Три сестры. Диана (СИ) - Сдобберг Дина. Страница 9

— Там у меня сад, летняя кухня, огород, птичник и сарайчик. Небольшой, две коровы с телëнком и пяток подсвинков. И погреб. — Рассказывала хозяйка. — А это Полкаша. Не лает, не кусает, только хвостом виляет. Прибился щень, я и не прогнала. Вот он и встречает меня теперь. А это Мурка да Нюрка. Одна стервь, вторая злыдня. Но иногда они меняются характерами. Воровки и прощелыги, но ни мышь, ни крысу не пропустят. Иной раз и землероек мне натащат, хвалятся. Дальняя комната у меня свободная, теперь твоя будет.

Рассказывая, Мария Борисовна всё показывала, доставала подушки, разбирала кровать. В комнате на стене висел бархатный ковёр с оленями на опушке леса. Кровать, была застелена покрывалом, а подушки стояли одна на другой и накрыты кружевной салфеткой. Весь пол был закрыт домотканными половиками.

Я только удивлялась тому, сколько жизни в этой с виду уже пожилой женщине. Я и в себя прийти не успела, а она уже и вещи мои с дороги замочила, и меня в баню отвела.

— И пирожка, пирожка возьми. Да с квасом, мы всю жару только квасом и спасаемся. И яичек свеженьких принесла. После долгой дороги, да с усталости. Яичко свежее да с солью, и не вспомнишь, что уставшая была. И на желудке легко. В баню-то с полным пузом никто не ходит, — казалось ей и вовсе собеседник не нужен.

После бани я действительно себя почувствовала много лучше. То ли смыла с себя пот и дорожную грязь, то ли чудодейственный квас с сырыми свежими яйцами. Но сил как будто прибавилось. Мария Борисовна подарила мне длинную, до колен, рубашку, с завязками на горле и широкими, украшенными вышивкой рукавами.

Когда Мария Борисовна зашла в комнату, чтобы позвать меня пить чай, я стояла у зеркала и расчёсывала волосы, пока они не высохнут.

— Ох ты ж, — всплеснула руками хозяйка дома. — Панночка, как есть панночка.

— Кто? — удивилась я.

— А ты Гоголя не читала что ли? Вроде как раз языку и литературе должна учить. — Хмыкнула Борисовна.

— Я думала, что он в большем почëте где-то южнее, — призналась я.

За чаем Борисовна вернулась к разговору, что начала в бане. Я снова рассказала о дне своего отъезда. И мне казалось, что каждый раз, когда я это проговариваю, мне становится чуть легче.

— Да кто ж так делает? Я не пойму, у тебя мужей пара штук запасных что ли есть? — качала головой Борисовна. — Мужик не пьющий, при деле, руки ни разу не поднял, по хозяйству справный. А она его какой-то гулящей девке подарила!

— А мне он после неё зачем? — огрызнулась я.

— Голова тебе зачем? На женской хитрости и терпении семья строится и держится! — вздохнула она. — Молодая ты ещё. Вот поэтому раньше-то молодые и жили, вроде отдельно, но под присмотром старших, чтоб вот такие коленца не выбрасывали!

Принять того, что мне объясняла Мария Борисовна я не могла. Но и себя жалеть было некогда. Дел было очень много. Особенно, если учитывать, что приходилось организовывать обучение уже взрослых людей, которые днём работали на сборе урожая, ремонте оборудования, обработке собранного. Но как мне говорила Мария Борисовна, это мне повезло, что я приехала осенью, а не в посевную например. Когда меня с моими уроками могли и послать, при всём уважении.

— Дина Тимофеевна, — догоняла меня несколько месяцев спустя девчонка-почтальон. — Зайдите на почту. Там вам перевод пришёл. И заказное.

К вечеру уже вся станица знала, что муж меня нашёл, и прислал огромную сумму денег и заказное письмо, увеличившееся во время пересказов до целой бандероли.

— Чего хоть пишет? — спросила пришедшая с фермы Борисовна.

— Понятия не имею, — дёрнула я плечом.

— Сожгла что ли? — я вместо ответа только кивнула. — Вот дурища!

Глава 10

Ближе к Новому году ко мне приехала мама. Чем немало меня удивила. Я рассказывать ей о том, что ушла от мужа и почему не хотела. Поэтому не писала, чтобы не врать.

— Вот и хорошо, — встретила её Мария Борисовна. — Места хватит, а тут и дитë со дня на день ждём.

— Откуда узнала? — спросила я, когда эмоции от встречи немного улеглись.

— От кудыкина, — усмехнулась мама. — Генка матери написал, та ко мне бегом. Пришлось мне сватью отпаивать, а то её трясло от такого письма. Она уж решила быка сдавать, вот только определиться не могла, к тебе ехать или сыну, чтоб хребет ломать.

— А Райку она на что одевать и в институт отправлять потом будет? — хмыкнула я. — Да и ехать… Время терять и деньги впустую тратить.

Мама на меня не давила, всё о самочувствии спрашивала, о беременности. Зная о моём положении и приближающихся родах, с собой она привезла большой рулон марли, тонкой хэбэшной ткани и мягкой байки. И целыми днями сидела и обшивала края у будущих пелёнок и слюнявчиков.

Тридцать первого декабря, когда мы готовились встречать пятьдесят шестой год, закрывая первое десятилетие после войны, разговор сам собой зашёл о будущем.

— Ты сама-то как жить думаешь? — вздохнула мама отмывая до блеска гусиную тушку.

Она обещала запечь гуся с яблоками и картошкой. Блюдо, которое для меня было чем-то из описаний царской кухни. Мама готовила его изумительно. Ради этого был куплен гусь, которого с утра пришлось и ощипывать, и опаливать. Да и кормили его неделю хлебным мякишем, чтобы желудок очистить.

— А чего ей думать? — оторвалась от замешивания фарша на голубцы Мария Борисовна. — Жить есть где, а там и председатель расстарается, хату поставит. Может уже и по весне. Работа есть, зарплата идёт. Сидит в партии, в совете. По документам она мужняя жена, а не вот тебе гулëна или брошенка. От мужа деньги идут. Как в ноябре пришли, так и вон, неделю назад второй перевод пришёл. Наши бабы пальцы загибают, на сколько у мужика терпелки хватит бабий гонор терпеть. Дитë вот родится, вот тут себя придётся ущемить. Но тут ничего не попишешь. У ляльки свои правила, под эти правила все и прогибаются.

— В том-то и дело, что по документам. — Вздохнула мама. — Оттого, что ты рукой махнула, ничего само по себе не решиться. И нравится тебе, хочешь ли ты, или нет, но и здесь порядок наводить придётся.

— Слышать не хочу, — поджала я губы.

— Это точно, не слышать, не видеть. Я б заранее знала, что такая жиличка появится, я бы дров и угля меньше на зиму запасала. Зачем? Мы вон и письмами хорошо топимся. Хоть бы раз вскрыла, а вдруг там что важное? Фотография, деньги, документ какой. — Махнула на меня рукой Борисовна.

— Вот, — ненадолго ушедшая в комнату мама положила передо мной пачку из писем. Штук пять наверное. — Прочти.

— Нет, — оттолкнула я их от себя.

— А я сказала, прочтёшь. И внимательно. — Рука, которой мама оперлась на стол, сжалась в кулак.

— Так, да? Хорошо. — Я подскочила со стула и переваливаясь пошла в комнату.

Вернулась с перьевой ручкой и баночкой красных чернил. Все письма я читала как контрольную работу, не вдаваясь в смысл.

— Вот, прочитала очень внимательно. Хорошо пишет, грамотно. Довольна? — вернула я листки с моими пометками. — Мне просто интересно, что должно было измениться? Ну прибавила девица срока, ну уезжал он на полевой выход на месяц. И? Он с ней был до этого выхода, и после. Причем я сама видела. И не только я. Только я намёков не поняла. А то подобного он не хотел. Он простите не знал, что когда мужчина спит с женщиной бывают последствия? И как это меняет тот факт, что он гулял?

— Семья это не просто спать вместе и детей поднимать, Дина. Люди они живые, и ошибаются, и обжигаются. — Пыталась что-то объяснить мне мама. — А ты не просто не спросила почему, ты и рассказать не даёшь. Это Генка тебя знает, вон, даже письма в двух экземплярах сразу писал, да попросил передать.

— Видно хорошо просит, раз никто ни в чëм не отказывает! — злилась я.

— А тебе так хвост прищемило, что и одной ошибки простить не можешь? — спросила мама. — Думаешь, нам с отцом друг другу простить было нечего?

— Мам, тебе отец изменял? — прямо спросила я.

— Всю жизнь я боялась, что придётся с вами об этом говорить, — подпëрла рукой щëку мама. — Вы отца хорошо помните, всё время при нём, ты так и вовсе. И мне свекровь говорила, вырастут девки, на всех парней отцову рубаху примерять будут. Так и вышло. Только такие, каким был твой отец, ни на каждый век штучка рождаются. Мне порой кажется, что не было у него, ни слабостей, ни недостатков. А вы других примеров не видели. А я… А меня он бросил, и вас. В угоду тому, что считал правильным и достойным. И погиб. И знаешь, лучше бы он гулял!