Розовое дерево - Кэмп Кэндис. Страница 5

Миллисент жалела Камиллу. Должно быть, нелегко быть падчерицей у Ораделли Холлоуэй. Миллисент всегда старалась относиться к Камилле с особой теплотой, за что та, казалось, была ей трогательно благодарна. Однажды, к изумлению Миллисент, Камилла заявила, что она ее самая близкая подруга. Если учесть, что Миллисент встречалась с ней очень редко, только на семейных вечеринках типа сегодняшней, то девушка никак не могла понять, когда же она стала считать кузину настолько близкой. Это доказывало еще раз, как крепко Камилла была привязана к дому и к родителям. Миллисент надеялась, что не станет старой девой типа Камиллы — именно такой. Несомненно, она была другая.

— Мама на кухне, — сказала Камилла абсолютно ненужную фразу. Где же еще может находиться тетушка Ораделли, как не в гуще суеты, в своем опрятном, без единого пятнышка, фартучке, руководя всем и всеми?

Как она и ожидала, тетушка Ораделли колдовала у огромной плиты, наливая и переливая какие-то жидкости из одних графинов в другие, в то время как одна из ее падчериц стояла рядом с длинным деревянным половником в руках.

— Соус, кажется, уже готов. Анна, нужно расставлять приборы!

Пожилая леди повернулась в поисках очередного объекта внимания и увидела входящую Миллисент и неуверенно следующую за ней Камиллу.

— Мама, кузина Миллисент… — начала было Камилла, но миссис Холлоуэй нетерпеливо оборвала ее:

— Конечно, она здесь… Как ты, дорогая? И как бедняга Алан? Почему он не пришел с тобой? — не давая Миллисент времени для ответа, она продолжала:

— Почему бы тебе не надеть фартук и не помочь Анне?

Затем она занялась расстановкой фарфоровой и серебряной посуды на длинном обеденном столе.

Камилла извиняюще улыбнулась Миллисент. как будто бы она сделала что-то дурное:

— Мама так активна для своего возраста…

— Да, — сухо отозвалась Милли, — и вдохновляет всех нас.

Она взяла лежащий на холодильнике фартук, повязала его, затем сняла корзинку с одной из многочисленных полок и насыпала туда груши.

— Положи их в вазочку с китайским рисунком, — сказала Анна, указывая на большую белую фарфоровую вазу, на которой была изображена в голубых тонах какая-то сценка.

Миллисент пересыпала груши, зная, что тетя Ораделли очень строго следит, какое кушанье надо подавать в той или иной посуде, и горе той дочке или падчерице, которая по невнимательности положит груши в вазу, предназначенную для диоскореи. Нет, она не будет устраивать скандала. Тетушка Ораделли никогда не устраивала сцен. Она просто нахмурится, вздохнет и скажет: «Нет, нет, нет, дорогая, не в фарфоровую посуду», или: «Нет, ради Бога, только не это блюдо», как будто каждая мало-мальски образованная женщина должна знать, что к овощам подходит именно эта ваза, и никакая другая. И подобный случай надолго засядет в памяти тетушки, заняв свое место в списке достоинств и недостатков данной женщины. Впоследствии, на каком-нибудь уютном семейном сборище, она со вздохом заметит: «Бедный Джон, не могу понять, почему он на ней женился; Анна просто не имеет понятия, как вести домашнее хозяйство».

Миллисент понесла вазу с фруктами в просторную гостиную. Стол, длинный, черный, сделанный из черного-орехового дерева, был покрыт ирландской льняной скатертью. Ораделли Холлоуэй любила лишний раз напомнить, что ее муж был богат, и что если даже она и вышла замуж несколько позже других женщин их семьи, зато ее выбор был удачнее.

Сьюзан, дочь тети Софи и дяди Чаба, сидела на одном из стульев и разбирала салфетки, а ее младшая сестра и одна из дочерей Ораделли суетились вокруг стола, расставляя хрусталь, фарфор и серебро. Сьюзан подняла глаза на вошедшего и, увидев, что это Миллисент, лениво улыбнулась.

— О, Милли! — голос ее был хрипловатым и низким, говорила она так же медлительно, как и двигалась, улыбалась или делала что-нибудь еще. Ее брови были слегка изогнуты и придавали лицу сонное выражение. И хотя она никогда не отличалась красотой, мужчины почему-то всегда находили ее привлекательной, а мух был влюблен в нее так же страстно, как и восемь лет назад, когда они поженились. Однако, она никогда не была кокеткой, как, например, Ребекка Конолли; ее отношения с мужчинами были непринужденными и естественными, как само дыхание.

— Как поживаешь? Кажется, не виделись с тобой тысячу лет! — Сьюзан отложила салфетки и протянула Миллисент руку. — Извини, что я не встаю.

— О, Боже, конечно же! Тебе незачем напрягаться. — Они обе старались избегать говорить о причине, почему Сьюзан оставалась сидеть в кресле: она была на седьмом месяце беременности, и в последние дни блузка откровенно оттопыривалась на ее круглом животе, и уже никакие ухищрения костюма не могли этого скрыть. Поэтому она большей частью сидела дома, посещая только семейные вечеринки, подобные сегодняшней. Через неделю или две, думала Миллисент, Сьюзан перестанет выходить совсем, особенно сейчас, когда погода стоит жаркая.

Миллисент присела в кресло рядом с ней. Разница в их возрасте составляла всего несколько месяцев, и сколько себя помнила Миллисент, Сьюзан была ее лучшей подругой — после Полли Крэйг, конечно. А когда Полли вышла замуж несколько лет назад и уехала из городка, Миллисент даже сильнее сблизилась со Сьюзан. У этой женщины был трезвый ум, и хотя она могла порой сказать что-то неслыханное, все же находиться с ней рядом было забавно.

— Как ты себя чувствуешь? — серьезно спросила Миллисент, начав заниматься салфетками вслед за Сьюзан. Эта была третья беременность ее подруги, но, к удивлению всех и самой Сьюзан, она чувствовала себя намного хуже, чем прежде.

Сьюзан пожала плечами и машинально разгладила складки блузки на большом круглом животе.

— Хорошо чувствую. Ты слишком беспокоишься.

— Ну, кто-то же должен беспокоиться! Тебе же самой нельзя.

Сьюзан хихикнула:

— Да и некогда. Я все время занята Фаннином и Сэми.

— Ты им не сможешь ничем помочь, если не будешь себя беречь, — заметила Милли, — что они станут делать, если ты будешь вынуждена слечь в постель?

— Ну, Милли… ты все принимаешь слишком близко к сердцу. Здесь нет ничего опасного. Просто в этот раз я переношу все по-другому, не так, как в предыдущие. Вот и все.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, — она замолчала, и загадочная улыбка чуть тронула ее губы, будто бы она знала какую-то тайну. — Я думаю, это означает, что будет девочка. — Ее сонные карие глаза ожили. — Правда, это будет прекрасно? Ты знаешь, я хотела сыновей ради Фаннина. Любому мужчине нужны сыновья. И я люблю их до смерти. Но они так скоро тебя покинут. А девочка — она будет всегда с тобой.

Миллисент почувствовала, как одиночество словно кольнуло ее. Или, может быть, это была просто зависть, потому что она знала, что слишком часто испытывает зависть, даже к таким подругам, как Сьюзан и Полли. Ей казалось, что они переступили порог того мира, из которого она была исключена, испытывали тайные чувства и эмоции, о которых она могла только догадываться. Она не испытывала недостатка в чем-либо и была вполне удовлетворена своим образом жизни, заботой об Алане, но порой случались минуты, когда она чувствовала себя несчастной, сознавая, что лишена чего-то такого, что ничем не может быть заменено.

— Тогда будем надеяться, что это девочка. — Миллисент смотрела вниз на руки, боясь, что ее мысли отразятся на лице. Пальцы быстро перебирали салфетки привычными движениями; на всю работу она затратила вдвое меньше времени, чем потребовалось бы Сьюзан. Если задуматься, было крайне глупо учиться ведению хозяйства: шить, готовить, убирать, ухаживать за детьми — словом, всему тому, что пригодилось бы ей в семейной жизни и воспитании детей. У нее же не было возможности применить на практике все эти замечательные умения, чтобы создать тепло и уют в собственном доме.

Миллисент не понравился такой ход мыслей, и она вспомнила, что ей есть что сказать:

— У меня есть новости.

— Правда? — Сьюзан заинтересовалась. — Какие?