Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб. Страница 57

В первый же час с того момента, как мать покинула их, Хадиджа сказала:

— Так не должно продолжаться долго, ведь жить без неё в этом доме — невыносимое горе.

Аиша доверилась её словам, однако не в силах была пуститься на какую-либо хитрость, она лишь лила слёзы, да ждала возвращения братьев от бабушки. И когда они пришли, то не успела Хадиджа и слова сказать о себе, как они принялись рассказывать о том, как там поживает мать в своей «ссылке». Заведи она речь о себе, это выглядело бы странным и вызвало бы неодобрение. Они, казалось, рассказывали как будто о каком-то чужеземном племени, которое ей не позволяли увидеть, и потому она разволновалась и с раздражением спросила:

— Если мы все будем просто молча ждать, то возможно, дни, а то и недели будут течь друг за другом, а она, меж тем, будет вдали от нас, пока грусть не изнурит её. Да, разговор с отцом на эту тему сложная задача, но не сложнее молчания, недостойного нас. Нам следует найти способ… Мы должны поговорить…

Хотя слово «поговорить», которым она закончила свою фразу, касалось всех присутствующих, она имела в виду лишь — как все интуитивно поняли — одного-двух человек, которые, услышав её, почувствовали смущение, не скрывшееся ни от кого. Хадиджа же продолжала:

— Наша задача — поговорить с ним о том, что касается мамы, самым лёгким для нас способом, любому из нас нельзя колебаться от нерешительности перед таким разговором. Справедливее всего нам будет вытерпеть и принести эту жертву ради неё.

Фахми и Ясин обменялись взглядом, красноречиво говорившим об удушающем их чувстве, которое очень быстро сдавило их, но ни один из них не посмел и рта открыть, чтобы сказать хоть слово в своё оправдание, ибо на долю его выпало стать козлом отпущения. Они оба капитулировали в ожидании того, чем же закончится этот спор, как мышь перед кошкой. Хадиджа отбросила обобщение и напрямую обратилась к Ясину:

— Ты наш старший брат, и потому ты ответственный, взрослый мужчина. Тебе достойнее всего будет взять на себя такую задачу.

Ясин набрал в грудь побольше воздуха, затем выдохнул, с явным замешательством поигрывая кончиками пальцев, и пробормотал:

— Наш отец очень вспыльчив, и не согласится пересмотреть своё мнение. Меня он не считает ребёнком, я сам стал взрослым и ответственным, как ты утверждаешь, но больше всего боюсь, что если он взорвётся от гнева, тогда и я больше не совладаю с собой, и тоже могу вспылить!

Несмотря на то что нервы их были напряжены, на печальных лицах заиграла улыбка, а Аиша чуть не рассмеялась, и прикрыла лицо ладонью. Возможно, само это напряжение располагало их к улыбке — временному прибежищу от мучения, как иногда они говорили себе, если ещё больше грустили от того, что приходится смириться и радоваться даже по самым пустячным поводам, чтобы облегчить тяжёлую ситуацию чем-то прямо противоположным. Потому они и сочли слова Ясина подобием шутки, достойной смеха. Он и сам лучше остальных знал, что ни в коей мере не способен даже подумать о том, чтобы разгневаться или сопротивляться отцу, и лучше остальных ему было также известно, что сказал он это только за тем, чтобы избежать столкновения с яростью отца. Увидев, как они глумятся над ним, он и сам не сдержался и тряся плечами, засмеялся, словно говоря им: «Да оставьте вы меня в покое наконец».

Один лишь Фахми сдержанно улыбался, ибо чувствовал, что жребий выпадет ему ещё до того, как улыбка исчезнет с его губ, и это чувство оправдалось, поскольку Хадиджа с пренебрежением и отчаянием отвернулась от Ясина, и с надеждой обратилась к нему:

— Фахми… Ты у нас мужчина!..

Он в смущении вскинул брови, и уставился на неё с таким взглядом, будто говоря: «Но ты же знаешь о том, какие могут быть у этого последствия!» На самом деле он и впрямь получал удовольствие от своих преимуществ, как никто другой в этом доме — он же был студентом юридического института, и самым умным и влиятельным из них, с самообладанием в крайних ситуациях, что говорило о его отваге и мужественности, однако очень скоро он утрачивал все эти преимущества, оказываясь, к примеру, перед отцом, когда знал только слепое подчинение ему. Казалось, он даже не знает, что и сказать. Хадиджа кивком головы подтолкнула его взять слово, и он в смущении заговорил:

— А ты считаешь, что он удовлетворит мою просьбу?… Нет и ещё раз нет… Он лишь прогонит меня криками «Не вмешивайся в то, что тебя не касается!» И это в том случае, если он не закипит от гнева, уж тогда-то он скажет мне что-то пожёстче и погрубее!

Ясин сделал вздох облегчения, услышав этого «мудреца», который тоже нашёл способ защитить себя, и словно заканчивая слова брата, сказал:

— А может быть и так, что наше вмешательство приведёт к тому, что нас снова призовут к ответу за тот день, когда она вышла из дома, и мы откроем перед собой ту дверь, которую не будем знать потом, как закрыть.

В раздражении девушка повернулась к нему, и задыхаясь от злости, с горькой насмешкой произнесла:

— От тебя нам ничего не требуется, и так уже достаточно бед с тобой!..

Подталкиваемый инстинктом самосохранения, Фахми сказал:

— Давайте уделим этому делу всё наше внимание… Я не думаю, что он удовлетворит мою просьбу или просьбу Ясина, раз он всё ещё считает нас соучастниками преступления. И если каждый из нас станет защищать маму, тогда это вообще пропащее дело. Но если с ним поговорит одна из вас, возможно, ей и удастся вызвать у него сочувствие, или, по крайней мере, спокойное возражение, не выходящее за рамки строгости. Так почему бы одной из вас не поговорить с ним?… Вот ты, например, Хадиджа?!..

Сердце девушки при этих словах сжалось и словно попалось на крючок. Она сердито посмотрела на Ясина и Фахми и сказала:

— Я-то полагала, что такая задача больше достойна мужчины!

Продолжая свой мягкий натиск, Фахми произнёс:

— Правильнее будет сказать наоборот — мы всё ещё стремимся к успеху предприятия, но не забывай: вы обе ещё не сталкивались с его гневом за всю свою жизнь, разве что в редчайшие моменты, но и это несравнимо, а он привык, чтобы с ним обходились мягко, также как привык сам применять к нам силу!..

Хадиджа опустила голову и с нескрываемым волнением задумалась над этими словами. Она словно боялась, что если будет молчать слишком долго, то нападки на неё усилятся, и тогда это опасное задание ляжет бременем на её плечи. Она подняла голову и ответила:

— Я?!.. Но почему?!..

Тут в разговор вступила Аиша — в страхе, словно человек, вдруг оказавшийся в шаге от опасности, хотя был давно уверен в том, что он является лишь посторонним зрителем, не имеющим никакого отношения к теме. Но из-за её юности и обуревавшим её ещё детским чувствам никаких серьёзных поручений ей не давали, что уж говорить о такой сверхопасной задаче, которая выпала им. Здесь даже сама Хадиджа не нашла ясной причины для оправдания своего же предложения, хотя с горьким упрямством продолжала настаивать на нём. Она ответила сестре:

— Потому что с помощью твоих светлых волос и голубых глаз нужно убедить его ради успеха всех наших усилий!

— А какое отношение имеют мои волосы и глаза к противостоянию с отцом?!..

В этот момент Хадиджу не столько заботило уговорить сестру, сколько найти любым средством выход для себя, пусть даже путём перевода всё в шутку, больше похожую на подготовку к отступлению. Ей нужно было увильнуть от этого задания самым простым по возможности путём, как человеку, что попал в тупиковую ситуацию, которого нужда заставляет обороняться, вот он и прибегает к шутке, чтобы облегчить себе побег под весёлый шумок вместо злорадства и насмешек. Она сказала:

— Я знаю, что они обладают какими-то колдовскими чарами, и могут подействовать на любого, кто общается с тобой… Ясина…, Фахми… и даже Камаля… Так почему бы им не подействовать с тем же успехом и на отца?

Аиша покраснела и в волнении спросила:

— Да как мне с ним вообще заговорить об этом, ведь даже если он и не смотрит на меня, у меня всё из головы моментально улетучивается?!