Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб. Страница 15
Известие дошло до знати и торговцев, поразив их. Воздух их наполнился волшебством, словно чудо. Когда их сжимают в тиски и нет никакой надежды на побег, подавленные сердца наполняются верой в чудо. Если бы не страх перед ждущей их вскоре неудачей, они бы опустили занавески и в открытую злорадствовали и радовались бы. Что ещё спасёт их от власти тирана, его вечной юности и железной воли, кроме чуда? Так пусть он отсутствует вечно, пусть будет предана забвению легенда о нём, и всё изменится раз и навсегда!
Дервиш-торговец выпивкой — поспешил к шейху Махмуду Катаифу:
— Куда же он делся?
Шейх язвительно сказал:
— Мне-то откуда знать?
Дервиш покачал своей седой головой и пробормотал:
— Есть ещё просто возможность, которую мы не должны упускать из вида — его внезапная слабость к женщинам.
Шейх Махмуд Катаиф презрительно улыбнулся, но не сделал больше никаких комментариев. Дервиш продолжил:
— Я считал, что он останется здесь лет на сто!
Шейх пробормотал слова из Корана:
— Он творит то, о чём вы не знаете!
На город опустилась ночь, неожиданно пригнав с собой волны холода. От Ашура Ан-Наджи не было и следа. Мрак окутал кофейню, бар и курильни опиума. Ни его семья, ни кто-то из его подручных не могли уснуть. Фулла в отчаянии вздохнула:
— Как много людей, и как мало помощи!
Шамс Ад-Дин с грустью спросил:
— Может быть, мы что-то упустили или проявили небрежность в чём-то?
Мать позволила слёзам просто течь из глаз, и ответила:
— Моё сердце с самого начала отказывалось питать ложные надежды…
Он в гневе воскликнул:
— Я враг всех тех слабых сердец, которые во всём видят плохое. Мой отец не какая-нибудь игрушка, чтобы его похитили. И вовсе он не неопытный юнец, чтобы не предпринять меры предосторожности. Единственное, что меня беспокоит — это то, что уже поздно идти по горячим следам…
Утром следующего дня подручные Ашура собрались в кофейне; среди них были также Шамс Ад-Дин и Фулла. К ним присоединились Махмуд Катаиф, шейх переулка, и Хусейн Куфа, имам маленькой мечети. Всех охватило замешательство, а сердца переполнялись недобрым предчувствием. И хотя страхи владели ими, никто не отваживался откровенно рассказать о том. Дахшан сказал:
— Наш мастер никогда за эти двадцать лет не нарушал своих привычек.
Шейх Хусейн Куфа заметил:
— Тут какой-то секрет!
Гассан возразил:
— У него нет секретов от нас!
Фулла же добавила:
— И в первую очередь от меня!
Хусейн Куфа спросил:
— А не мог ли он присоединиться к дервишам в обители?
Тут сразу несколько голосов ответили:
— Вздор! Такое ему и в голову не придёт!
Слово взял Махмуд Катаиф:
— Сдаётся мне, что он появится так же внезапно, как и пропал…
Фулла плачущим голосом сказала:
— Безнадёжно…
Тут Дахшан закричал:
— Возможно, имело место предательство!
Сердца присутствующих затрепетали, а глаза рассекали искры, и он добавил:
— Даже львов предают!
Махмуд Катаиф воскликнул:
— Терпение, терпение, господа! В нашем переулке нет никого, кто бы мог желать зла добрейшему человеку, которого только носит земля…
— Есть те, кто ненавидит и те, кто предаёт!
— Остерегайтесь искушений и будьте терпеливы, Аллах — всему свидетель!
Дервиш как раз передавал калебасу одному пьяному посетителю, когда тот схватил его за руку и прошептал на ухо:
— Я слышал, как люди Ашура говорили, что его мог предать только ты, Дервиш…
Хозяин питейного заведения поспешно направился в лавку шейха Махмуда Катаифа и сообщил ему о том, что слышал, дрожа при этом от ужаса. Наконец шейху Махмуду стало не по себе от него и он резко сказал:
— Не веди себя как женщина!
— Но как же меня могут обвинять, если я и днём, и ночью не покидаю своего бара?!
Шейх переулка подумал какое-то время и сказал ему:
— Беги… Тебе не осталось ничего иного, как побег!
Дервиш Зайдан исчез внезапно, так что никто и не знал — сбежал он или его попросту убили. Никто о нём не спрашивал, а шейх Махмуд Катаиф делал вид, что ничего не знает. Вскоре его место занял Илайва Абу Расин, торговец опиумом и прочими наркотиками, а Дервиша будто и вовсе не существовало…
Шли дни, и никакого проблеска надежды. Медленно они шли, тяжело, меланхолично. Все сердца отчаялись уже увидеть снова Ашура Ан-Наджи, его гигантскую фигуру, что осаждала угнетателей и покровительствовала тем, кто сам зарабатывал себе на хлеб насущный, распространяя богобоязненность и веру.
Фулла носила траур; Шамс Ад-Дин безудержно плакал; помощники Ашура были погружены в скорбь и раздумья. Кто-то считал, что Дервиш предал его, когда тот сидел рядом с обителью и слушал песнопения, а потом убив, оттащил его тело на кладбище и там предал земле, захоронив в неизвестной могиле. Но были и те, кто упорно настаивал, что Ашур вернётся и посмеётся над их представлениями. Остальные же из-за сильной тоски по нему представляли, что это исчезновение — одно из тех чудес, что под силу святым угодникам.
Жестокая магия обычая вступила в силу, сделав своё дело: упростив и затолкнув его в поток нескончаемых событий, в пучине которого оно растворилось.
Однако время и не думало останавливаться, да и зачем это ему…
Следовало избрать нового главу клана в переулке до того, как развалится установленный в нём режим или его сомнут под своими ногами выжидающие в засаде банды из других кварталов. Выбор ограничивался Гассаном и Дахшаном как самыми сильными и близкими к Ашуру Ан-Наджи людьми. Шамс Ад-Дина в расчёт не брали в силу его молодости и хрупкого сложения. Каждый мужчина перешёл на сторону избранного им кандидата, и решили следовать обычаю, которому следовали всегда в подобных случаях: оба должны будут побороть друг друга в мамлюкской пустыне. Победителя же после этого коронуют главой клана переулка.
Эта новость дошла и до Фуллы: она увидела, как Шамс ад-Дин одевает свой джильбаб, чтобы увидеть предстоящий бой, и принялась лить слёзы, оплакивая свою участь. Юноша почувствовал раздражение и сказал:
— Наш переулок не может существовать без главы клана.
Она резко спросила:
— А разве он следует за чёрными кошками?
— Нет иного выхода, кроме как решения самого Господа.
— Клан вновь отойдёт вымогателям и тиранам, как когда-то.
Юноша горячо возразил ей:
— Не так-то легко отступить от наследия Ашура Ан-Наджи!
Она вздохнула и сказала, обращаясь скорее сама к себе, нежели к нему:
— Ещё вчера я была госпожой, несмотря на бедность, а с завтрашнего дня буду просто скорбящей вдовой, покинутой всеми. Я безнадёжно умоляю, мечтаю о потерянном рае, прячусь на торжествах и праздниках, боюсь темноты, остерегаюсь мужчин и избегаю женщин. Нет у меня друзей, кроме забвения и одиночества…
Он с укоризной пробормотал:
— Мама, но я же ещё не умер!
— Да продлит Аллах твою жизнь до тех пор, пока ты сам её не проклянёшь. Твой отец оставил тебя ещё юнцом, возницей повозки, без денег, без положения и без гигантского тела, которые бы гарантировало тебе лидерство над кланом…
Он мрачно заворчал:
— Я должен идти, до свидания.
Он оперся на старую толстую дубинку отца и ушёл.
Шамс Ад-Дин вырос в аскетичной обстановке и знал только тяжёлую упорную работу да простую жизнь без изысков. В памяти его ничего не осталось от того высокого дома Аль-Баннана. Ашур любовался его миловидным лицом, доставшимся ему от матери, и говорил, улыбаясь:
— Этот ребёнок не годится на роль главы клана…
Он отправил его в начальную кораническую школу, влив в сердце его сладчайшие напевы жизни, не пренебрегая и сильной стороной её: научил его ездить верхом, фехтованию палкой, борьбе, хотя никогда не задумывался о том, чтобы подготовить его себе на смену — лидером клана… Шамс Ад-Дин рос и всё лучше осознавал как сам себя, так и окружающий его мир. Он понимал, что у отца было неограниченное господство, но вскоре столкнулся с резким контрастом между «его величием» и жизнью в бедности и тяжком труде. Однажды, перед наступлением праздник, он сказал ему: