Зеленое солнце (СИ) - Светлая Марина. Страница 47

Она сбрасывала вещи в сумку, вспоминая на ходу, что может ей пригодиться, и старалась не шуметь, чтобы раньше времени не привлекать внимания, потому что страшно — вдруг ничего не получится.

Получилось. Все у них получилось, хотя даже оказавшись в салоне «фиата», Милана все еще не верила ни себе, ни Назару, забрасывавшему ее сумку в прицеп. Потом они выехали за ворота — в полном молчании. И еще некоторое время мчали по трассе на юго-запад — в точно таком же молчании, будто бы оба были до предела напряжены.

После утра ни одного из них все еще не отпускало и куда-то подевалась вся легкость, что до этого была в их общении. А потом Назар затормозил, когда они свернули за первый же поворот, съехал на обочину и снова повернулся к ней, чтобы поцеловать. Быстро, коротко и… легко. Будто напоминая, что это утро ни ему, ни ей не приснилось и все было по-настоящему. Он и она настоящие, и все, что между ними, реально и осязаемо.

И они свободны. Полностью. Целиком. На ближайшие несколько дней, сколько будет длиться их путешествие — они свободны и предоставлены только самим себе.

«Мы сейчас едем к Бажану, — низким хриплым голосом проговорил Назар, прижимая ее к себе. — Завезем к нему Тюдора, я его в трейлер запихал. Дома за ним ухаживать некому, а Бажан повадки моего кречета знает, как-то справится. И давай там переночуем. Там хорошо, тебе понравится, а?»

«Понравится», — снова согласилась Милана, почему-то не сомневаясь в том, что понравится.

Соглашаться с ним оказалось проще, чем спорить. И это к лучшему, иначе сегодня она проживала бы совсем другой вечер, а не слушала бы возню Любуси, лай собак в вольере, не наблюдала бы, как Назар мечется — почти не отходя от нее и в то же время решая множество дел сразу вместе с Бажаном, чтобы его хищнику было комфортно, и чтобы их с Миланой холодильник в трейлере был наполнен самым необходимым хотя бы на завтрашний день. Потом они выкрутятся на месте, а сегодня минут терять не хотелось. Хотелось скорее остаться вдвоем и в то же время хотелось длить и длить этот вечер — первый вечер их настоящей свободы.

— Ну и как вам в нашей деревне-то? — раздался рядом густой, басовитый и такой же уютный, как все вокруг, голос Бажана, показавшегося на веранде.

Этот голос вывел Милану из полутранса, в котором она находилась. Все слишком быстро, слишком нереально, будто во сне или компьютерной игре. Она повернула голову к егерю и уже собиралась ответить свое ставшее привычным «интересно», но неожиданно даже для себя ответила:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Не знаю.

— Не привыкли?

— Привычка — это плохо.

— Чем же?

— Привыкнуть можно ко всему, а потом перестаешь понимать, хорошо это или плохо. Ну то, к чему привык.

Бажан внимательно поглядел на нее, придвинул себе стул и сел рядом. Отчего-то это совсем не напрягло.

— Какая славная философия, — заявил он. — А как по-вашему, Назар вот хорош или плох? Ну, пока не привыкла.

— Разный, — быстро, не задумываясь, ответила она. — И не может он быть чем-то одним, он же живой. Никто не может. Поступки могут быть разные. Вот я знаю, что он много дерется. Это плохо. Но я же не знаю — почему. Хотя, конечно, вряд ли он местный Робин Гуд, и тогда получается, что это все-таки плохо, — она усмехнулась и отпила чая, уже немного остывшего, но все еще очень вкусного. — Но это точно было хорошо, когда он защищал меня от хулиганов.

— И он защитил? — улыбнулся Бажан.

— А вы сомневаетесь?

— Нет. Край у нас диковатый, это правда, народ специфический. Если повезет, то разбогатеть можно сказочно, вот они и сходят с ума, за этот шанс друг другу глотки перегрызть готовы. А от нищеты все равно не спасает. Назару с разными людьми дело иметь приходится, потому как работает уже где работает, а значит — и драться пришлось научиться. Но его кулаки — не то, чего надо бояться.

— В городе так не думают, — сказала Милана, вспомнив, как Назару легко удалось всех от нее отвадить.

— Ну рудославским кого-то бояться — и не повредит, — рассмеялся Бажан. — Если б не его кулаки, многие дела перестрелками бы заканчивались. У нас тут почти Техас.

— Скажете тоже! — с сомнением выпалила Милана. — Двадцать первый век на дворе.

— Принципиально двадцать первый мало чем отличается от семнадцатого, а тот в свою очередь от восьмого. Рано или поздно в жизни все в этом убеждаются.

— Ну если верить в ведьм и русалок — то может быть…

— А кто ж говорит, что они в них не верят. Где-то в глубине души каждый человек своей чертовщины боится, по-настоящему светлых мало. Я бы сказал, что и нету, но встречалась по жизни пара особей диковинных, — в это время Назар показался во дворе и протопал к машине, волоча какие-то сумки — собирался, значит. Бажан усмехнулся и добавил: — Дед вот его, к примеру. И у того было к чему придраться, но если на атомы разложить там все — то правильный был мужик, никому на земле зла не сделал, наоборот — хорошее вокруг себя приумножал. Но, как известно, такие водились и в семнадцатом веке, просветителями назывались. Назар на него в этом смахивает, еще б голова не такая горячая и к делу толковому его применить, а так сердце-то золотое.

— Вы будто цену ему набиваете, — усмехнулась Милана.

— А чего бы и не набить хорошему человеку цену? Он к нам с Любцей первый раз девушку привез. Неспроста же.

— Это типа меня показать?

— Вам виднее, — рассмеялся Бажан. — А я своими глазами пока вижу, что Назар мягче стал. И улыбается. Вон, глядите, сюда мчит, а то вдруг я надоедаю.

Назар и правда снова вошел в ворота и теперь уже направлялся прямиком к дому егеря. А оказавшись на веранде, под навесом, выдал:

— Все, я погрузился. Вы тут Милане не надоедаете?

— Вам виднее! — громогласно повторил охотник и теперь хохотал на весь дом.

— Если бы мне надоедали, ты бы об этом уже знал, — она посмотрела на Назара и улыбнулась — только ему. А он ей — в ответ.

На шум выглянула и Любця. Уперла руки в боки, приосанилась и проговорила:

— Что ты шумишь, а? Весь лес распугал. Лучше зови детей к столу, готово все давно!

За ужином — вкусным и калорийным, с большим количеством мяса, салатом, картофелем и домашними пирогами — Милана продолжала скорее слушать, чем говорить, чувствуя бедром тепло, которое исходило от бедра Назара, прижатого к ее. Они сидели близко-близко, плечом к плечу, и это тоже вряд ли напоминало реальность.

Не в пример себе обыкновенному, он, наоборот, рассказывал. О Тюдоре, о том, как они познакомились, о том, почему ему больше нравится охота с ловчей птицей, чем ружейная. С Бажаном они обсуждали скорый приезд каких-то таких же любителей, заказавших кречета во второй половине месяца, и Назар говорил, что к тому времени они с Миланой уже вернутся, дескать, не о чем переживать. А потом, когда уже пили чай, обхватил ее за плечи и зарылся носом в волосы, будто совсем не мог не прикасаться к ней долго после того, как она согласилась уехать.

Бажан сказал, что он стал мягче. И она пыталась вспомнить, каким он был в первый день, когда его увидела — неужели иным? Не помнила. Помнила охапку пионов. Остальное как-то ушло, на передний план выступило все, что она наблюдала последние несколько дней.

И хотела его страшно, до томления в солнечном сплетении, до жара внизу живота, до конвульсивного сокращения мышц — когда он касался ее.

После долгого ужина, растянувшегося не на один час, Любця спохватилась: «Давайте я вам лучше комнату в коттедже приготовлю, пока не совсем поздно, тут места нет, а в прицепе еще наспитесь».

«Нет, тетка Любця, — ответил Назар, — нам вставать завтра рано, мы будить вас не хотим, проснемся и сразу поедем. Да у нас и есть все — даже душ, а бойлер я зимой поставил. Потому лучше сразу привыкать, да, Милан?»

И он повернул к ней голову.

— Ты будто всю жизнь в нем жить собрался.

— А что? Жизнь в кибитке тебе с твоими цыганскими корнями должна понравиться.