенном на лазере молчании, затем внезапно говорит: — Суп?

Я растерянно моргаю, не зная, правильно ли я его расслышала, потому что мои мозги превратились в творог. — Прости?

— Как ты думаешь, ты сможешь что-нибудь съесть?

Теперь я понимаю. — Что это за суп?

Он хмурится. — Тот, что я приготовил. Ты хочешь суп или нет?

Мы говорим о супе. Это безумие. Сосредоточься, Райли. Узнай, что происходит. Я закрываю глаза и медленно выдыхаю. — Почему я здесь?