Тайный дворец. Роман о Големе и Джинне - Уэкер Хелен. Страница 22

– Я могу дать вам вот это. – Умм Фирас протянула Софии маленький пакетик из вощеной бумаги. – Принимайте его в такой же дозе, как и прошлое. Оно будет не настолько же действенным, но все-таки поможет.

– Спасибо тебе, Умм Фирас.

София взяла пакетик, очень надеясь, что на ее лице отражается благодарность, а не разочарование.

– Как вам спалось, София? – спросила Люси.

Утреннее солнце еще только начинало свое восхождение по небу, а деревня уже осталась позади. Они расплатились с шейхом за гостеприимство зерном и монетами и выдвинулись в путь, едва рассвело. Старшие Уильямсы давным-давно перестали произносить «мисс», обращаясь к своей мнимой дочери, хотя все равно даже без посторонних говорили с ней почти с церемонной вежливостью, как будто для того, чтобы не забывать об истинном положении вещей.

– Неплохо, – отозвалась София небрежным тоном, не желая говорить неправду.

Накануне, вернувшись к себе в хижину, она приняла дозу нового порошка; как Умм Фирас и предупреждала, он оказался гораздо менее действенным, и полночи София пролежала без сна, сотрясаемая дрожью. И как ей теперь быть? Она многие годы тайком наводила справки, прежде чем нашла Умм Салем, а теперь придется все начинать сначала. У нее еще оставался небольшой запас старого, более сильного снадобья; можно попытаться растянуть его, принимая лишь в самые холодные ночи, но через месяц-другой оно все равно неминуемо закончится. В конце концов София решила не думать сейчас об этом, а получать как можно больше удовольствия от визита в Пальмиру.

Они гнали вперед и даже ели на ходу, делая краткие остановки лишь для того, чтобы накормить и напоить лошадей. К полудню солнце нагрело воздух настолько, что София наконец перестала дрожать. Люси с Патриком между тем обливались потом и вынуждены были то и дело прикладываться к бурдюкам с водой. София знала, что оба ее спутника мечтают поскорее добраться до Каппадокии, где солнце будет жарить не так сильно. За эти годы она искренне привязалась к Уильямсам, которые, казалось, готовы были без устали трястись хоть на лошадях, хоть на верблюдах, хоть в вагончиках канатной дороги на головокружительных горных склонах и питаться любой незнакомой едой, которую перед ними ставили. А Уильямсы, в свою очередь, прониклись доверием к Софии настолько, что время от времени ослабляли бдительность, благодаря чему ей удавалось на часок улизнуть, побродить без сопровождения по местному рынку – суку – или в одиночестве посидеть в кафе. Эти краткие мгновения свободы она употребляла на то, чтобы торопливо навести справки у местных знахарок или расспросить продавцов специй о редкостных ингредиентах и легендарных целительных снадобьях. Насколько ей было известно, Уильямсы ни о чем не догадывались, и тем не менее ей не хотелось рисковать их доверием. Даже теперь они обязаны были регулярно отсылать ее родителям в Нью-Йорк отчеты с описанием того, как София себя ведет и по-прежнему ли она избегает общества лиц мужского пола. Для нее, женщины двадцати пяти лет, находиться под надзором, словно какая-нибудь вчерашняя школьница, было унизительно – но финансирование ее путешествий зависело от благоприятного мнения о ней Уильямсов, и София никогда не позволяла себе забывать об этом.

Когда они перевалили через горный гребень и спустились в Долину гробниц на западной окраине Пальмиры, уже вечерело. Вдалеке виднелся частокол из колонн и низких стен – каменные ребра низверженного города. Они ехали вдоль Большой колоннады, мимо величественных колонн и полуразрушенного амфитеатра, и София, по своему обыкновению, пыталась представить, как все это когда-то выглядело: широкие, обрамленные пальмами улицы, торговые ряды, где продавцы предлагали свои товары на десятке языков.

В конце Колоннады возвышалось самое большое из уцелевших зданий Пальмиры, все еще бьющееся сердце города: храм Бэла, в чьих высоких и толстых, похожих на крепостные стенах теперь раскинулась немаленькая деревня бедуинов. Те самые британские туристы, о которых говорил Софии шейх, тоже оказались тут. Они только что прибыли и теперь толпились перед вратами храма – десяток офицеров в армейской форме с женами. Свита их пенджабских слуг неподалеку была занята обустройством бивака: распаковывала провиант и разбивала шелковые шатры, пока многочисленные верблюды щипали сухие былинки и дремали на солнцепеке. Навстречу офицерам вышел облаченный в черные одежды шейх, и они стали показывать дары, которые ему привезли; София разглядела набор ножей с костяными рукоятками и расписной фарфоровый чайник с узором в виде шотландского чертополоха. У одного из офицеров оказалась при себе фотографическая камера, и он принялся уговаривать шейха сняться с подарками, но тут лошадь Софии некстати заржала, и все как по команде обернулись и с изумлением уставились на приближающуюся троицу: мужчину и женщину в возрасте с притороченными к седлам ружьями и запыленными кожаными бурдюками и бледную молодую женщину в широкой юбке для верховой езды и закутанную в ворох темных платков.

Шейх же при виде этих троих просиял и, бросив делегацию, с приветственными возгласами устремился навстречу всадникам. Все трое спешились, и София с улыбкой ответила на приветствие. Шейх махнул мальчишке, вертевшемуся у ворот храма, и тот, подхватив лошадей под уздцы, повел их на пастбище. Шейх сделал жест в сторону ворот – и, даже не удостоив негодующих британцев взглядами, троица скрылась в храме.

– Значит, она ничего тебе не сказала? – уточнил Патрик у Люси.

Они лежали бок о бок в своей палатке, которую разбили в углу двора. Палатка Софии стояла чуть поодаль, там, где камни еще хранили дневное тепло. Люси заглянула к ней перед тем, как ложиться, и обнаружила свою подопечную крепко спящей.

– Только, что «спала неплохо», что бы это ни значило, – отозвалась Люси. – И ни слова о том, что полночи где-то бродила в темноте, а потом еще хорошенько прорыдалась.

– Я спросил про ту старую знахарку, – сказал Патрик. – Она умерла этой зимой.

– Не могу сказать, что удивлена, – вздохнула Люси. – Ей было никак не меньше восьмидесяти.

На мгновение в палатке повисло молчание. Потом Патрик спросил:

– То снадобье, что старуха давала ей… думаешь, оно действительно помогало?

– Ты хочешь сказать, что все это исключительно у нее в голове?

Патрик с сомнением пожал плечами.

– Я думаю, – произнесла Люси после паузы, – в конечном итоге это не имеет такого уж большого значения. Худо-то ей в любом случае по-настоящему.

Патрик некоторое время обдумывал ее слова.

– И то верно. Да еще мы с тобой тащим ее на лето на север, в Каппадокию.

– А прошлым летом в Анкару, а позапрошлым – в Армению, – пробормотала Люси. – Ей было бы лучше, если бы она осталась здесь, но как бы мы с тобой выполняли свою работу, полумертвые от жары?

– Что ж, возможно, пора нам завязывать с этим делом.

Повисла долгая пауза: оба обдумывали его слова.

– Ты имеешь в виду – уволиться?

В голосе Люси прозвучала слабая надежда.

Патрик улыбнулся.

– Ты тоже об этом подумываешь?

– Ну разумеется, подумываю. Ей двадцать пять, Патрик. Мы с тобой были младше, когда поженились. То, что ее родители заставляют ее делать, противоестественно, и я начинаю ненавидеть себя за то, что принимаю в этом участие.

Он кивнул.

– И это еще не все. Мы с тобой тоже моложе не становимся. Сколько нам еще осталось? Я не хочу провести остаток дней, питаясь чем попало на скаку и ночуя на камнях. Денег у нас с тобой на счету в банке достаточно, чтобы никогда больше не работать, и, скажу я тебе, мы это заслужили.

– И что нам делать? Не можем же мы просто бросить ее тут на произвол судьбы. Ей нужен кто-то рядом.

Он на некоторое время задумался.

– Помнишь гида из Хомса? Ну, того, который показывал нам мечети и цитадель? Он еще раньше был драгоманом?

– Абу-Алим, – кивнула Люси. – Он произвел на меня приятное впечатление.