Русская война 1854. Книга третья (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич. Страница 20

Я как раз закончил снимать бинт. По гноящейся ране действительно ползали какие-то жуки и червяки — думал, стошнит, но тело свело словно судорогой. В это мгновение мне разом стало плевать на то, что и как выглядит…

— Григорий Дмитриевич, — боль от содранного бинта помогла пленнику прийти в себя, и я только сейчас узнал к нем князя Вяземского. Впрочем, не удивительно: от франта-поручика сейчас остались только глаза и остатки мундира Подольского егерского.

— Кирилл… — я вспомнил его имя. — Держитесь.

— Передайте Григорию Дмитриевичу, — снова захрипел Вяземский, и стало понятно, что никого он не видит, просто бредит. — Эскадра «Ласточек», английских. Мы увидели, как они готовятся бомбить Керчь. Надо остановить. Любой ценой.

— Мы их остановили, — я сжал руку поручика, а потом принялся сыпать приказами. — Очистите раны, промойте кипяченой водой и обработайте кожу вокруг зеленкой. Через полчаса этот человек должен быть готов к подъему на «Севастополь». Проследить!

Пришедший со мной лейтенант вытянулся и рявкнул «есть», я же, немного пошатываясь, направился наверх. Там как раз строили пленных турок. Враги, которые сдались, и в то же время враги, которые позволили себе вот так относиться к нашим пленным. Кто из них отдал приказ, кто его выполнил… Даже думать не хочу! Какими наивными теперь кажутся мои недавние мысли о том, что можно помочь сразу всем.

— Слушайте мой приказ, — матросы и приданное им усиление из казаков начали оборачиваться в мою сторону. — Всех пленных — убить. А на будущее запомните: не было на пароходе «Таиф» пленных, все погибли во время штурма, стараясь избежать ответственности за пытки русских солдат.

Матросы сначала напряглись, но, когда услышали, почему именно я отдаю этот приказ, решительно потянулись к оружию. Казаки так и вовсе долго думать не стали, шашки мгновенно выскользнули из ножен, но…

— Отставить! — прогремел голос контр-адмирала Новосильского. Удивительно невовремя Федор Михайлович решил вернуться. Или — тут я заметил рядом с ним знакомого лейтенанта — это вовсе не случайность, и кто-то решил за мной присмотреть.

— Господин контр-адмирал!.. — начал было я.

— Отставить казнь пленных! — повторил Новосильский, а потом подошел и, обхватив меня за плечи, плавно отвел в сторону. — Григорий Дмитриевич… — он смотрел на меня неожиданно понимающим взглядом. Словно и сам прошел через такое. Или на самом деле прошел? Сколько Новосильский уже сражается с турками на Черном море? Лет двадцать? И что он успел повидать за это время?

— Они пытали человека! Нашего офицера! Князя! — я пытался объяснить. — Насекомых посадили в рану и завязали, чтобы он обезумел от боли. Не убили, а хотели саму бессмертную душу с ума свести!

И опять откуда-то вылез библейский аргумент, которого я не ожидал.

— Тут я не специалист, насчет веры тебе лучше спросить в соборе Петра и Павла, но мое мнение… — Новосильский еле слышно вздохнул. — Пытки убивают разум, тут ты правильно сказал. Но душа, которая через них прошла, становится только сильнее.

— Но это же наш человек!

— И ты собрался за него бороться, — кивнул Новосильский. — Я ведь правильно понимаю, что ты хотел отвезти его в Севастополь?

— Хотел. Но это был просто порыв. Ошибка! Дорога туда-обратно займет почти день. Не стоит спасение одной жизни риска всей экспедиции.

— В Азовском море мы справимся и сами, — Новосильский улыбнулся. — Если Керчь устояла, врагу за нами не пройти. А так ты и Меншикова заранее предупредишь об этом случае. Чтобы тот побыстрее послал сюда новые орудия и командира похрабрее, умеющего сражаться с врагами: что на суше, что в море, что в небе. Это тоже важно.

Красные круги перед глазами начали пропадать, гнев отступил, и я кивнул Новосильскому, показывая, что меня больше не нужно сдерживать.

— Мы догоним вас через сутки. Спасем Вяземского, привезем нового командира в Керчь и встретим вас уже в Ростове, — тут я не выдержал. — И часто люди вот так срываются? Как я?

— Всякое бывает, — задумался Федор Михайлович. — Война — она пытается сломать людей. Кто-то закроется от нее, а потом вернется домой, и даже семья не может до него достучаться. Или вот еще случай. Один из новоприбывших, молодой граф-артиллерист, поначалу грезил славой и настаивал, чтобы его поставили на батарею в самом опасном месте. А потом увидел, как реальность отличается от его грез. Кровь от размозженных ядрами тел, удушающий дым, хромающие, словно куклы, непохожие на привычных людей, калеки после ампутаций. Словно это не жизнь, а пародия, жестокая карикатура на реальность.

— Это была первая война для того офицера?

— Нет, до этого он служил на Кавказе. Даже получил Георгия за сражение на реке Мичике, когда ядро ударило в колесо его пушки, но посчитал правильным отказаться от креста и уступить его сослуживцу-солдату. Для нижних чинов ведь знак отличия — это не только признание, но и послабления по службе.

— Кажется, я начинаю понимать. Идеалист…

— Именно. И небольшие стычки на Кавказе не смогли это в нем переломить. Тяготы службы молодому здоровому организму перетерпеть не так и сложно. А вот настоящая большая война, как сейчас — это совсем другое.

— И что этот офицер, сломался?

— Скорее закалился, — улыбнулся Новосильский. — Лев Николаевич сам начал перековывать свои мысли и убеждения из обычной руды в крепчайшую сталь. Не знаю, получится у него в итоге или нет, но вы бы видели, какие рассказы он пишет. Читаешь — и словно вживую все видишь. Хотя мне и кажется, что у него появились претензии к нашей вере… Но, надеюсь, ему еще попадется святой отец, который выслушает, подскажет, поможет понять…

Контр-адмирал замолчал, а я неожиданно осознал, что только что услышал о самом Льве Толстом. Он ведь действительно был в Севастополе: должен был приехать в ноябре, послужить на четвертом бастионе, даже покомандовать батареей на Черной речке… Интересно, как его судьба сложится на этот раз. Родится ли тот самый писатель, если Крымская война окажется на такой ужасной и кровавой? И если нет, то пусть так и будет.

— Спасибо, что рассказали, — кивнул я Новосильскому. — Я запомнил ваши слова…

Тут я заметил, что Вяземского уложили на жесткие носилки, а значит, пришло время отправляться. Замахав руками, я передал наверх, чтобы нам сбросили веревки. Уцепился за одну сам, и меня споро подняли наверх. Внизу тем временем закончили крепить Вяземского, и уже с моей помощью он тоже оказался на «Севастополе».

— Что с ним? — при взгляде на поручика голос Лесовского дрогнул.

— Враг решил оставить нам напоминание, что это война, — я сжал зубы.

До Севастополя мы долетели всего за пять часов. Могли бы потратить больше времени, но роза ветров перед городом была хорошо изучена. Поэтому километров за пятьдесят мы повернули вглубь Крыма и зашли на посадку со стороны Бахчисарая. Дольше по расстоянию, но быстрее за счет попутного ветра. Еще и враги пусть подумают, а откуда это мы прилетели… Когда еще до них дойдут новости с ушедшего «Перваз-Бахри».

— Почему вы его упустили? — это был первый вопрос, который мне задал Меншиков, когда я закончил доклад.

— Вы про линейный корабль врага? — мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями.

— Именно, — кивнул князь. Бросил быстрый взгляд на так и не пришедшего в себя Вяземского, которого как раз забирала команда Пирогова, и снова сосредоточился на мне.

— Я мог бы сказать, что это невозможно, но это было бы ложью, — признался я. — Мы могли выбить с воздуха всех, кто пытался бы управлять кораблем, а Федор Михайлович послал бы по морю призовую команду, чтобы довершить начатое. Но эта операция легко растянулась бы на несколько дней.

— Если там был паровой двигатель, то им бы смогли управлять изнутри корабля. Вы бы ничего не сделали, — встал на мою сторону Корнилов.

— Или сделали бы? — Меншиков продолжал давить.

— У нас было еще три ракеты, я взял их про запас. Можно было попытаться повредить рули «Перваз-Бахри». Или высадить десантную партию, или направить корабль для перехвата наперерез. Варианты были, но, как я и сказал раньше, это могло занять дни. А мы шли не сражаться, а за припасами.