Ганнибал: борьба за власть в Средиземноморье - Бир Гейвин. Страница 57

Помимо смелости ему помогало больше всего то, что он по опыту в точности знал, как проникнуть в гавань между мелями.

Отвага Родянина внушала смелость многим другим людям, знавшим местные воды к подобному образу действий, что ставило римлян в затруднительное положение. Они попытались было запереть устье гавани плотиною. Но попытки их при значительной глубине моря не привели ни к чему: все, что ни бросали они в море, относилось в сторону и разбивалось на части волною и быстрым течением. Наконец в одном мелком месте удалось с большим трудом возвести плотину; на ней-то сел на мель четырехпалубник, выходивший в море по ночам, и попал в руки римлян. Захватив судно и передав его отборной команде, римляне наблюдали за всеми входящими в гавань, особенно за Родянином. Случилось как раз так, что в ночную пору он проник в гавань, а затем снова на виду у всех вышел в открытое море. При виде бросившегося в преследование четырехпалубника, Ганнибал пытался было ускорить ход и бежать, но, так как искусные гребцы уже настигали его, он вынужден был повернуть судно назад и вступить в борьбу с неприятелем. Однако римские корабельные воины, превосходившие карфагенян численностью, взяли верх, и Ганнибал попал в плен. Овладев и этим прекрасно сколоченным кораблем, римляне приспособили его к битве и теперь положили конец смелым попыткам проникать в Лилибей.

Между тем как осажденные настойчиво восстанавливали то, что разорял неприятель, и отказались уже от мысли повредить или разрушить осадные сооружения римлян, поднялась буря, с такой силою и стремительностью обратившаяся на передние части машин, что сорвала навесы и опрокинула стоявшие перед нависами и прикрывавшие их башни. Некоторые из эллинских наемников находили этот момент благоприятным для разрушения неприятельских укреплений и сообщили свой план военачальнику. Имилькон принял совет, быстро изготовил все нужное для приведения замысла в исполнение, затем era воины в трех местах бросили огонь в осадные машины. Давность этих построек, казалось, подготовила легкое воспламенение их, к тому же ветер дул прямо против башен и машин; поэтому огонь распространялся быстро и неудержимо, и все меры римлян задержать пламя и защитить постройки оказывались бесполезными и недействительными. Пожар наводил ужас на римлян.

Многие из них, покрываемые налетавшею золою, искрами и густым дымом, падали и погибали прежде, чем подойти к огню и защитить горевшее. Наконец разрушение охватило все до такой степени, что осадные башни и тараны сделались негодными для дальнейшего применения. После этого римляне оставили надежду взять город с помощью сооружений и кругом обвели его рвом и валом, впереди своей стоянки возвели стену и предоставили все времени. Наоборот, жители Лилибея восстановили разрушенную часть стены и теперь спокойно выдерживали осаду.

Когда весть об этом пришла в Рим, а вслед за тем стали приходить многие свидетели с извещением о гибели большей части воинов обслуживавших осадные машины, римляне поспешно набрали почти десяти тысяч человек и отправили их в Сицилию. Когда они прибыли в лагерь, консул Публий Клавдий собрал трибунов и объявил, что теперь пора идти всем флотом в Дрепаны, ибо, говорил он, вождь карфагенян Атарбал, состоящий в городе начальником, не приготовлен к нападению, ничего не знает о прибытии подкреплений к римлянам и пребывает в убеждении, что римляне вследствие понесенных при осаде потерь не в силах выйти в море с своим флотом. Так как все одобрили его план, то Публий тотчас посадил на корабли команду; в воины выбрал способнейших солдат из всего войска; они шли охотно, потому что поход был недалекий и сулил верную добычу. Снарядив корабли, консул около полуночи выступил в море, незамеченным неприятелем. На рассвете передовые корабли начали показываться у Дрепан; завидев их неожиданно, Атарбал сначала смутился. Однако он скоро оправился, понял наступательные замыслы неприятеля и решил испробовать все меры, лишь бы не даться в осаду. С этою целью Атарбал поспешно собрал команду на берег и вызвал из города наемников. Когда все были в сборе, он краткою речью постарался внушить им надежду на победу, если они отважатся на морскую битву, и напротив, предсказывал им лишения, сопряженные с осадою, если они не пойдут тотчас навстречу опасности. Собравшиеся жаждали боя и громко требовали вести их в дело немедленно. Атарбал отдал приказ садиться поскорее на корабли, не терять из виду его корабля и следовать за ним. Поспешно распорядившись, Атарбал отчалил первый и отправился в открытое море прямо под скалы не с той стороны гавани, по которой входил неприятель, а с противоположной.

Когда римской консул Публий увидел, что неприятель не смущается его появлением, но готовится к битве, что с другой стороны его собственные корабли находятся частью уже в гавани, частью у входа в нее, а третьи приближаются ко входу, он приказал всем кораблям повернуть назад и выйти из гавани.

Находившиеся в гавани корабли столкнулись при повороте с теми, что были у входа в нее, а это вызвало невообразимое смятение среди людей; кроме того, сшибающиеся корабли ломали весла. Невзирая на это, корабельные начальники ставили у самого берега в боевую линию каждый выходивший в море корабль и быстро поворачивали их носами против неприятеля. Что касается самого Публия, то его корабль занял место на левом крыле флота. В это самое время Атарбал с пятью боевыми кораблями миновал левое крыло неприятеля, свой собственный корабль поставил носом против неприятельского со стороны открытого моря и отдал приказ каждому подходящему кораблю становиться подле него. Когда все корабли выстроились в одну линию, он дал условленный сигнал к началу наступления на врага. Римляне все еще не приняли боевой порядок и ожидали выходившие из гавани корабли. Большие неудобства были для римлян от того, что им предстояло сражаться вблизи берега.

Когда противники приблизились друг к другу, последовала схватка. Сначала бой был равный, потому что с обеих сторон сражались лучшие войска. Однако все более и более перевес склонялся на сторону карфагенян, потому что положение их во всем этом деле было гораздо выгоднее неприятельского. Благодаря лучшему устройству кораблей и ловкости гребцов они далеко превосходили неприятеля в быстроте движений; помогала им и постановка флота их в открытом море. Действительно, когда корабли их были теснимы неприятелем, они быстро и благополучно отступали в открытое место; поворачивали назад против выступивших вперед неприятельских, быстро огибали их, или нападали на них сбоку; в то время, как римские корабли при своей тяжести и неумелости команды поворачивались с трудом, карфагенские наносили им непрерывные удары и многие потопили.

Если опасность угрожала какому-либо из собственных кораблей, карфагеняне своевременно являлись на помощь без вреда и опасности для себя, ибо заходили от кормы по открытому морю. В совершенно ином положении были римляне, именно: теснимые корабли не имели возможности отступить, так как римляне сражались у самого берега; а всякий раз, когда судно подвергалось жестокому натиску со стороны стоящего напротив неприятеля, оно или попадало на мель и садилось кормою, или оттеснялось к берегу и разбивалось. При тяжести своих кораблей римляне не могли врываться в середину неприятельских кораблей или нападать с тыла на те корабли, которые уже сражались с другими, — полезнейший прием в морском сражении. Наконец римские корабли не могли помогать своим нуждающимся в помощи с кормы, ибо заперты были у берега, и желающие подать помощь не имели даже небольшого свободного пространства для движений. Вообще положение римлян в этой битве было весьма невыгодно. При виде того, как одни корабли садятся на мель, другие выбрасываются на берег, консул решил бежать, и с левого фланга пробирался у берега с тридцатью кораблями, которые случайно были подле него. Прочими судами в числе девяноста трех завладели карфагеняне, равно как и всей их командой, за исключением лишь тех людей, которые вместе с кораблями выброшены были на берег и спаслись бегством.