Мой друг (СИ) - Лоран Оливия. Страница 43

Меня захватывает дикий ужас, стоит только представить, через что ему пришлось пройти в одиночку. Стараюсь не думать, что сама же и виновата в том, что не оказалась рядом.

Ведь он приезжал ко мне…

Когда горло отпускают плотные тиски, и я обретаю возможность выдавать помимо всхлипов и сдавленного мычания более-менее внятные звуки, складываю их в слова.

— Так это правда? Ты… Ты попал в какую-то аварию? Поэтому исчез и не выходил на связь? Что случилось? — говорю первое, что приходит на ум.

Но он не спешит делиться со мной. Кажется, словно отгораживается, отдаляется… От чего на душе становится так плохо, так нестерпимо тяжело, так мучительно больно… И я уже не могу остановиться.

— Не молчи, пожалуйста! Тёма-а… Что с тобой произошло? Откуда этот шрам? Кто-то говорил…

— Ми, — обрывает меня с неким раздражением. Хочу верить, что оно направлено не на меня. — Зай… — тут же смягчается, стискивая ладонью мое плечо и следом поглаживая вдоль руки. Трется щекой о мои волосы, несколько раз целует в висок, тяжело втягивая воздух. — Бред это все, не накручивай себя и… не переживай, — касается моего подбородка, вынуждая лишиться своего своеобразного укрытия и посмотреть на него прямо. — Слышишь, зай? Не плачь, все хорошо. Я же здесь.

Лихорадочно киваю, но глаз открыть не могу, только сильнее сжимаю веки. Понимаю, что нужно успокоиться, чтобы мы смогли, наконец, поговорить. Но ничего не могу поделать с охватившими меня эмоциями, что рвутся наружу.

Я всегда боялась его потерять, боялась, что однажды он может просто исчезнуть из моей жизни, и я останусь одна. Но никогда не позволяла себе даже думать о том, что с ним может случиться что-то страшное. И сейчас, осознание того, что именно это и произошло, меня просто убивает. Заставляет захлебываться собственными переживаниями, болью и виной.

Если бы я не уехала… Если бы мы поговорили тогда… Могло ли все быть по-другому?

Его следующие слова заставляют сначала затихнуть в напряженном ожидании ответов, а затем еще больше сбивают с толку, окончательно путая мысли.

— Два года, — понижая голос, выдает с неким обречением. — Еще два гребаных года назад должен был тебе все рассказать. Хотя… если отмотать назад, не уверен, что поступил бы иначе.

Хмурюсь, абсолютно теряясь в догадках. Не успеваю уловить смысл сказанного, как он продолжает:

— Ровно столько я таскал внутри свое "донельзя" и грезил о том, когда же уже будет это "можно", — мрачно усмехается, думая о чем-то своем. — А может и многим больше. Кажется, сколько себя помню, столько и кроет от тебя.

Это признание настолько неожиданно, что я даже не сразу могу хоть как-то отреагировать.

Два года? Почему не сказал раньше?

— Примерно столько же я знал о своем диагнозе, — в миг пресекает поток моих мыслей, обрушивая эти слова с привычной невозмутимостью на лице. Говорит так спокойно, словно и не о себе вовсе.

А я не могу даже элементарно дышать…

Рваный вдох. Ломкий выдох. Сердце замирает, сжимаясь до микроскопических размеров, а затем берет разгон и срывается на бешеный темп, закладывая виражи и намереваясь пробить грудную клетку.

— Операция, что планировалась на лето, нужна была уже сейчас. Пришлось снова улететь в Германию, поэтому я не доехал до тебя.

Не в силах переработать услышанное, крепче впиваюсь пальцами в его плечо.

Диагноз. Операция. О чем он говорит?

Сквозь пелену сознания всплывают отрывками воспоминания, постепенно складывая пазл воедино. Хватаюсь за них, как за спасательный круг, пытаясь выгрести на поверхность, но лишь глубже утопаю.

— Но я здесь, с тобой. Всегда с тобой, — слышу родной голос. — Только так, Ми. Привыкай.

Воспаленное воображение продолжает подкидывать ужасающие образы, обжигая вспышками тревоги. Барахтаюсь в таком аварийном состоянии достаточно долго. Кажется, что за минутами утекают часы, но крохи шаткого здравомыслия докладывают, что это не так.

Мне нужно знать.

Используя все внутренние резервы, не слышу свой собственный голос, когда осмеливаюсь озвучить раздирающий душу вопрос:

— Что за диагноз?

Артём обхватывает меня за плечи, снова разворачивая к себе лицом, сканирует изучающим взглядом, всматривается настороженно и как-то обеспокоено, а потом коротко отвечает:

— Порок сердца.

Как не готовилась к этой правде, по итогу оказываюсь совершенно не готовой…

Заострившиеся черты лица Артёма начинают расплываться, и только когда касается пальцами моих щек, в попытке смахнуть слезы, понимаю, что снова плачу.

Машу головой, упрямо отрицая такую правду, словно это может что-то изменить. Но я просто не способна ее принять.

— Все в поряде, Ми. У меня даже их два. Помнишь? Твои слова, — усмехается не к месту.

— Три, — поправляю тут же. Но замечая озадаченность на его лице, поясняю следом: — Мое сердце тоже у тебя.

Артём улыбается одними уголками губ и заметно расслабляется. Не спеша ведет руками по спине, оставляя россыпь мурашек, так же медленно целует губы, щеки, нос, везде, где может дотянуться, а затем нехотя отрывается от меня.

— А мое подлатанное примешь? — выдает с той же улыбкой на лице. Заставляю себя отразить эту эмоцию, но выходит с натяжкой.

— Любое…

Отстраняюсь ровно настолько, чтобы иметь доступ к его телу спереди. Взгляд непроизвольно сползает на грудь с аккуратным рубцом, и я ощущаю ментальную боль в области сердца.

Как в бреду тянусь ладонью и, едва касаясь, обвожу кончиками пальцев кожу вокруг поврежденного участка. Она ощущается такой горячей под моими холодными руками, словно у него жар.

Артём зеркалит мои движения, прокладывая путь от ключиц к обнаженной груди. По всему телу пробегает озноб, когда задевает пальцами сосок. Вздрагиваю и только сейчас понимаю, что уже нахожусь без лифчика.

Не задумываюсь о том, как упустила этот момент. Слишком погружена в процесс. Но когда замечаю растущее напряжение у него ниже пояса, начинаю уже заметно нервничать. Осознаю, что не готова… Только не сейчас.

Считывая мои реакции, Артём накрывает нас одеялом и разворачивает меня к себе спиной. Обхватывает так крепко и в то же время с особой нежностью.

— Просто останься со мной на ночь, — озвучивает свою просьбу. — Засыпай.

Меньше всего на свете я хочу сейчас уйти, да и вряд ли оставила его одного, даже если бы и сам попросил.

— Тём, это… достаточно сложно, — превозмогая жаркое смущение, собираюсь с силами, чтобы закончить: — Ты упираешься мне… сзади.

Распахнув глаза, цепенею, когда чувствую ощутимую пульсацию в области поясницы.

— Черт… Я стараюсь, — заверяет он. — Но это не так-то и просто, когда твоя голая задница так близко.

В пору бы возмутиться, но меня пронзает стрелой дикого возбуждения, простреливающее сразу по всем эрогенным зонам. Медленно перевожу дыхание, и, увлажняя пересохшие губы, стараюсь вернуть трезвость ума.

— Может я оденусь? — как мне кажется, выдвигаю вполне резонное предложение. Он, конечно же, не оценивает такой своеобразной заботы.

— Только попробуй дернуться, — угрожает шутливо, но я все же не рискую ослушаться.

Долго не могу уснуть, пытаясь усмирить разбушевавшиеся гормоны и контролировать собственное желание. По дыханию Тёмы понимаю, что он тоже не спит, но разрушать тишину не пытаемся ни я, ни он. Когда удается выровнять сердечный ритм и я начинаю проваливаться в сон, улавливаю его голос на границе слышимости:

— Ми, — замираю в нервном ожидании, практически не дышу, напрягая слух. — До самой смерти.

Тревожно. Беспокойно. Необъяснимым чувством безотчетного страха затягивает.

— Не говори так… Никогда не говори о смерти.

Стискивает плотнее, но неудобства при этом не доставляет. Напротив — мне комфортно в таких объятиях, уютно и спокойно.

— Не бойся, зай, — выдыхает приглушенно. — Спи.

И я засыпаю.

Утром просыпаюсь первой, едва солнечные лучи пробираются в комнату. Пошевелиться не решаюсь, чтобы не разбудить Тёму. Использую это время, чтобы беспрепятственно рассматривать его расслабленные черты лица. Много раз так делала, но в этот все ощущается иначе, ведь между нами все стало по-другому.