Переулок Мидак (ЛП) - Махфуз Нагиб. Страница 42

Удивлению Умм Хамиды не было предела, пока она наблюдала за этими грандиозными переменами, охватившими госпожу Санию с ног до головы. И ударив рукой об руку, она заметила про себя:

— Достойны ли мужчины всех этих хлопот и трудов?! Насколько же велика мудрость твоя, о Господь, ведь это Ты повелел женщинам поклоняться мужчинам, а что было бы, не существуй Тебя..!

22

Дядюшка Камил пробудился от своей привычной дневной дрёмы, когда раздался звонок в дверь. Он открыл глаза и немного помедлил в ожидании, затем вытянул шею, так что голова его высунулась из лавки, и тут увидел знакомую пролётку, стоявшую в начале переулка. Он с трудом поднялся с места и с радостью и удивлением сказал сам себе: «О Боже, неужели это вернулся сам господин Салим Алван?» Кучер покинул своё сиденье и поспешил к дверце экипажа, чтобы помочь вылезти хозяину. Господин оперся на его руку, затем показалось его скрюченное тело, наконец он стоял на земле, поправляя костюм. Болезнь накрыла его в середине зимы, выздоровление пришло с началом весны. Сильный зимний мороз сменился нежной волной тепла, от которой весь мир словно пускался в пляс. Но что это было за исцеление такое?! Господин Алван вернулся совсем другим человеком. Живот его, что раньше выпирал из-под джуббы и верхнего кафтана, пропал; полное, словно кровь с молоком лицо впало; скулы выделялись своим рельефом, щёки ввалились, кожа приобрела бледный оттенок, свет в глазах потух, в них теперь горел тревожный блуждающий взгляд, увядший под мрачно нависшими бровями.

Поначалу дядюшка Камил не распознал приключившейся с господином Алваном перемены из-за слабого зрения, а подойдя к нему поближе и заметив его увядший вид, встревожился и, склонившись над его рукой, чтобы облобызать её и заодно скрыть своё волнение, произнёс своим звонким голосом:

— Хвала Аллаху за ваше исцеление, господин. Это такой счастливый день, клянусь Аллахом и святым Хусейном, этот переулок без вас не стоит даже луковой шелухи…

Забирая назад руку, господин Алван ответил:

— Да благословит вас Господь, дядюшка Камил…

Он медленно зашагал, опираясь на свою трость, а рядом с ним шёл кучер. Замыкал шествие дядюшка Камил, что двигался нетвёрдой походкой и покачивался, словно слон. Очевидно, звонок означал прибытие господина Алвана, и потому очень скоро пространство перед дверьми конторы наполнилось рабочими, а из кафе навстречу вышли учитель Кирша и доктор Буши. Все окружили его, славя Господа и призывая на господина Алвана благословения, но тут кучер громко заявил:

— Расступитесь и дайте пройти господину, чтобы он сначала мог присесть, а потом приветствуйте его…

Ему дали дорогу, и он хмуро проделал свой путь к конторе. Сердце его кипело меж тем от гнева и ярости: ему-то хотелось, чтобы глаза его ни одного из них не видели больше. Едва он устроился на своём рабочем месте за столом, как работники конторы наводнили кабинет, и потому ему пришлось приветствовать их, протягивая одному за другим руку для поцелуя, терпя мучения от прикосновения губ каждого из них и говоря про себя: «Какие же вы лжецы и лицемеры!… Клянусь Аллахом, вы и есть корень всех этих бед!» Рабочие удалились, и в кабинете появился Кирша, пожавший руку господину Алвану со словами:

— Добро пожаловать, хозяин всего нашего квартала!… Тысячу раз хвала Господу за ваше выздоровление…

Господин Алван поблагодарил его; что же до доктора Буши, то он просто поцеловал протянутую ему руку и тоном заправского оратора заявил:

— Сегодня наконец мы праве ликовать, сердца наши нашли покой, а молитвы — ответ.

Салим Алван поблагодарил и его, маскирую своё отвращение, ибо он ненавидел его маленькое круглое лицо. Оставшись в конце концов в кабинете один, он вздохнул изо всех сил, что позволяли ему слабые лёгкие, и еле различимым голосом произнёс:

— Собаки…, все они собаки… Они набросились на меня и покусали своими завидущими глазами!

И он принялся отгонять все эти видения в своих фантазиях, дабы очистить сердце от вспыхнувших в нём гнева, злости и переживаний. Однако недолго пришлось ему находиться в одиночестве: внезапно перед ним появился его заведующий, Камил Эфенди Ибрахим, и очень скоро господин Алван позабыл обо всём, кроме счетов и бухгалтерских проверок, и лаконично потребовал от него:

— Канцелярские папки…

И когда последний собрался выйти, чтобы принести хозяину требуемое, тот внезапно остановил его и, словно вспомнил что-то важное, приказным тоном сказал:

— Напомни всем, что начиная с этого момента и впредь я не потерплю табачного запаха, — по указанию врача курение ему было строжайше запрещено, — и сообщи Исмаилу, что если я попрошу у него воды, то половина стакана должна быть наполнена водой обычной температуры, а другая половина — тёплой. Курение же в конторе строго-настрого запрещается, а теперь быстренько принеси-ка мне канцелярские папки.

Заведующий удалился, чтобы довести до сведения подчинённых новые распоряжения хозяина, ропща про себя, ибо сам он был заядлым курильщиком. Через несколько мгновений вернулся, неся канцелярские папки. От него не скрылись те перемены, что сотворила болезнь с характером господина Алвана, и его охватили переживания. Теперь стало ясно, что впереди предстоит тяжёлый отчёт. Камил Эфенди сел напротив хозяина и открыл первую папку, разложив её перед собой, и работа началась. В своём деле господин Алван был профессионалом, и ни одна деталь, даже самая мелкая, не миновала его внимания. Все папки он проверял неутомимо, очень тщательно, одну за другой, не щадя сил своих. В то же время он позвал к себе нескольких работников, проверяя их присутствие на рабочем месте и сверяя их показания с тем, что зафиксировано в папках. А Камил Эфенди угрюмо терпел: ему и в голову не приходило как-либо протестовать. Мысленно он следил не только за проверкой: молча изнывал под бременем запрета на курение, внезапно навалившегося на него с утра. Теперь он не только лишился возможности покурить в конторе, но вместе с тем и тех роскошных сигарет, которыми хозяин угощал его. Он вперил странный взор в человека, склонившегося над папками за рабочим столом, и сказал себе с досадой: «О Боже! Как же он изменился он! Это же совершенно иной человек, которого мы не знаем!» Он удивился его огромным роскошным усам, которые тот сохранил, несмотря на все произошедшие с ним перемены: лицо, потерявшее свою величественность и чёткость черт. Серьёзная болезнь стёрла всё это с него, оставив после себя одни усы, напоминавшие высокую пальму посреди голой сухой пустыни… Раздражение и злость вывели его из себя, и он сказал сам себе: «Кто знает?… Быть может, всё, что свалилось на него, было заслужено, ведь Аллах ни с кем не поступает несправедливо».

Спустя три часа господин Алван закончил проверку и вернул папки своему заведующему, глядя на него пристальным странным взглядом, взглядом контролёра, не нашедшего ничего, что бы вызвало у него подозрения, но вместе с тем не лишённого сомнений. Он обратился мысленно сам к себе: «Ну ничего, я буду проводить проверки снова и снова, пока не найду, что же скрывают эти папки. Все они собаки… И хоть они переняли у собак всю скверну [8], зато отказались взять себе их верность хозяину!» Затем он обратился к заведующему:

— Не забудьте о том, на что я указал вам, Камил Эфенди: на запах курева и тёплую воду.

Вскоре после этого к нему пришло несколько его коллег, которые после приветствия приступили к разговорам о делах. Некоторые из них даже хотели, чтобы господин Алван отложил свою работу, пока не выздоровеет окончательно, чтобы утешить его тем самым, однако он досадливо возразил:

— Если бы я был не в силах работать, но не явился бы в контору.

Едва он остался один, как его всецело охватили ущемлённые, жаждущие мести раздумья, и гнев его по привычке в последние дни вылился сразу на всех. Давно уже он говорил о том, что они завидуют ему и неровно дышат и к его здоровью, и к конторе, и к повозке-двуколке, и даже к подносу с фариком. Он проклял их от всего сердца. Эти подозрения часто возникали у него во время болезни, от них не скрылась даже его собственная жена. Так, однажды он пристально и косо поглядел на неё, когда она сидела рядом с его постелью, и дрожащим от слабости и злости голосом сказал: