Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи. Страница 132

Похищение. Похищение. Это слово отдавалось в голове как похоронный звон. Кому понадобилось похищать нашу дочь? Зачем?

Нас забросали вопросами. Были ли у нас враги, семейные распри, проблемы на работе? Я ничего не понимал. Или не хотел понимать.

Нам сказали, что лучшие сыщики уже обыскивают территорию вокруг супермаркета.

Нам сказали, что ее найдут.

Ближе к вечеру – снег все падал и падал и падал, – нас отпустили домой.

Последнее воспоминание о том дне, которое врезалось в память – как мы с Элеонорой глубокой ночью сидим на диване в гостиной, где несколько часов назад Луна смотрела мультики, и плачем, не сводя глаз с «киндер-сюрприза» и мобильников, молясь, чтобы нам позвонили и сказали, что ее нашли.

К сожалению, этого не случилось.

Ночью, когда я лег на кровать, мне показалось, что она нас позвала.

Нет, нет.

Мне не показалось.

Она на самом деле нас звала…

От подвала до квартиры шесть этажей. Когда в предрассветные, самые темные ночные часы, город окутывает предательская тишина, дом словно оживает, потягивается всем телом, стены начинают нашептывать рождественские песни и немыслимые богохульства; все эти звуки живой лавиной стекают по лестницам вниз, к подвалу, дробясь и перемешиваясь, и попадают в единственную точку, в подземный сток нашего существования.

Элеоноре удается спать. Порой при тусклом оранжевом свете радиочасов я наблюдаю за ней, – несколько секунд, не больше. И вспоминаю ночи, когда мы занимались любовью, когда я мог смотреть на нее, спящую, долго-долго, а потом шел по коридору в комнатку Луну, обклеенную обоями с Винни-Пухом – убедиться, что она мирно спит в своей кроватке, – и думал: все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

В комнате Луны теперь живет ее отсутствие. Мы не стали там ничего трогать: убирать разбросанные по полу игрушки, плюшевых мишек из-под стола, не стали заправлять кровать и снимать пижаму со спинки стула.

Иногда я по-прежнему туда захожу, по пути в туалет или на кухню, ночью, но никогда не задерживаюсь надолго.

Не больше, чем на пару секунд.

Мне страшно.

Кровать пуста, при льющемся в окна свете уличных фонарей по углам комнаты горбятся тени, а фигурки зверей из мультика про Винни-Пуха кажутся искалеченными, злобными, сумасшедшими призраками, которые бродят по темным переулкам поздними ночами, чтобы заражать хороших людей безумием, похищать беспомощных детей и делать с ними ужасные вещи.

Наша жизнь была похожа на американские горки – мы то взлетали ввысь, окрыленные надеждой, то проваливались в бездну крайнего отчаяния. Нервы были натянуты как струна – вот-вот оборвутся.

В первые недели расследование, которое вел Гандже, не останавливалось ни днем, ни ночью.

Карабинеры отсмотрели видеозаписи с камер наблюдения: вот Луна выбирает «киндер» рядом с кассами, вот меня отвлекает Гуалтьеро, а Луна с «киндером» в руке вприпрыжку бежит обратно, и вдруг останавливается. Она растерялась? Испугалась? Трудно сказать… Очевидно одно – кто-то или что-то заманило ее в боковой коридор, который не видно на камерах. С того момента о ней ничего неизвестно. Эти черно-белые видеозаписи часто снятся мне в кошмарах, не давая избавиться от мысли: если бы тогда, в супермаркете, я бы повернул голову на одну лишь секунду, на один миг, я бы ее увидел, не дал никуда свернуть, а позвал и сказал:

– Эй, Луна, иди сюда, хочу познакомить тебя с моим старым школьным приятелем!

Но этого не случилось. Увы, не случилось.

Карабинеры опросили нескольких свидетелей, в том числе моего друга Гуалтьеро и одну женщину, которая вспомнила, как девочка в синей курточке шла рядом с хорошо одетым, очень высоким и худым, «странным» мужчиной. Зацепка оказалась не очень надежной – во-первых, женщина была сильно в возрасте (и утверждала, что девочка темноволосая), а во-вторых, в мире полным-полно синих курток и странных людей.

Но в рождественскую ночь этот худосочный человек мне приснился. Я пытался догнать его, когда он, в одежде цвета воронова крыла, тащил Луну за собой по супермаркету; я кричал ему вслед, но бежать быстро сил не хватало, как часто бывает во сне; я спотыкался на каждом шагу, падал, а этот тип с моей дочерью исчез в толпе под отголоски «Джингл Беллс», вдруг зазвучавшей тревожно, словно из ржавой музыкальной шкатулки.

Карабинеры с собаками обыскали все тополиные рощи в округе, водолазы – находившийся поблизости небольшой частный пруд, на случай, если наша дочь упала в него, выйдя из супермаркета.

Но ничего не нашли.

Мы с Элеонорой старались делать все, что могли. Чтобы чем-то заняться. Чтобы не сойти с ума. Она была в шоке – то впадала в апатию, то ее охватывало беспокойство, граничащее с гиперактивностью. Ей прописали успокоительное, мы сходили к психотерапевту.

Двадцать шестого декабря мы напечатали листовки и развесили их на домах в нашем городке и в нескольких соседних; приняли участие в программе «Кто его видел?», отправили запросы на главные телеканалы.

Так история Луны стала известна на всю страну.

Ангелочек с рыжими волосами.

Возле нашего дома стояли фургончики с журналистами. Идиотизм. Какой идиотизм. Желтая пресса печатала одну безумную догадку за другой; например, что я причастен к пропаже. Я подал на них в суд.

Мы почти не спали и не ели, часами колесили по округе в надежде заметить синюю куртку на засыпанных снегом дорогах. Ждали хороших новостей. Однажды вечером пошли молиться в церковь. Мы не делали этого много лет.

Наступил новый год. В новогоднюю ночь мы сидели на кровати в комнате Луны и, рыдая, перебирали ее фотографии.

В полночь, когда небо озарили фейерверки, я обнял Элеонору и сказал: «Нам нужно держаться». Она отстранилась и уставилась на меня опухшими от слез глазами, в которых читалось негодование. В тот момент она уже не была сама собой. А может – наоборот, именно в тот момент и была.

– Как ты сумел ее потерять? Как, черт возьми, ты ее потерял? – прошипела она, а потом завыла от отчаяния и убежала в ванную.

Я не стал ее останавливать.

Она рыдала и швыряла на пол флакончики с духами.

Я остался сидеть тут, на кровати нашей дочери, и отрешенно смотрел в окно.

Приветствуя новый год, на крышах зажигались фейерверки, красные, как кровавые цветы на смоляной луже неба.

В начале января, за несколько дней до Епифании, капитан Гандже вызвал нас в отделение. У него было напряженное и уставшее лицо (уставшее до смерти, да, капитан?) пепельно-серого цвета и глубокие, темные круги под глазами, как будто произошедшее с Луной высасывало из него энергию. Когда мы сели за письменный стол, я увидел, что у него дрожат руки.

Мы надеялись услышать важные новости. Но капитан прокашлялся и заговорил, крутя ручку в пальцах:

– Это сложный случай. У нас нет никаких зацепок. Я знаю, что сейчас вам очень тяжело, но еще раз хочу вас спросить – может, вы вспомнили что-нибудь, любую мелочь, которая может оказаться полезной.

Я психанул. Невыносимое нервное напряжение двух последних недель вырвалась наружу. Я решил, что поисками дочери занимаются идиоты, что из-за них мы никогда не найдем Луну. Ударил кулаком по столу и наговорил немало всего обидного, не помню точно, что. Устроил самую настоящую сцену. Это была ошибка, одна из многих. Элеонора сидела рядом и плакала, закрыв лицо платком.

Эрнесто Гандже воспринял все спокойно. Надо отдать ему должное. Дождался, пока из меня выйдет весь пар, все дерьмо. Целый час прошел, наверное. А потом сказал:

– Синьор Бальдуцци, я стараюсь поставить себя на ваше место и… понять, что вы чувствуете, я правда стараюсь. У меня тоже есть дети. Мы делаем все возможное, в этом я могу вас заверить. Мои люди работают день и ночь. Я спрашиваю вас только… не приходило ли вам в голову что-то, что может быть полезным. Если да, пусть даже какая-то мелочь, сообщите нам. У нас нет ни свидетелей, ни видеозаписей, никакого конкретного материала, с которым можно работать. В ближайшие дни мы попытаемся использовать телевидение. Объявим, что напали на след похитителей. Может, кто-то сделает неверный шаг.