Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб. Страница 47

— Спасибо вам.

Ещё больше мягким голосом он ответил ей:

— Я весьма сожалею о том, что случилось с вами.

— А я чувствую непомерную тяжесть того несправедливого бремени, что вы взвалили на себя.

Он дружелюбно парировал:

— Зато то бремя, что вы несёте, ещё более тяжкое…

— В любом случае, я сама совершила ошибку!

— Ну и разговор в первую брачную ночь!

Ни один из них не сделал ни единого движения. И даже свадебное покрывало осталось на своём месте — на голове новобрачной. Тем не менее, он пристально вглядывался в её лицо, пользуясь свободой, которую давали ему её опущенные глаза. Он ещё больше был впечатлён её красотой и привлекательностью, и даже признался себе, что если бы не эти ненормальные обстоятельства, он бы набросился на неё. Он тихо сказал:

— Под этой крышей тебя не станут принуждать делать то, чего ты не хочешь.

Она тепло ответила ему:

— Я уверена в вашей порядочности, однако…

На миг она прервалась, затем добавила:

— Однако уверяю вас, что от прошлого остались лишь болезненные воспоминания.

Интересно, что она имеет этим в виду?… О чём думает?.. Неужели она не понимает масштаб его поступка? Когда он сможет откровенно поговорить с ней обо всём?.. Когда освободится от воздействия её непреодолимой женственности?… Игнорируя её слова, он попытался уклониться от этой темы:

— Я удивляюсь твоей сестре — она ничуть не отстаёт от моего брата!

Она презрительно сказала:

— Они друг другу подходят.

— Какие отношения между вами?

— Плохие, и никаких больше.

— Но из-за чего?

— Она хочет владеть всем: талантами, любовью. Однако у меня больше способностей, чем у неё, поэтому она вообразила, что родители любят меня больше неё, и затаила злобу и ненависть ко мне. Она просто ужасна…

— И мой брат — он тоже ужасен…

И продолжил:

— Но ты…

Он замолчал, но тут она сама пылко сказала:

— Всё кончено. Я прозрела, и больше не слепа!

Боже мой! Она явно живёт в мире грёз. Она говорила искренне. Правда. Ну да, это правда. Чего всё это стоит? Да, задача трудная. Как же он боялся эффекта её красоты и привлекательности! Слабость внутри него вот-вот сдастся перед силой её красоты. Вот она в первый раз за всё это время поднимает на него глаза, и их взгляды встречаются. Свеча по-прежнему таяла в своём серебряном подсвечнике.

Она смирительным тоном спросила:

— Мне бы хотелось знать, что происходит у вас в голове?

Какая тёплая летняя ночь стояла! Он промолчал, а она сказала:

— Вы считаете, что я не гожусь для вас?

Побуждаемый внезапным толчком, он ответил:

— Ты искренняя, знатная и уважаемая женщина.

— Благодарю вас. Я высоко ценю вашу благосклонность, но она не годится быть основой супружеской жизни.

Он спорил сам с собой, страдал и сопротивлялся искушению. Он задал ей вопрос:

— А что происходит в твоей голове?

С пылкой смелостью, почерпнутой из разговора с ним, она ответила:

— Я свободна, абсолютно свободна, однако всё зависит от тебя…

Он откровенно заявил:

— Не забывай, это ты просила, чтобы он женился на тебе!

Она тут же ответила:

— Меня толкал к этому страх, а не желание, верь мне.

— Я верю тебе, — сказал он осторожным тоном.

Она сдалась:

— Но ты имеешь полное право поступить так, как сочтёшь нужным.

Какая пропасть развернулась перед ним! Какое искушение! Какое безумие! Всё это бушевало в его сердце. Какое волнение! Какое желание зарыть поглубже это волнение! В жилы страдальца впрыскивают вызывающий сон мак, и на лбу его раскрывается отверстие, сквозь которое в него проникают нежные пальцы Морфия..

Раскалённые летние дни миновали. Курра окончательно капитулировал и влюбился в Азизу. Он верил, что любовь сокрушит прошлое, стоит только захотеть. Азиза и Раифа превосходно играли свои роли как две сестры, так что Унсийя не заметила ничего такого, что могло бы нарушить покой. Курра и Руммана продолжали заниматься делами в директорском кабинете своего магазина, торгующего зерном, ведя разговор лишь о том, что касалось работы. Так и соседствовали между собой любовь и отвращение.

Вскоре Азиза забеременела. Радость охватила и семейство Аль-Баннан, и семейство Ан-Наджи. Один лишь Курра хотел повременить с этим, задавая себе вопрос: когда же это началось? Насекомое сомнения заползло в пульсирующее молодостью сердце цветка. Сияющий храм потемнел от дыхания зла. Отравленная игла сомнения вонзилась в него. Но она не читала его мысли, она ликовала в своей невинности и искренней любви. Места для отступления у него не было — ведь он был свободен, честен и влюблён. Помимо этого, он был верующим, и его вера в господа была крепкой. Радость и печаль стали ему товарищами.

Почему же Раифа не беременела?

Этот вопрос с тревогой повторяли и в доме Аль-Баннана, и в доме Ан-Наджи. Раифа была измотана; глаза её переполнились ненавистью. Беременность могла не наступать только по естественным причинам, обычно она не заставляла себя ждать. Подозрение, как обычно это бывает, витало вокруг Раифы, и не давало покоя её матери. Она спрашивала совета у акушерки, и один совет следовал за другим. По мере течения времени страх и нетерпение лишь усилились, а грусть сгустилась грозовыми тучами.

Однажды в комнате Руммана, бывший навеселе, сказал:

— Что за суета!

Раифа резко ответила:

— Они не сжалятся, это сущий ад.

Руммана негодовал:

— Вы так похожи с ней. Чего тебе не хватает?

Раифу обуял сильный гнев, и она спросила:

— Тебе внушил сам Аллах, что проблема во мне, а не в тебе?

— Я мужчина во всех смыслах этого слова, — в свою очередь разъярился он.

— Нет ни одного мужчины, который бы так не думал о себе.

В припадке безумной ярости, вызванной похмельем, он закричал:

— Значит, мне испытать себя, взяв ещё одну жену?

Она подняла голову и повернула назад шею, словно змея, и с презрением бросила ему:

— Пьяница!

Гнев его не прекращался:

— А может быть, мой ребёнок сейчас во чреве другой женщины? — воскликнул он.

Она заорала:

— Сумасшедший!

— Придержи свой грязный язык!

— Это ты грязный!.

Он угрожающе поднялся, и она отступила назад, готовая обороняться. Однако он не шевельнулся, а лишь презрительно сказал:

— Ты бесплодная дьяволица.

То была их первая семейная ссора, и её агрессивность поразила его. Тем не менее, сплочающее их желание оказалось сильнее всех преходящих бурь.

Шейх переулка, Мухаммад Таваккуль, сидел рядом со своим другом-владельцем бара Ат-Такийей, когда мимо них прошла Дийя со своим кадилом. Хозяин бара засмеялся и прошептал:

— Главенство над кланом вернулась к семейству Ан-Наджи. Так чего же продолжает лить слёзы эта старуха?

В начале весны, когда продавцы зелёного горошка и семечек зазывают криками покупателей, Азиза произвела на свет младенца, которого назвали Азиз. Когда всё успокоилось, и заботы прошли, Азиза улеглась отдохнуть в постель, а Курра нагнулся, рассматривая новорожденного ребёнка. Он рассматривал его с замиранием сердца и множеством противоречивых чувств. Азиза с нежностью, усталостью и гордостью поглядела на него и пробормотала:

— До чего же он похож на тебя!

Зачем ей заверять его в том? У ребёнка пока нет какой-то определённой внешности, хотя говорила она самым невинным образом. Она полностью забыла о прошлом и погрузилась в любовь и наивность. А два его спутника — радость и печаль — вновь соперничали друг с другом. Однако он решил продолжить жить счастливо.

Для сохранения видимости в их флигель заглянули с визитом Руммана и Раифа, которые принесли в дар новорожденному Коран в позолоченной обложке. Руммана сказал ему:

— Пусть он растёт в славе и могуществе.