Три сестры. Диана (СИ) - Сдобберг Дина. Страница 40

От него мы и узнавали подробности происходящего.

— Как так? Финансирование срезали почти на сорок процентов! — возмущался наш бывший начфин.

Но на какое-то время удалось поймать обманчивый баланс. Но это был тревожный покой. Когда вроде всё хорошо, но даже отпуск через два месяца боишься планировать. В таком состоянии мы прожили два года. Вроде уже на пенсии, а всё равно вся жизнь крутилась вокруг дел части. Хотя постепенно в нашу жизнь стали приходить и другие увлечения.

Гена пристрастился сидеть летом на берегу небольшой, но рыбной речушки, до которой нужно было ещё два километра идти пешком.

— Вот думал в детстве так нарыбачился, что и за даром не надо, и с доплатой не пойду. А в старости что-то потянуло, — смеялся он двадцать пятого июля девяносто третьего года.

— Вы сегодня надолго? — спросила я, кивнув на уже ждущего у двери Баюна.

Наш кот преданно и верно ходил на рыбалку с Генкой, получая свою часть улова.

— Да нет, что-то в висках ноет. Сейчас в сарай зайдем, вторую удочку возьму. И часа три посидим. Может голова пройдёт, а нет, так раньше придём. — Обнял меня Генка перед уходом.

А через полчаса я услышала, как кот дерёт когтями дверь и истошно орёт.

— Баюн? — удивилась я такому поведению кота. Но Баюн в дом не пошёл, а отбежал к лестнице. Я догадалась, что он меня зовёт. Не передеваясь, я побежала за котом.

— Дина? Что случилось? — спросила меня Полина, встретив у подъезда.

— Не знаю, кот вон прибежал и зовёт за собой, — ответила я.

— Погоди-ка, — встал со скамейки её муж. — Вместе пойдём. Не ладно что-то похоже.

Глава 33

Наш сарай мало походил на сараи в привычном понимании. Скотину мы давно не держали. Полы Гена давно сменил. Там внизу была залитая бетоном основа, на которой лежал керамзит, и сверху доска. В погреб, где хранились овощи и закрутки на зиму, вела прочная и широкая лестница. Здесь был обязательный для Гены порядок. Инструменты, ведра, банки, всякие болтики, гвоздики, лопаты. Отдельно лежали старые комплекты постельного белья. Как говорил муж, на ветошь.

Здесь, на всегда чисто выметенном полу, на растеленном старом пододеяльнике Гена и прилёг. Видно голова сильно закружилась или резко усилилась боль, на которую он жаловался с утра.

Где-то в душе, так глубоко, что и сама я этих закоулков не знала, родилось понимание произошедшего. Но сердце, пламенно и яростно, отрицало саму мысль об этом. Володя Елизаров присел рядом с Геной, поднял голову, взглянул на меня, и опустив взгляд отрицательно покачал головой.

— Почему? — только и смогла произнести я.

Этот вопрос бился в голове почти весь день. Я смутно понимала, что происходит вокруг. Старательно удерживая себя на каких-то необходимых делах. Милиция, врачи…

— Никаких признаков насильственной смерти. — Опустил голову наш участковый, передавая мне копию протокола осмотра. — Врачи говорят кровоизлияние… Но ведь крепкий ещё и молодой…

— Мы с Геной двадцать восьмого года рождения, — зачем-то сказала я. — Я даже старше на несколько месяцев.

Наш участковый, совсем молодой парень. Из тех, кто и родился, и вырос в части. У него вся жизнь прошла при командовании Генки. Для них мой муж был и силой, и властью. Такой своеобразной постоянной величиной. И таких в части было очень много.

— Дина Тимофеевна, может в штаб? — спросил меня Генкин приемник. — Многие захотят прийти, проститься.

— Пусть приходят. Это его дом, и он будет здесь, — не согласилась я.

— Дина, может Аля лучше у нас побудет? — тихо спросила Рита.

Они с мужем сегодня возили девочек в зоопарк, и новости узнали только вернувшись. Я в этот момент стояла перед шкафом, думая, чтобы выбрал для последнего пути сам Гена.

— Я никуда не пойду! — внучка с Баюном на руках стояла, прижавшись к дверному косяку.

— Спасибо, Рит. Видишь? — ответила я.

— Да, — кивнула Рита. — Упрямая. Тяжело, но может и правда она должна быть здесь.

Я всхлипнула, хотя умудрялась держаться. А может дело было в уколе, что сделал мне врач, приехавший с Игорем. Я не позволила забрать мужа в морг, не позволила чужим людям готовить его к прощанию. Как заведено было у нас в деревне, обмывала сама, холодной водой.

— Вот, — хмурая Аля подошла к шкафу и дёрнула за вешалку, обмотанную белой простынëй.

— Да, — обняла её я. — Иначе я его и не представляю.

Парадная форма, алые погоны с тремя полосами золотого галуна и тремя золотыми звёздами, скрещенные пушки на петлицах. Награды, заслуженные Генкой за его долгую службу. Мундир был в идеальном порядке. Впрочем, форма для Гены была не просто одеждой. Поэтому и висела она сейчас наглаженная, начищенная, завëрнутая в простынь, чтобы не пылилась и не выгорала. Уже перед тем, как надевать китель, я по наитию сунула руку во внутренний карман. Небольшой кожаный кошелёк из двух переворачивающихся половин. Я таких давно уже не видела, думала, что их и делать перестали из-за неудобства. Генка вот сохранил. Правда использовал, как обложку для двух фотографий. На одной он сам с внучкой на плечах. С тех самых, первых в жизни внучки, учений. А вторая была сделана сорок лет назад, двадцать пятого июня, в день нашего выпуска и нашей свадьбы. Я тогда сильно волновалась, что из-за того, что мы два часа ждали, когда будет готово это «моментальное» фото, опоздаем на поезд.

Я думала, что та фотография давно потерялась с нашими переездами и жизненными перипетиями. И ведь не сказал за столько лет!

Все разошлись, и уже никто не смел тревожить наш дом до завтрашнего утра. Я сидела в зале, рядом с гробом мужа и держала его за руку. Молча разглядывая черты лица. Те, кто его видел сегодня, тихо шептались, что словно помолодел и улыбается во сне. Я не замечала, хоть и смотрела не отводя взгляда. Но видела совсем другие картины, события и время.

Рыжего долговязого и улыбчивого мальчишку, помогавшего нам, когда мы с отцом приехали в Лопатино.

Язвительного одноклассника, приятеля по дракам, хмурого соседа, взрослого не по возрасту, помогавшего нам в войну. Столько страниц в моей жизни было накрепко связаны с Генкой.

Резкий грохот словно заставил меня очнуться.

— Гроза, — произнесла Аля. — Утром было солнце, а потом весь день собиралась и вечер.

К десяти годам она начала меняться. Ещё сильнее похудела, вытянулись ноги и руки, удлинилась шея. Сейчас они с подружкой напоминали двух журавлят. А вот привычки не изменились. Аля сидела на подоконнике, положив подбородок на согнутые колени. Напротив неё сидел Баюн. Света я не включала, и каждая вспышка молнии очерчивала их силуэты.

— Знаешь, — глядя в окно произнесла внучка. — А наши предки считали молнию и гром, то есть грозу, знаком бога Перуна, покровителя воинов. Всполохи огня, гром, от которого дрожит земля под ногами… Похоже на залп артиллерийского орудия. Как будто Перун сам был артиллеристом. И гроза эта не просто так. Дедушку встречает.

— Вряд ли, — вспомнила я давнюю историю. — Твой дедушка к славянам себя не относил. Мама его была из Шамаханских выселок, поселение, куда ещё при царях переехали в поисках мирной жизни люди из шамаханского ханства. Вообще-то правильно говорить Ширванское, но звали все по столице, городу Шемаха. А вот отец…

Я долго рассказывала. Почему-то начала со своей семьи, со своей бабушки, с дедушки, которого не видел даже мой отец. О папе, о переезде в Лопатино. О первом знакомстве с Генкой и его братьями.

— Валашское княжество было отдельным государством. До тех времён, когда от одного упоминания турок, в Европе начинались истерики, было уже рукой подать. Отец Влада Цепеша заключил договор с турками, в залог своей верности он отправил двоих своих сыновей к османскому двору. Вместе с ними была отправлена дань. Дерево, серебро и мальчики в возрасте до десяти лет для службы в янычарских отрядах. Из них султан собирался вырастить преданных ему воинов, основу своей армии. Отец Влада не ценил жизнь своих младших сыновей. Он неоднократно нарушал договор, и даже участвовал в военных столкновениях с турками на стороне венгров. Влада обучали военному мастерству, владеть клинком он научился раньше, чем овладел грамотой. И рос он в казармах янычар. Говорят, что его склоняли принять другую веру. В том числе и пытками. Да и ребёнку постоянно жить в тех условиях… Неудивительно, что у него был такой сложный характер. Но когда он узнал, что его отца и старшего брата убили, он бежал. Вместе с ним бежали и несколько мальчиков-валашцев, что остались верны ему, тому кого считали сыном своего правителя. Один из них, всё время старался держаться так, чтобы закрывать собой Влада. В жизни валашского господаря было много всего, но верных людей он ценил. Тот мальчик стал сотником в его личной охране. И после долгих лет войн с Венгрией, с другими претендентами на валашский престол и турками, Влад доверил своему сотнику охрану дальней башни, в которой жила его жена. По одним источникам, она была валашской боярышней, но кто, сказать не могут. Другие утверждают, что она была одной из Батори, в родстве с которыми Басарабы и так давно состояли. Она должна была вот-вот родить. Кто-то свидетельствует, что ребёнок родился мёртвым. Кто-то говорит, что был в младенчестве пострижен в монахи, чтобы не мог претендовать на престол. Ведь тогда Влад уже погиб, как уверены в семье Гены, от рук предателей бояр. И эти заговорщики, поддерживаемые венграми, устроили настоящую охоту за родственниками и приближёнными Влада. В любом случае, судьба того младенца не известна. Понимая, какая судьба его ждёт, сотник Цепеша бежал в Московию. На Руси тогда служивым и мастеровым из Европы при переселении выдавали из казны деньги на живот. То есть на то, чтобы обжиться. Вот Сотник с совсем малолетним сыном, почти младенцем и пришли служить на Русь. С тех пор и служат.