Переулок Мидак (ЛП) - Махфуз Нагиб. Страница 43

— Тебе тоже, госпожа, принадлежит доля во всём этом. Ты уже давно пудрила мне мозги словами о том, что дни моего подноса сочтены, словно ты сама завидовала моему здоровью. Теперь же, когда всё закончилось, ты можешь сама удостовериться.

Его слова произвели шокирующее впечатление на женщину, она долго пребывала в недоумении, но он не стал проявлять к ней сочувствия и не смягчил свой пыл, вместо этого в гневе продолжив:

— Они мне завидовали… все мне завидовали, даже жена, мать моих детей, завидовала мне!

Если времена мудрости и миновали, то смерть стояла перед его перед глазами не так давно. Ему уже никогда не забыть тот ужасный час, когда его потряс кризис. Он как раз готовился подремать, как вдруг почувствовал неприятную боль, раскалывающую его грудь. Он ощутил насущную потребность глубоко вздохнуть, но не смог даже всхлипнуть и застонать. Всякий раз, как он пробовал повторить эту попытку, его разрывала боль, и всё тело стонало от мучений, пока он наконец не сдался в горьком отчаянии и муке. Пришёл врач, и он проглотил лекарства, однако ещё несколько дней находился в забытье между живым бодрствованием и смертельной спячкой. Если он поднимал свои тяжёлые утомлённые веки, то мог блуждающим взором рассмотреть подле себя жену, сыновей и дочерей, окруживших его со всех сторон с покрасневшими от слёз глазами. Он впал в то странное состояние, в котором человек утрачивает всякую волю использовать свой разум и тело. Весь мир казался ему тёмно-бурой тучей из смутных прерывистых воспоминаний, неясных и несвязанных друг с другом.

В одно из немногих мгновений, когда к нему вернулось сознание, с холодным трепетом он спросил сам себя: «Я что, умираю?» Он умрёт вот так, окружённый всей семьёй?… Но ведь когда кто-нибудь обычно отправляется на тот свет, вырванный из объятий своих близких, какая польза ему от того, будут ли его удерживать руки любимых или нет?… В этот момент ему захотелось прочитать молитву и произнести слова свидетельства о единстве Бога и пророчестве Мухаммада, но собственная немощь не дала ему сделать этого. Слова молитвы и свидетельства постепенно вызвали в нём некое внутреннее движение, смочившее слюной высохшее горло. Благодаря своей крепкой вере он не забыл ужасы приближающегося последнего часа, и невольно позволил телу сдаться на их волю. Дух же его цеплялся за последние оборки жизни в страхе и печали, пока из глаз, моливших о помощи и спасении, не полились обильным потоком слёзы.

Однако на грани смерти он пребывал недолго: скоро опасность миновала, и настало выздоровление. Салим Алван постепенно вернулся в объятия жизни, и душе его захотелось вновь вернуть здоровье и бодрость, чтобы опять вести привычный образ существования. Однако предупреждения и рекомендации врача надломили его надежды и вскоре совсем покончили с ними. От жизни у него оставалось совсем немногое. Да, да, он спасся из когтей смерти, однако превратился ныне в совершенно иного человека, с хрупким телом и больным духом. Проходили дни, болезнь сделала его ещё более раздражительным, свирепым, мрачным и ненавидящим всех и вся. Ему и самому было непонятно, какое такое препятствие встретилось на жизненном пути; он спрашивал себя, за какой же грех Всевышний Аллах так наказывает его?… Совесть его была довольна всем, что он имел, он находил оправдания грехам других людей, по-доброму обходился с ними и закрывал глаза на их ошибки. Он очень любил жизнь, наслаждался своим состоянием и услаждал им свою семью, и, как полагал сам, не переходил границ, дозволенных Аллахом, а потому чувствовал полную уверенность в жизни, пока не заметил мощного потрясения, нанёсшего удар по его здоровью и почти похитившему разум. Что за грех такой он совершил?… Никакого греха. Нет, это всё соперники, они своей завистью навели на него эту вечную порчу!.. Вот так всё приятное в его жизни стало горьким, на лбу его выступили морщины, придававшие столь угрюмый вид. По правде говоря, утраченное им телесное здоровье не шло ни в какое сравнение с нервным.

Сидя за письменным столом в конторе, он задавался вопросом: неужели в жизни ему только и осталось, что забиться в этом месте и проверять канцелярские бумаги?!… Лик такой жизни казался ему ещё более мрачным, чем его собственное лицо. Он застыл, словно статуя. Прошло сколько-то времени, а он по-прежнему сидел, погружённый в свои думы, пока не услышал какой-то шорох у дверей конторы. Он повернулся в ту сторону и увидел лицо Умм Хамиды в оспинках, что шагнула ему навстречу. В глазах его светился странный взгляд. Салим Алван поздоровался и вполуха прислушался к благословению, которое женщина призывала на него, а также к словам приветствия. Ум его был занят старинными воспоминаниями, совсем не относившимися к ней.

Разве не странно то, что он забыл Хамиду, как будто её и вовсе не существовало?!.. За время выздоровления воспоминания о ней, бывало, не раз нахлынывали на него, однако так же быстро улетучивались без следа. Он не сожалел о ней с той же силой, с какой добивался её, а затем и вовсе выкинул её из головы, словно её и не было, или она была лишь капелькой крови в потоке здоровья, которое текло по его венам. А как только оно иссякло, эта капелька тоже испарилась в воздухе.

Взгляд Салима Алвана снова застыл. Он поблагодарил её за то, что она навестила его, и пригласил присесть. Её присутствие настолько досаждало ему, что почти переходило в ненависть к ней. Он спрашивал себя, что же на самом деле привело её к нему: неужели ей искренне хотелось поздороваться с ним ради снискания благословения Всевышнего, или чтобы удостовериться в чём-то, чего хотелось раньше?!… Однако женщина не питала никаких злых намерений в отношении него, ибо уже давно потеряла на него всякую надежду, полностью разуверившись. Однако он сказал ей, словно в своё оправдание:

— Мы желали одно, а Аллах распорядился по-другому.

Женщина добавила, быстро сообразив, что он имеет в виду:

— Это не ваша вина, господин мой, мы всего лишь просим у Аллаха для вас здоровья и благополучия.

Женщина попрощалась и покинула контору, оставив его в даже более худшем расположении духа и подавленном состоянии. Тут внезапно из рук одного работника выпал мешок с хной, и господин Алван просто рассвирепел, грубо отругав его:

— Скоро двери конторы закроются, вот тогда вы будете искать новый источник пропитания!

Он остановился на какой-то миг, объятый гневом и раздражением, и этот гнев напомнил ему недавнее предложение сыновей — ликвидировать свой бизнес и удалиться на покой. От этого его гнев и злость лишь удвоились. Он сказал себе, что они желают ему отнюдь не покоя: всему виной его деньги, которые они стремятся прибрать к рукам. Разве не то же самое они предлагали ему раньше, когда он пребывал в полном расцвете сил?!… Они хотят его богатства, а не здоровья и благополучия. В приступе гнева он забыл о том, что сам же отказался от идеи ограничить свои надежды в жизни на работе в конторе; он не находил большего удовольствия, чем возлагать на себя тяжкое бремя накопления денег, которыми всё равно не сможет воспользоваться. То упрямство, что разгорелось в его душе в последнее время, а также подозрения в отношении всех, не миновавшее даже его жену и детей, было одним из проявлений этого состояния… Прежде чем пламя гнева и возбуждения остыло, до ушей его донёсся низкий голос, который глубоким и одновременно нежным тоном произнёс:

— Хвала Аллаху за ваше исцеление… Мир вам, брат мой…

Господин Алван обернулся в сторону источника звука и увидел приближающегося к нему Ридвана Аль-Хусейни, высокого и полнотелого, с сияющим озарённым лицом. Мускулы на лице его расправились впервые за долгое время, и он попытался подняться, однако посетитель опередил его, положив ладонь ему на плечо со словами:

— Заклиная вас святым Хусейном, продолжайте сидеть…

Они тепло обнялись. Господин Ридван много раз заходил проведать его домой, пока тот болел, и если не мог увидеться с ним, передавал ему свои приветствия и благословения. Он уселся рядом с хозяином дома и оба принялись за дружескую приятную беседу. Господин Салим Алван с огромным возбуждением воскликнул: