Подобно тысяче громов - Кузнецов Сергей Юрьевич. Страница 15

– Да… – с уважением протянул Антон. – А что такое «Летюч»?

– Это наше название, – объяснил Игорь. – Я буду всем говорить, что образовано от «Лермонтова» и «ТЮТЧева».

– А Тютчев разве без второго "т" пишется?

Шиповский захохотал.

– Да это шутка! – сказал он. – Это же в честь Саши Воробьева названо! Его школьное прозвище. Воробей, Летюч. Он за все это башляет.

Здорово, подумал Антон, у человека есть деньги, а все равно врубается. Жалко, мой брат Костя не такой. Антон всегда мечтал дать ему попробовать кислоты, да Костя не согласится. А как было бы хорошо съел марку, посмотрел вокруг, сразу понял, как устроен мир. А может, и правильно оставить все как есть: Костя зарабатывает деньги, я постигаю внутренний космос. Разделение обязанностей.

– Круто, – сказал Антон, – прямо русский «The Face».

– Что «The Face», – махнул рукой Шиповский. – «The Face» отдыхать будет по сравнению с нами. И Wired с Ray Gun'ом.

Антон не понял, причем тут Рейган, но промолчал.

– Потом мы еще клуб откроем. Миху Ворона позовем, Лешу Хааса, Врубеля… всех. LSDance умоется. И коммерчески это будет полный верняк, – сказал Шиповский. – Ты знаешь, сколько крутых сейчас пересаживаются на драгз с водки?

– Ну, не знаю, – протянул Антон, вспомнив недавнее посещение загородного особняка.

– А я – знаю, – продолжал Шиповский. – Вот у Димки Зубова куча народу берет: и траву, и экстази, и даже кислоту. Иногда, говорит, настоящие новые русские приезжают: крутые тачки, дорогие костюмы, все дела. Так что мы будем делать по-настоящему массовый журнал, без умняков.

Потом пили чай на кухне: Шиповский, Антон и Дима Зубов, не то редактор, не то дизайнер в том же «Летюче». Прихлебывая, Антон думал, что хорошо бы совершить диверсию на чайной фабрике – накрошить туда грибов… совсем капельку. Подумал – и устыдился: вот как измельчали психоделические люди со времен Тимоти Лири! Говорят, тридцать лет назад добрый доктор Тим предлагал впрыснуть ЛСД в водопровод – это вам не грибы в чай, конечно. Совсем другой масштаб.

На кухню заглянул молодой человек в несколько неуместном деловом костюме, хотя и без галстука.

– Гош, чай будешь? – спросил Шиповский.

– Какой тут на хуй чай, – загадочно ответил молодой человек, взял чашку Антона и скрылся.

Оказалось – это Гоша, сотрудник дружественной риэлторской фирмы. Они делили с редакцией «Летюча» трехкомнатную квартиру, принадлежащую все тому же Воробьеву. Все они – Шиповский, Воробьев, Дима и даже Гоша не то учились в одной школе, не то жили в одном дворе где-то в районе Фрунзенской.

– Вы что, так и общаетесь всем классом? – спросил Антон, взяв себе другую чашку.

– Да нет, – сказал Дима. – Я о большинстве народу вообще ничего не знаю.

– Ты вообще – отрезанный ломоть, – сказал Шиповский. – Даже на похороны Милы Аксаланц не пошел.

– Какая Мила? – заинтересовался Антон, – та, которая…

– Да, под машину бросилась, как раз недалеко от школы. А ты ее знал?

– Да нет. – Антон смутился. – Знакомый рассказал… а чего это она?

– Она всегда была странная какая-то… У нее с Аленой Селезневой была какая-то своя игра… в какое-то королевство… Вот Зубов, кажется, рассказывал.

Зубов пожал плечами:

– Что-то не припоминаю… Алена вроде говорила, но я забыл уже.

– Алена, что, тоже, с вами училась? – удивился Антон.

– Ну да, – кивнул Шиповский, – в одном классе.

Надо будет Горскому рассказать про королевство, подумал Антон, и тут опять появился Гоша. Ни к кому не обращаясь, он снова выматерился и отхлебнул чаю из второй Антоновой чашки.

– Два месяца пасу коммуналку, – объяснил он, – все согласны на всё, одна баба хочет переехать с доплатой в тот же район, в двушку. Спрашиваю: «Деньги-то есть?» Отвечает: «Да». Ищу варианты. Один, другой, десятый. Коммуналка очень хорошая, на Кропоткинской, в переулке. Наконец – нашел. Клиентка довольна, все остальные тоже созрели, устали ждать. На той неделе – подписывать и платить. И вот – приходит, денег, говорит, нет. Вышла, мол, осечка. И что я столько времени мудохался? Поеду вечером в «Армадилло», расслаблюсь по полной.

Выпалив все это одним духом, Гоша вылетел с кухни. Антон засобирался следом.

– Номер-то подаришь? – спросил он Шиповского.

– Даже на презентацию позову, – ответил тот. – Друзья Горского – мои друзья.

Антон вышел в коридор. Гоша как раз закрывал дверь за своей незадачливой клиенткой.

– Успеха тебе, – сказал ему Антон. Тот кивнул – скорбно и сосредоточенно.

Под металлический лязг за спиной Антон повернул на лестницу – и сразу увидел в проеме подъездной двери знакомый силуэт. Имя он крикнул вполсилы, как-то даже неуверенно, но Лера услышала и обернулась.

Лепесток второй

Меня зовут Боря Нордман. Я плохо говорю букву "р", и потому все смеются, когда я представляюсь. Несколько лет назад я стал картавить нарочно: Здг’аствуйте, меня зовут Бог’я Ног’дман. Теперь смех – признание моего остроумия.

Сегодня мы пьем у Андрея Альперовича. Андрей не картавит, ему нет нужды строить из себя шута. Он – интеллектуал и антисоветчик, каждый вечер слушает вой глушилок по «Голосу Америки», не скрывает, что его дядя уехал в Израиль, а выпив, намекает: я тоже собираюсь – туда. Разумеется, когда придет время. Я думаю, Альперович сам не верит, что время придет скоро: иначе почему вместо учебника по ивриту зубрит «Правду» и выступает то с политинформацией, то на конкурсах политической песни. Ленька Онтипенко играет на гитаре, а Альперович сочиняет стихи. Стихи, честно говоря, дрянные: вот недавно он слепил ко Дню Антифашиста песню, которая начиналась словами «На нашем шаре жив еще фашизм». Явился гордый, прочитал с выражением. Я долго смеялся, а потом сквозь смех сказал: «На нашем шаре жив еще пиздец». Мы должны были петь эту байду хором, и Альперович умолял никому не рассказывать мою переделку. Я умею хранить тайны, я нем как могила – зато Ленька Онтипенко растрезвонил всему классу. На репетиции все безумно ржали, я даже предложил несколько раз спеть вариант с «пиздецом», чтобы он потерял свою привлекательность, но меня послали. Все, разумеется, обошлось, но пели вразнобой, а в зале хлопали и ржали в самом неподходящем месте – к удивлению учителей.

Меня зовут Боря Нордман, но все называют меня Поручик. Мне нравится это прозвище: Поручик был дамский угодник, ловелас, похабник. Император Александр говорил: «Ржевского надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными анекдотами; вся молодежь наизусть их читает». Об этом написано в любом учебнике – только фамилия Ржевский, как всегда, заменена на Пушкин, а вместо анекдотов говорится про стихи.

Сегодня мы пьем у Альперовича. Разлив по стаканам портвейн, я поднимаю тост за прекрасных дам, подкручиваю воображаемый ус: настоящих усов у меня нет, только черный пушок под носом. Наверное, его можно брить, а вот завивать – точно нельзя. Я поднимаю тост за прекрасных дам, хотя их сегодня немного: только Лерка Цветкова и Женька Королева. Женька почти не пьет, бухла должно хватить: мы взяли два портвейна и три «Фанты». Говорят, «Фанту» делает та же самая компания, что производит «Пепси-колу», так что у нас сегодня – настоящий буржуйский напиток.

Сегодня мы пьем у Альперовича: на столе – бутылки и стаканы, колбаса в качестве закуски, на тумбочке – «Электроника-302», играет «Чингисхан». Мы знаем кассету наизусть и, когда доходит до припева, лениво подпеваем:

– Жалко, что американцы не приедут, – говорит Лерка.

– Ага, – тут же отвечает Альперович, – наши этому только рады: они не могут позволить свободного обмена информацией.

Я хочу ему сказать, что он не на политинформации, но Сидор берет гитару и, перекрывая «Чингисхан», поет: «Быстро приближается земля, мой „Фантом“ не слушает руля». Да, жалко что американцы не приедут.