Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб. Страница 79

Затем она продолжила говорить о том, что прямо под её машрабийей каждый вечер собирались трое, не расходившиеся до наступления ночи: хромой нищий, продавец обуви и гадальщик на песке.

— Эти трое — мои новые соседи. Гадальщику на песке повезло больше всех: даже и не спрашивайте о целых батальонах женщин и мужчин, что садятся перед ним на корточки и вопрошают его о своей судьбе. Как бы мне хотелось, чтобы моя машрабийя располагалась чуть пониже, чтобы слышать, что он им говорит. А самое очаровательное зрелище — это крытый экипаж из Красных Ворот, когда он едет навстречу коляске, следующей из Аль-Гурийи. Для них обоих ворота слишком тесны, и тогда каждый из водителей выглядывает и вызывающе смотрит на другого, ожидая, что тот отъедет назад и освободит дорогу. Разговор между ними начинается мягко, но затем обостряется, становится всё более шумным, потом уже сверкают кинжалы и сыплются взаимные оскорбления, а следом подъезжают ручные тележки и двуколки, которые загромождают дорогу, и уже никто не знает, как всё вернуть на прежнее место. Я стою за ставнями и пытаюсь подавить смех, разглядывая лица людей и пейзаж.

Двор нового дома был похож на двор прежнего: такая же комната, где пекли хлеб, амбар, а её свекровь и служанка по имени Суидан заведовали всем двором.

— Я не могу найти для себя здесь занятия и даже не вспоминаю про нашу кухню и не ношу поднос с едой.

Тут уже Хадиджа не выдержала и засмеялась:

— Но ты же получила, наконец, то, чего так долго хотела!

Камаль хоть и внимательно прислушивался к их разговору, но не находил в нём ничего интересного, и чувствовал, что общий тон его внушает стабильность и постоянство, и потому вмешался, решив придать ему тревожные нотки. Он спросил Аишу:

— Так ты никогда к нам не вернёшься?!..

Но в этот момент в комнату вошёл Халиль Шаукат. Он смеялся. На нём был одет белый щеголеватый шёлковый джильбаб. У него было круглое полное лицо с белой кожей. Глаза — слегка выпуклые, губы — толстые. Голова тоже была крупной, правда, с узким лбом, на макушке у него росли густые тёмные волосы, стрижкой и оттенком напоминавшие волосы отца Аиши. В глазах его сверкал доброжелательный праздный взгляд, видимо, благодаря покою и удовольствию. Он наклонился над рукой Амины, чтобы поцеловать её, однако она быстро отдёрнула её, засмущавшись и бормоча слова благодарности. Затем он поздоровался с Хадиджей и Камалем и присел, как будто — по выражению Камаля, которое он изобрёл позднее — был одним из них.

Мальчик воспользовался возможностью, и пока его новоиспечённый зять беседовал с остальными, разглядывал лицо того. Он был чужаком, который появился в их жизни, чтобы занять в ней важное место и породниться с ними, стать самым близким из близких, или правильнее, стать самым близким из всех к Аише. Всякий раз, как эта мысль приходила ему на ум, следом за ней тащилась и другая, как белое тянет за собой чёрное. Он долго разглядывал Халиля, повторяя про себя слова, который тот твёрдо произнёс, отвечая на его вопрос:

— Она никогда не вернётся к вам, господин Камаль.

Он обнаружил, что Халиль неприятен ему, даже отвратителен и ненавистен. Эти чувства могли бы прочно засесть в нём, если бы этот человек вдруг не встал со своего места и не вышел, а затем вернулся к ним с серебряным подносом, на котором было полным-полно всяких сладостей, и протянул его Камалю с улыбкой, обнажив зубы — один при этом закрывал другой — самые отборные и лучшие, которые только имелись.

Тут в комнату вошла вдова покойного Шауката, опираясь на руку мужчины, который был похож на Халиля, откуда гости пришли к заключению, что это был его старший брат, а затем вдова подтвердила их предположение, когда представила его:

— Это Ибрахим, мой сын… Разве вы с ним ещё не знакомы?!

Когда же она заметила смущение Амины и Хадиджи в момент приветствия, с улыбкой сказала:

— Мы же с очень давних пор как одна семья. Но некоторые из нас видят сейчас других впервые!.. Ну да ладно…!

Амина сообразила, что старая женщина пытается подбодрить её и облегчить задачу, и потому улыбнулась. Однако смутная тревога напала на неё: её мучил вопрос: «Интересно, а согласится ли господин мой с тем, что мы с Хадиджей встречаемся тут с этим мужчиной — хоть он и считается новым членом нашей семьи, как и Халиль, — без вуали на лице?… Поведать ли ему об этой встрече или лучше воздержаться и не упоминать об этом ради всеобщего благополучия?»

Ибрахим и Халиль были бы похожи друг на друга как братья-близнецы, если бы не разница в возрасте. Их отличие во внешности казалось даже ещё меньшим, чем разница в возрасте. На самом деле, если бы волосы Ибрахима не были короче, а усы не были закрученными — единственное его отличие от Халиля, — то они были бы тогда полностью похожи, словно Ибрахиму не было и сорока, а прожитые года не наложили свой отпечаток на молодость и внешность. Амина потому и вспомнила слова мужа, что он однажды говорил о покойном Шаукате — что он «выглядел моложе своего настоящего возраста лет на двадцать или даже больше того», или что он, «несмотря на своё благородство и добрые дела, был словно скотина, что никогда не позволит ни одной идее расстроить его покой и безмятежность!» Разве не было странным, что Ибрахим в свои тридцать с небольшим уже успел жениться в ранней юности и народить двоих детей, которые потом умерли, как и их мать?.. Однако из этого тяжкого испытания он вышел невредимым, как будто оно и не коснулось его. Затем он привык жить вместе с матерью в праздности и лени — как и всё семейство Шаукат.

Хадиджа украдкой поглядывала на обоих братьев, когда была уверена, что никто не видит этого, смотрела на их удивительно похожие круглые и белые лица, выпуклые глаза, полное сложение, некую праздность, и всё это вызывало у неё скрытую насмешку, так что она про себя даже смеялась над этими мыслями, и откладывала в копилку своей памяти эти образы, как уже привыкла делать на кофейных посиделках дома. Её манера издеваться над людьми сводилась к забавам и насмешке, и потому она задумалась, какие бы дать им оскорбительные прозвища по примеру тех, которыми она обычно награждала всех остальных людей, а ещё лучше, что-нибудь наподобие прозвище, коим она наградила их мать — «Водяной пистолет» — за то, что во время разговора старуха разбрызгивала слюну.

Один раз она украдкой взглянула на Ибрахима и содрогнулась, когда её глаза встретились с его — выпуклыми и большими, что из-под густых бровей внимательно разглядывали её лицо. Она тут же опустила взор от стыда и смущения и спросила себя, испытывая страх, смешанный с подозрением, о чём он, интересно, думал, когда глядел на неё? Она обнаружила, что погрузилась в собственные мысли с ещё большим созерцанием и тревогой в глазах…

Камалю наскучило сидеть, хоть он и был рядом с Аишей: она собрала их всех вместе, словно они были у неё гостями, и не исполнила ни одного его желания, за исключением сладостей. Он переместился под крылышко к молодой женщине и сделал ей жест, давшей ей понять, что ему хочется побыть с ней наедине. Тогда она встала, взяла его за руку и вместе они вышли из комнаты. Посчитав, что гостиная его устроит, она предложила посидеть там; однако он потянул её за руку в спальню и плотно закрыл за ней дверь, так что та даже затряслась. Только тогда мускулы на лице его расслабились и он улыбнулся, а глаза его озорно заблестели. Он долго глядел на неё, затем осмотрел каждый угол комнаты, вдыхая запах новой мебели, к которой примешивался нежный аромат — то, видимо, были остатки духов, которые рассеивали на руки и грудь. Потом он пристально поглядел на мягкую постель, две маленькие розовые подушечки, лежавшие рядом, и спросил?

— А что это?

Она с улыбкой ответила:

— Это две небольшие подушки.

Он снова спросил:

— Ты обе подкладываешь себе под голову?

Она улыбнулась опять и ответила:

— Нет. Они обе служат только для декора.

Он кивнул на постель и спросил:

— А с какой стороны ты спишь?

Она, всё так же улыбаясь, сказала: