Прусское наследство (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 27

Глава 28

— Пройдоха еще тот вице-канцлер, хоть и граф, — Меншиков хмыкнул, на губах застыла ехидная улыбка. Да и Петр Алексеевич ухмылялся, обрадовался несказанно — прав оказался Толстой, хоть по жизни предавал всех своих покровителей. Но умен и хитер старик, в этом ему не откажешь — предсказал дальнейшие события с удивительной точностью, не ошибся.

Император Карл не выступил с армией в поддержку Речи Посполитой, наоборот, тоже решил воспользоваться удачным моментом, введя войска и заняв Краков — древнюю столицу Польши. И предлог выбрал соответствующий — «защита» прав католиков от воинственных лютеран и ортодоксов, что решили бороться за права «диссидентов», своих единоверцев. Вот только Алешкин свояк воевать не собирался против своих «кузенов» — захапал солидный кусок мало-польских земель, и встал там лагерем, на Варшаву не двинулся. И тут даже самому тупому из панов стало ясно — раздел Речи Посполитой состоялся, противопоставить захватчикам нечего, и как не обидно, но лучше самим признать потерю части, чем попозже лишится всего.

О сопротивлении речи не могло быть — коронного войска почти нет, «посполитое рушение» поздно объявили, а потому шляхетского ополчения собрали немного, да и то было молниеносно разбито шведами и ливонцами. Варшава захвачена без боя, и там Карл XII своим лающим голосом продиктовал морально сломленному Августа условия унизительного мира, которые тот покорно и привычно принял, опыт имелся. А что оставалось делать курфюрсту. Саксонии его не лишили, туда и удалился, выплатив миллион талеров отступного шведской и ливонской казне. Подпись на трактате, сделанная за день до отречения, для него вообще ничего не значила, ведь все последствия этой скоротечной «зимней войны» будут расхлебывать сами поляки.

Депутатов сейма буквально прикладами согнали во дворец — гренадеры стояли на каждой лестнице, на улицах столицы маршировали шведские, «ливонские» и прусские войска. И выхода никакого не оставалось для горделивого панства — либо признать итоги мира и нового короля, или горько пожалеть о собственной строптивости и потерять всю страну целиком, поделенную «добрыми соседями» между собой. Сопротивление бесполезно — войска нет, своих саксонцев Август увел, повторно собрать ополчение не получится, да и не дадут — разобьют сразу, истребят подчистую всех, кто решит воевать.

Намного хуже другое — с востока валом накатывали московиты, Великое княжество Литовское уже потеряло три четверти территории, под контролем панства осталась только часть западных земель, да столица Вильно. Все остальное заняли московиты и «ливонцы» — а там тоже русских больше половины, что своего короля «герра Петера» поддерживают. И что хуже всего, на Правобережье московиты тоже наступают, на их сторону реестровое казачество перешло. И если там начнется вторая «хмельничнина», то восставшие холопы вырежут все панство подчистую, ни пощадят ни старого, ни малого, ни женщин — такое не раз бывало. И мутной волной хлынут на земли Галиции и Волыни — и тогда начнется самый настоящий ужас.

Вот потому вчера собранный сейм без всяких обычных прений единогласно выбрал королем Речи Посполитой Якуба Людвика Собеского, сына короля Яна III Собеского, который тридцать шесть лет тому назад победил огромное турецкое войско под стенами Вены. Со скрежетом зубовным панство признало подписанный «саксонцем» мирный трактат, по которому были сделаны огромные уступки напавшим на страну соседям. Лучше им отдать самим, чем отберут куда больше, и страну к тому же разорят. И хотя больно было, но пришлось смириться с потерей части земель.

Императору и австрийскому эрцгерцогу Карлу по подписанному трактату отдали часть мало-польских земель — Подгорье и сам Краков. Депутаты надеялись, что новый король, давний конфидент Габсбургов, со временем если не вернет потерянное, то отвоюет у османов с помощью Вены Молдавию, на которую у Речи Посполитой были притязания.

Швеция взяла только тонкую полосу поморских земель, объединив их со своими Померанскими владениями, область Вармию, что немцы Эрмландом именуют, с городом Эльбинг, да установила свое покровительство над Данцигом — король Карл вопреки обыкновению повел себя сдержанно. Но так оно и понятно — женился на Марии Собеской, с которой был обручен, и теперь зять новому польскому королю.

Зато неоднократно битый ливонцами и шведами прусский король Фридрих-Вильгельм повел себя неимоверно нагло, имея поддержку со стороны двух других королей. Так что получил «Королевскую Пруссию» почти целиком, без взятых шведами себе земель, и теперь овладел польской частью наследства канувшего в небытие Тевтонского ордена. Кроме провинции загреб северную часть Куявию, получив «коридор» к Бранденбургу и тем объединив две части своего государства. И это его стремление «герр Петер» поддержал — нужно было чем-то компенсировать «дражайшему брату» потерю Кенигсберга и Мемеля, не считая Померании…

— Так что, Данилыч, мы свое взяли, — Петр Алексеевич фыркнул, радостный блеск в его глазах говорил о том, что беглый царь доволен. — Дальше воевать нет смысла, нужно устроение проводить — дел по горло. Не люблю войну, лучше торговать, благо теперь будет чем. Да и в Паридиз летом сплаваем, с Алешкой там встретимся, поди как я тоже соскучился?

— Ага, мин херц, порой сплю и вижу свой дворец с оранжереей, — Меншиков мотнул головой, не стал говорить своему благодетелю, что как сразу получит от царя Алексея свои владения, то живенько подарит тому обратно, ибо никто в здравом уме покупать не будет. Так что свое от «щедрого жеста» он получит, молодой царь в должниках ходить не любит.

— Но лучше мне твою Пруссию устраивать — дел там по горло. Немцев выселить, пруссов и кашубов поселить взамен, нам верноподданные нужны. Ну их пруссаков — каждый раз жду отравы, или кинжала в спину.

Произнеся слова, Александр Данилович помрачнел, покосился на своего венценосного друга — «герр Петер» тут же стал мрачнее тучи, моментально вспомнив «любушку Катерину». Той подсыпали яда пусть в Риге, но до сих пор непонятно откуда последовал удар. Били явно по нему самому — он часто оставался ночевать у «кастелянши», и мог выпить что-нибудь нехорошее из той бутылки французского вина.

— Ты прав, Сашка, нам нужно Ливонию обустраивать, больше ничего не получим, главное, приобретенного не утратить. Но пока мы с Алешкой в сговоре, отобьемся. Ты за армию берись — наемники хороши, но нам не нужны — рекрутов из чухонцев набирать будем, и по полкам распределять, с нашими солдатами смешивая. Пусть русской речью овладевают как можно скорее — со временем пригодится, потому что вся торговля у нас будет. А я кораблями займусь — верфи в герцогстве Курляндском заново построим, благо наша Анна уже в тягости пребывает, от стараний твоих! Все же нашел, хм, того, кто от бесплодия ее разрешил, знахарь постельный!

«Герр Петер» расхохотался, искоса глянув на смутившегося Меншикова, в глазах которого прыгали бесенята, а на губах застыла глумливая ухмылка. «Светлейший» привык выполнять его поручения в точности, проявляя при этом немалую смекалку и настойчивость…

Поляки до сих пор с нескрываемой горечью рисуют подобные карты…

Глава 29

— Умеешь считать до десяти — остановись на семи. Потому что на трех рано — упустишь свое, а на девяти поздно — может быть перебор. Однако из ситуации нужно выжимать все что можно, и с этим ты справился, боярин, тут тебя похвалить надобно. Но свояк мой тот еще жук, свое не упустит, и при этом никаких усилий не приложив, и без затрат.

Алексей усмехнулся, чувствуя как с плеч спала тяжкая ноша — последние три недели он не находил себе места. Думал, что короли сговорятся меж собою и отправят ему ультиматум — вывести русские войска из освобожденных ими белорусских и малороссийских земель. Но нет, «родитель» не подвел — выполнил все, что обещал и даже больше того, уперся, яростно отстаивая интересы России так, будто бы оставался ее правителем. И в том, как не странно, его если не поддержали, то не препятствовали Фридрих и оба Карла, хотя прекрасно видели, что вчетвером они земель получили вдвое меньше, чем он в одиночку. И сейчас, глядя на привезенную Толстым карту, украшенную подписями, Алексей Петрович осознал, насколько изменилась история, и теперь ее ход может быть совсем другим.